Иван-царевич, братьями зарезан,
Лежит во мху и говорит сосне:
Зачем опять приснилось мне железо
И чей-то нож от крови покраснел?
Димитрий, брат мой, отведи докуку,
Ужель и ты повинен в грабеже?
Твою ли это родственную руку
Я видел на последнем рубеже?
За то, что я поверил в небылицу,
Мне измлада забрезжила заря, ―
И я прозрел Елену, и Жар-птицу,
И душу несказанную зверья.
И я побрел по чуду как по следу,
И потерял надежду и коня,
Но чудо посулило мне победу,
С волшебным зверем подружив меня.
И вот Жар-птица, женщина и иго.
Я оскорбил удачей чью-то спесь
И не дождался праздничного мига…
Как гром в бору, меня настигла месть.
… Иван-царевич сетует и плачет,
Глядит очами мертвыми во тьму.
А бурый волк все скачет ― не доскачет
К загубленному другу своему.
июль 1964
Лежит во мху и говорит сосне:
Зачем опять приснилось мне железо
И чей-то нож от крови покраснел?
Димитрий, брат мой, отведи докуку,
Ужель и ты повинен в грабеже?
Твою ли это родственную руку
Я видел на последнем рубеже?
За то, что я поверил в небылицу,
Мне измлада забрезжила заря, ―
И я прозрел Елену, и Жар-птицу,
И душу несказанную зверья.
И я побрел по чуду как по следу,
И потерял надежду и коня,
Но чудо посулило мне победу,
С волшебным зверем подружив меня.
И вот Жар-птица, женщина и иго.
Я оскорбил удачей чью-то спесь
И не дождался праздничного мига…
Как гром в бору, меня настигла месть.
… Иван-царевич сетует и плачет,
Глядит очами мертвыми во тьму.
А бурый волк все скачет ― не доскачет
К загубленному другу своему.
июль 1964
