«Твой довод мне бессмертие сулит.
Но я, твоим пророчествам на горе,
уже наполовину инвалид.
Как снов моих прожектор в коридоре,
твой светоч мою тьму не веселит…
Но это не в укор, и не в укоре
все дело. То есть, пусть его горит!..
В открытом и в смежающемся взоре
все время что-то мощное бурлит,
как будто море. Думаю, что море».
«Больница. Ночь. Враждебная среда.
Внимать я не могу тебе без дрожи
от холода, но также от стыда
за светоч. Ибо море ― это все же
есть впадина. Однако же туда
я не сойду, хоть истина дороже…
Но я не причиню тебе вреда!
Куда уж больше! Видимо, ты тоже
не столь уверен, море ли… Беда.
На что все это, Господи, похоже?»
«Пожалуй, море… Чайки на молу
над бабой, в них швыряющейся коркой.
И ветер треплет драную полу,
хлеща волнообразною оборкой
ей туфли… И стоит она в пылу
визгливой битвы, с выбившейся челкой,
швыряет хлеб и пялится во мглу…
Как будто став внезапно дальнозоркой,
высматривает в Турции пчелу».
«Да, это море. Именно оно.
Пучина бытия, откуда все мы,
как витязи, явились так давно,
что, не коснись ты снова этой темы,
забыл бы я, что существует дно
и горизонт, и прочие системы
пространства, кроме той, где суждено
нам видеть только крашеные стены
с лиловыми их полосами; но
умеющие слышати, да немы».
«Есть в жизни нечто большее, чем мы,
что греет нас, само себя не грея,
что громоздит на впадины холмы ―
хотя бы и при помощи Борея,
друг другу их несущего взаймы.
Я чувствую, что шествую во сне я
ступеньками, ведущими из тьмы
то в бездну, то в преддверье эмпирея,
один, среди цветущей бахромы ―
бессонным эскалатором Нерея».
«Но море слишком чуждая среда,
чтоб верить в чьи-то странствия по водам.
Конечно, если не было там льда.
Похоже, Горбунов, твоим невзгодам
конца не видно. Видно, на года,
как вся эта история с исходом,
рассчитаны они… Невесть куда
все дальше побредешь ты с каждым годом,
туда, где с морем соткана вода.
К кому воззвать под этим небосводом?»
«Для этого душа моя слаба.
Я ― волны, а не крашеные наши
простенки узрю всюду, где судьба
прибьет меня ― от Рая до параши.
И это, Горчаков, не похвальба:
в таком водонебесном ералаше,
о чем бы и была моя мольба?
Для слышати умеющего краше
валов артиллерийская пальба,
чем слезное моление о чаше».
«Но это ― грех!… да что же я? Браня
тебя, забыл о выходке с дровами…
Мне помнится, ты спрашивал меня,
что снится мне. Я выразил словами,
и я сказал, что сон ― наследье дня,
а ты назвал лисички островами.
Я это говорю тебе, клоня
к тому, что жестко нам под головами.
Теперь ты видишь море ― трепотня!
И тот же сон, хоть с бо́льшими правами».
«А что есть сон?» «Основа всех основ».
«И мы в него впадаем, словно реки».
«Мы в темноту впадаем, и хренов
твой вымысел. Что спрашивать с калеки!»
«Сон ― выход из потемок». «Горбунов!
В каком живешь, ты забываешь, веке.
Твой сон не нов!» «И человек не нов».
«Зачем ты говоришь о человеке?»
«А человек есть выходец из снов».
«А что же в нем решающее?» «Веки.
Закроешь их и видишь темноту».
«Хотя бы и при свете?» «И при свете…
И вдруг заметишь первую черту.
Одна, другая… третья на примете.
В ушах шумит и холодно во рту.
Потом бегут по набережной дети,
и чайки хлеб хватают на лету…»
«А нет ли там меня, на парапете?»
«И все, что вижу я в минуту ту,
реальнее, чем ты на табурете».
Но я, твоим пророчествам на горе,
уже наполовину инвалид.
Как снов моих прожектор в коридоре,
твой светоч мою тьму не веселит…
Но это не в укор, и не в укоре
все дело. То есть, пусть его горит!..
В открытом и в смежающемся взоре
все время что-то мощное бурлит,
как будто море. Думаю, что море».
«Больница. Ночь. Враждебная среда.
Внимать я не могу тебе без дрожи
от холода, но также от стыда
за светоч. Ибо море ― это все же
есть впадина. Однако же туда
я не сойду, хоть истина дороже…
Но я не причиню тебе вреда!
Куда уж больше! Видимо, ты тоже
не столь уверен, море ли… Беда.
На что все это, Господи, похоже?»
«Пожалуй, море… Чайки на молу
над бабой, в них швыряющейся коркой.
И ветер треплет драную полу,
хлеща волнообразною оборкой
ей туфли… И стоит она в пылу
визгливой битвы, с выбившейся челкой,
швыряет хлеб и пялится во мглу…
Как будто став внезапно дальнозоркой,
высматривает в Турции пчелу».
«Да, это море. Именно оно.
