Осеняемый кленом и ясенем,
он стоит, небольшенький, да мой,
что моим рас-шампанским сиятельством
называется: «дома», «домой»…
Дом… Не даден двубортнейшим дядею,
а: недвижимо-собственный, свой.
Он и в Званку тебе, и в Аркадию
обращен и сюдой, и тудом.
Да, и труд, а и жоржики-денежки,
и должки, да какие (ништяк!),
без которых не дернешься-денешься…
Я ― так точно. И тост натощак
так и просится по Северянину:
в луны ― выдави солнечный джус!
Веком заживо посеребряемый,
ничего ― моложавлюсь, гожусь.
Да и сколько бы лет ни урезано:
только с тысячью ― вместе на слом!..
Жизнь такая интекуресная, ―
люб любой: или день, или дом.
Урожаями грузно-беременна,
с полумельком японских тойот,
здесь кругом кукурузная прерия: ―
То ль не любо, товарищ койот?..
Иллинойщина ― вот она, вотчина,
край початочный, как при Хруще…
Наша с Лялей: Урбаногородчина,
рай шалашный ― и так! вообще.
В смысле: в этом смесительном таборе
всё овамо и тамо, ― путем…
И кибитка моя ― комфортабельна.
Средний Запад. И я тут при том.
В купах гинкго и вкупе с секвойями
до чего же мне нравится свист
кардинала за мягкими хвоями:
преподобен, а как голосист!
Попахав это поле страничное,
хорошо: деньги вкладывать в рост;
стричь лужайку, где смотрит придирчиво,
как в мундире инспекторском, дрозд.
И зверью тут ― лафа, жированьице;
всякой твари ― по паре, всем ― дом.
(Братец кролик, а прав добивается:
забастовками, что ли, Судом?..)
Хорошо: колесить, куда хочется,
словно геммы, глядеть города
(кроме бывшего хмурого Отчества)…
Погулял, и ― до дому. Сюда.