Сейчас я подниму лицо свое, как знамя, ―
Но кто же поспешит на мой безгласный зов?
Ах, это снова мать с безумными глазами,
Со сворою своих четвероногих слов.
Давно ее слова бездомной стали мукой ―
И вот они бредут за мной который год,
И вот они скулят обиженною сукой,
И жалуется мышь, и жалуется кот.
Да, каждое из слов проходит со слезами,
У каждого из слов гормя горит душа…
И все же им легко быть спутниками мамы ―
У матери моей такой воздушный шаг…
У матери моей в ее обличье ветхом
Есть столько синевы и столько торжества,
Как будто соловей взахлеб поет на ветке
И вздохами ему ответствует листва.
23 ноября 1992
Но кто же поспешит на мой безгласный зов?
Ах, это снова мать с безумными глазами,
Со сворою своих четвероногих слов.
Давно ее слова бездомной стали мукой ―
И вот они бредут за мной который год,
И вот они скулят обиженною сукой,
И жалуется мышь, и жалуется кот.
Да, каждое из слов проходит со слезами,
У каждого из слов гормя горит душа…
И все же им легко быть спутниками мамы ―
У матери моей такой воздушный шаг…
У матери моей в ее обличье ветхом
Есть столько синевы и столько торжества,
Как будто соловей взахлеб поет на ветке
И вздохами ему ответствует листва.
23 ноября 1992
