Почему-то решила она умереть,
Словно не было лучшей забавы на свете,
И теперь меня некому больше согреть,
И уже я старик ― и несчастней, чем дети.
― Мама, ― так я сказал, когда вдруг во дворе
Появилась лохматая старая кошка, ―
Я не знаю, в какой ты скрывалась дыре,
Но лицом на нее ты похожа немножко.
Ведь и ты обходила житейскую грязь
И дрожала, услышав угрюмую ругань,
Ведь и ты, безотчетно чего-то боясь,
Замирала внезапно в ознобе испуга.
― Мама, ― так говорю я и кошке, и снам,
Где она появляется с нищей котомкой, ―
Ах, как нам хорошо и как весело нам,
Мы бредем ― и поем на просторе негромко…
Ведь и птицы над мамой поют неспроста,
Ведь и птицы незримому молятся Богу,
И уже нас не двое, а трое ― Христа
Дорогое обличье увидел я сбоку…
27 мая 1987
Словно не было лучшей забавы на свете,
И теперь меня некому больше согреть,
И уже я старик ― и несчастней, чем дети.
― Мама, ― так я сказал, когда вдруг во дворе
Появилась лохматая старая кошка, ―
Я не знаю, в какой ты скрывалась дыре,
Но лицом на нее ты похожа немножко.
Ведь и ты обходила житейскую грязь
И дрожала, услышав угрюмую ругань,
Ведь и ты, безотчетно чего-то боясь,
Замирала внезапно в ознобе испуга.
― Мама, ― так говорю я и кошке, и снам,
Где она появляется с нищей котомкой, ―
Ах, как нам хорошо и как весело нам,
Мы бредем ― и поем на просторе негромко…
Ведь и птицы над мамой поют неспроста,
Ведь и птицы незримому молятся Богу,
И уже нас не двое, а трое ― Христа
Дорогое обличье увидел я сбоку…
27 мая 1987
