У пожирателей лотоса
Пясть Америки,/ крепость ее костяка:/ вороные утесы Нью-Йорка,
серые грани Нью-Джерзи,/ Пенсильвании желтые груды,/ мраморы в падях Вермонта,/ Массачузетса бурый гранит.
Десть открыта для дела,/ а сердцу врасплох/ как не екнуть.
Представляя кулак/ и массивную биту:/ удар! ―/ и Урал/ перебит.
Нет, совсем не затем! ―/ где конечные вмятины/ и отпечатки ―
хвать! ― за край континента/ скалистая левая/ противоперсть;
шуйца в рыжей/ бейсбольной/ перчатке
крепит вместе,/ сжимая надежно, борта,/ со десницею,/ равнодержавная,/ ― есть!
Обе длани воздели/ материковый котел;/ в нем живая земля шевелится:
кувыркаются куры в обертках,/ лотосы,/ пучится кукуруза. / Плавно варится взвесь, ―
деньги вскипают листвой,/ и сплавляются лица
в пестрое сверх-лицо,/ в надглагольную весть,
изъяснимую/ на подводном наречьи,/ столь же скользко-ледовом,/ сколь подвижном, как видишь…
Так смешно говорить,/ но тонически пойте, язы́ки,/ ваш новый язык.
Хорошо, что не Бритиш:
тот всегда/ с недовольным подсосом,/ с обиженным даже сюсюком,/ в котором обмяк и обвык…
Но иначе рекут/ все вкусившие лотоса/ тайно-сытную сладость:
в круговую поруку вступая,/ расстаются как с памятью,/ так и с тоской.
Наслоенья обид/ под наплывом труда/ и комфорта,/ изгладясь,
вмете с опытом страха/ слезают с хребта,/ словно толстая корь.
Вот и черпай от пуза/ и ты, лотофаг,/ этот кладезь
жизни,/ просто жизни/ спокойно-хорошей,/ людской.