Моление о том, чей бедный разум,
Серийно ослепленный Сатаной,
Моргал во тьме полуослепшим глазом,
Меж тем как шли незрячие стеной.
Меж тем как шли незрячие с баграми
По грудь в бреду и ярости в цвету.
― В какую суету они играли,
Баграми поражая красоту?..
Они играли в массу или в мясо
И в этот свет, и в тот играли свет…
И, как пристало ангельскому гласу,
Пугался лая песьего поэт.
Моление о том, кто всех охотней
Пророчил о Сошествии в ночи, ―
И обонял свой разум в подворотне
С лекарственною примесью мочи.
О, разум, разум, бледное сиянье,
Ночной светляк, казавшийся мечтой…
Многоубойной плоти содроганье
Не ставит вашу малость ни во что.
Кусочек неба в сердцевине праха,
Растертый под подошвой торгаша,
Ты ― измышленье мстительное страха
Небесный сан поправшая душа.
Моление о сей ущербной строчке…
Над строчкою, как звон колоколов,
Громовое проклятье одиночки ―
Над сотнями уже умерших слов…
май 1964
Серийно ослепленный Сатаной,
Моргал во тьме полуослепшим глазом,
Меж тем как шли незрячие стеной.
Меж тем как шли незрячие с баграми
По грудь в бреду и ярости в цвету.
― В какую суету они играли,
Баграми поражая красоту?..
Они играли в массу или в мясо
И в этот свет, и в тот играли свет…
И, как пристало ангельскому гласу,
Пугался лая песьего поэт.
Моление о том, кто всех охотней
Пророчил о Сошествии в ночи, ―
И обонял свой разум в подворотне
С лекарственною примесью мочи.
О, разум, разум, бледное сиянье,
Ночной светляк, казавшийся мечтой…
Многоубойной плоти содроганье
Не ставит вашу малость ни во что.
Кусочек неба в сердцевине праха,
Растертый под подошвой торгаша,
Ты ― измышленье мстительное страха
Небесный сан поправшая душа.
Моление о сей ущербной строчке…
Над строчкою, как звон колоколов,
Громовое проклятье одиночки ―
Над сотнями уже умерших слов…
май 1964