Пучина бытия, откуда все мы,
как витязи, явились так давно,
что, не коснись ты снова этой темы,
забыл бы я, что существует дно
и горизонт, и прочие системы
пространства, кроме той, где суждено
нам видеть только крашеные стены
с лиловыми их полосами; но
умеющие слышати, да немы».
«Есть в жизни нечто большее, чем мы,
что греет нас, само себя не грея,
что громоздит на впадины холмы ―
хотя бы и при помощи Борея,
друг другу их несущего взаймы.
Я чувствую, что шествую во сне я
ступеньками, ведущими из тьмы
то в бездну, то в преддверье эмпирея,
один, среди цветущей бахромы ―
бессонным эскалатором Нерея».
«Но море слишком чуждая среда,
чтоб верить в чьи-то странствия по водам.
Конечно, если не было там льда.
Похоже, Горбунов, твоим невзгодам
конца не видно. Видно, на года,
как вся эта история с исходом,
рассчитаны они… Невесть куда
все дальше побредешь ты с каждым годом,
туда, где с морем соткана вода.
К кому воззвать под этим небосводом?»
«Для этого душа моя слаба.
Я ― волны, а не крашеные наши
простенки узрю всюду, где судьба
прибьет меня ― от Рая до параши.
И это, Горчаков, не похвальба:
в таком водонебесном ералаше,
о чем бы и была моя мольба?
Для слышати умеющего краше
валов артиллерийская пальба,
чем слезное моление о чаше».
«Но это ― грех!… да что же я? Браня
тебя, забыл о выходке с дровами…
Мне помнится, ты спрашивал меня,
что снится мне. Я выразил словами,
и я сказал, что сон ― наследье дня,
а ты назвал лисички островами.
Я это говорю тебе, клоня
к тому, что жестко нам под головами.
Теперь ты видишь море ― трепотня!
И тот же сон, хоть с бо́льшими правами».
«А что есть сон?» «Основа всех основ».
«И мы в него впадаем, словно реки».
«Мы в темноту впадаем, и хренов
твой вымысел. Что спрашивать с калеки!»
«Сон ― выход из потемок». «Горбунов!
В каком живешь, ты забываешь, веке.
Твой сон не нов!» «И человек не нов».
«Зачем ты говоришь о человеке?»
«А человек есть выходец из снов».
«А что же в нем решающее?» «Веки.
Закроешь их и видишь темноту».
«Хотя бы и при свете?» «И при свете…
И вдруг заметишь первую черту.
Одна, другая… третья на примете.
В ушах шумит и холодно во рту.
Потом бегут по набережной дети,
и чайки хлеб хватают на лету…»
«А нет ли там меня, на парапете?»
«И все, что вижу я в минуту ту,
реальнее, чем ты на табурете».
Анализ стихотворения И. А. Бродского "Разговоры о море"
1. Общая информация о стихотворении
Стихотворение "Разговоры о море" является одним из значительных произведений Иосифа Бродского, в котором автор исследует философские и экзистенциальные темы, сопоставляя личные переживания с образами моря и сна.
2. Тематика и мотивы
Основные темы стихотворения включают:
- Жизнь и смерть: В появлении образа моря в произведении отражается метафора жизни как вечного цикла.
- Болезнь и страдание: Персонаж ведет разговор из больницы, что подчеркивает фокус на страданиях и ограничения.
- Сон и реальность: Идея о том, что сон является продолжением реальности и связующим звеном между миром живых и умерших.
- Поиск смысла: Персонажи стремятся понять, что стоит за их существованием и какое место они занимают в этом мире.
3. Структура стихотворения
Стихотворение состоит из нескольких частей, каждая из которых представляет собой диалог между персонажами и автором:
- Введение: Начало стиха устанавливает напряженную атмосферу. Лирический герой обсуждает с кем-то судьбу и свою болезнь.
- Размышления о море: Море становится метафорой, обсуждается его роль в жизни и значение для человечества.
- Отношение к страданиям: Описываются физическая и эмоциональная боль, что добавляет глубину к пониманию персонажей.
- Философские размышления: Персонажи ведут беседу о жизни, смерти, снах, создавая атмосферу размышления о смысле бытия.
4. Образы и символы
В стихотворении используется множество образов и символов:
- Море: Символ бесконечности, жизненного пути, чувства потерянности и стремления к свободе.
- Светоч: Символ надежды, который, тем не менее, не приносит утешения.
- Больница: Место, представляющее уязвимость и ограниченность человеческой природы.
- Чайки: Персонажи, символизирующие свободу, но также и беспокойство о будущем.
5. Язык и стиль
Стиль Бродского в этом стихотворении отличается:
- Лиризм: Используются эмоционально насыщенные образы, создающие яркую картину.
- Метонимия и метафоры: Часто применяются для передачи сложных понятий через простые образы.
- Интонация: Разговорный стиль, который делает диалоги живыми и выразительными.
6. Заключение
"Разговоры о море" представляют собой глубокую философскую работу, в которой Бродский размышляет о сути жизни, страдания, и поиске смысла. Использование моря как символа делает произведение многослойным и позволяет читателю интерпретировать его на разных уровнях.
