Ночь Иллинойская
Не вечер: череп дня, и месяца, и года.
Повысыпало звезд, а Сириуса нет…
Но вылез Орион. Он в яме небосвода
запястью мертвому наблещет на браслет.
На целый клад, на склеп и труп насветит
владелице нагих над нами нег,
Америке небесной, где все эти
понасорили скопом на ночлег, ―
сюда сойдясь, ― цари, чудовища и птицы,
намусорили ― чем? ― своими же костьми…
И Хартiю таких, как подписи, петиций
шлют кверху, ветхие ночами и денми.
Их смерть нежна, напоминая вечность
и даже чем-то ― жизнь.
Развоплотясь в лучи, расчеловечась,
взошли… А вышло: это ж низ.
В овраге воздуха ― сокровища и падаль,
а вот и ― Сириус (как мы сумели без)
берет свое сверло, гробокопатель,
и выковыривает из бездн…
… Минтаку, Альнилама, Альнитака
(аль в списке что-нибудь не так?)
он посвящает ей, чуть выпуклее мрака,
красавице, чей светится костяк.
Ее ― по рыхлой черни ― оттиск торса
с хребтиной Млечного Пути,
сияя судорогой, к полюсу простерся
уже неплохо заполночь, к пяти.
По жилам, но не кровь; ― долготы льются;
в торосах ― ледовитая рука;
приподнято плечо Аляской алеутской
черно-прозрачного материка.
Сосцов ее: Соединенны Перлы,
(верней, разъяты) в крапе звездных карт…
Их полушария с ложбиной прерий
кладоискателю и ― открывать!
Он был готов распеленать початок,
но это ― Юкатан… А там, на страже тайн ―
Плеяд стожарые печати…
Хотя и узок, а закутан стан.
Стан узок ― статны в тех широтах бедра,
где слишком Южен Крест,
где самая-то Амазонка бреда:
предутренних и мутных грез.
А ей ― пускай; все это ― можно…
Вот и Дракон обвил веретена
чилийских голеней. Скалиста ножка,
что трогает: студена ли волна?
Извне мерцая нам (неужто мимо? ) ― стелла:
земное, впитывает прилипанье глаз…
Они ― ее заляпывают тело.
На то и жизнь ― космическая грязь!
… А встала, ясная, зарозовела
и в голубое мясо облеклась.
Апрель 1989