КОНСТАНТИНОВ№ 8
… Ли смерть? ― Никто не знает…
Вернее, знает всяк: близка.
И каждый трепетает
(я слово позабыл,/ но и забытое, оно питает)
при мысли, близкой у виска.
При мысли тягостной,/ совсем свинцовой…
Здесь это просто разыграть
с Калашниковым или Смит-Вессоном.
― Скажи: как те-то узнают,
который ― эмигрант? / ― Как не узнать? ―
Костюм перелицован,
глядит как новенький,/ а пра ― налево, глядь.
― Звучит как девушка. / Недешево. Не давши.
Кому какое до (ре ― ми) всех этих дел,
Когда не то что музыка, но даже
душа зашлась ― то дрых,/ то грохот одолел.
Ты помнишь «Русскую рапсодию»,/ Будашкин?
А что-нибудь еще ты написал?
Хотя бы для себя,/ хотя б поддавши, ―
какой-нибудь такой-сякой ли псалм?
Псам всё под хвост! / Вот у меня такое ж
адажио: и ― не в струю, не в ось…
Порою что-нибудь отколешь ―
дивишься опосля:/ куда, откуда этих свойств?
― Ах, кореш!
Так, понимаешь ли,/ неладно все сошлось…
И, главное, для ча?
Гноятся чаевые
у полового под полой.
Но он не замеча…
Ет, не. А замечали б вы ли?
Ли б, да. И были б счастливы порой.
Жизнь возвращается/ опять на кру́ги…
Но если даже просто на круги́,
то ― колеи, колёса и подпруги
не сходятся. / ― Ну, что тут скажешь, други?
Сказать же ― всех обидеть. / Не моги!
Вы все обкрадены. А я, хотя и тоже,
зато увидел мир. / Местами он неплох,
но только надо слишком лезть из кожи…
Не правда ль, ― не для нас, Володя Блох?
― Да знаю, с нами бы построже, ―
да видно, для чего-то/ Бог сберег.
А вот однажды на подъезде к Риму:
Рим-Сортировочная,/ щебень, шпалы, Рим —
Навалочная проплывает мимо
лачужно-будочно и косо-криво,
и надпись на одной/ мы со Славинским зрим
хибаре: Константинов№ [номер] 8 [восемь].
― Как ты сюда попал,/ в какой курсив
бюрократический внесен/ (или не вписан вовсе),
волчице титьку укусив?
Приносят в Рим железные аорты
провинций и столиц живую кровь…
Второму-то не быть,―/ к чему еще четвертый?
И Константинов здесь/ возвел непрочный кров.
Есть дом, а остальное ― ересь,
и ― всё.
И я ― себе ― на ста путях изверясь: ―
Как много весей в мире,/ градов, сёл,
а дышло упирается в Медведиц!
― Скорее б ты уже осел…
У зверя ведь ― нора,/ хлев ― у скотины.
Но тянет душу дальше протопоп
(неистовый скиталец нескостимый),
пока и в самом деле―/ брык, и в гроб.
― А вы, Будашкин, Блох,/ Славинский, Константинов, ―
что скажет корешу/ ваш разномастный скоп?
Урбана, Иллинойс, июнь 1991