Энеида. Книга ПЕРВАЯ
Тот я, который когда то на нежной ладил свирели
Песнь и, покинув леса, побудил соседние нивы
Да селянину они подчиняются, жадному даже
(Труд земледелам любезный), — а ныне ужасную Марта
Брань и героя пою, с побережий Тройи кто первый
Прибыл в Италию, Роком изгнан, и Лавинийских граней
К берегу, много по суше бросаем и по морю оный,
Силой всевышних под гневом злопамятным лютой Юноны,
Много притом испытав и в боях, прежде чем основал он
Город и в Лаций богов перенес, род откуда Латинов
И Альбы Лонги отцы и твердыни возвышенной Ромы.
Муса! причины мне вспомни, какая обида святыни
Иль что за скорбь побудила царицу богов — в стольких бедах
Мужа, кто славен своим благочестьем, томить и подвергнуть
Стольким трудам. Так безмерны ли душ небожительных гневы?
Город старинный стоял, коим выходцы Тира владели,
Звался Картагена, против Италии, устьев далеко
Тибера, дивен богатством, в стремленьях к войне ненасытен.
Оный один, говорят, больше стран всех Юнона любила,
Ставя и Сам позади (здесь богини оружие было,
Здесь — колесница ее), чтобы стал он властитель народов,
Если дозволит то Рок, уж тогда и стремясь и стараясь.
Но довелось ей услышать, что выйдет от крови Троянской
Род, коим будут когда то повергнуты Тириев замки;
Оный народ, царь на дальнем пространстве, войной вознесенный,
Либии всей на погибель восстанет: так Парки судили,
В страхе пред тем и войну дней минувших Сатурния помня,
Ту, что под Тройей вела впереди всех за милые Арги
(Ведь не изгладились гнева причины еще и печали
Злые в душе у нее: скрыты в сердце, глубоко таились —
Парида суд, и ее красоты обойденной обиды,
Род ненавистный, и честь, что приял Ганимед похищенный), —
Воспламененная этим, повсюду бросаемых в море
Тройев, от Данаев что уцелело и злого Ахилла,
К Лацию долго она не пускала, и многие годы,
Роком гонимы, они вокруг всех побережий блуждали:
Стоило стольких трудов дать начало Романскому роду.
Лишь они, Сикулов землю из вида утратив, помчались
Весело в море и медью соленые пены взгревали, —
(Как уже, вечную рану в груди сохраняя, Юнона
Так про себя: «Уж не мне ль уступить, побежденной, в начатом?
Тевкров царя отвратить от Италии я ли не в силах?
Иль мне судьба не велит? Но спалить могла ж у Аргивов
Паллада строй кораблей и самих потопить их в пучине,
Ради вины и безумств одного лишь Айяка Оилья!
Йова сама с облаков быстролетное пламя метнула
И разметала суда и разверзнула ветрами воды,
А самого, из пронзенной груди извергавшего пламень,
Вихрем валов увлекла и на острый утес насадила.
Я же, которая значусь богов царицею, Йова
Я и сестра и супруга, с одним столько лет я народом
Войны веду. И чтить станет кто либо святыню Юноны
После того или честь возлагать на алтарь, умоляя!
Думы такие богиня, в пылающем сердце вращая,
Мчится на родину туч, над безумными Австрами полный,
Остров Эолию. Там в необъятной пещере царь Эол
Междоусобные ветры и громоподобные бури
Властью своею гнетет и смиряет тюрьмой и цепями.
Те, негодуя, грохочут с великим роптанием горным
Около створов, а Эол сидит в крепостице высокой,
Скиптры держа, умягчает их дух и смиряет их гневы.
Так он не делай, и море, и сушь, и глубокое небо
Ринули быстро б они за собой, разнесли бы в пространствах.
Но всемогущий отец заколодил их в черных пещерах,
Сам опасаясь того, и высокие горы, и тяжесть
Сверх навалил, и поставил царя, чтоб, согласно условью,
Вожжи умел и спускать и натягивать он по приказу.
К оному тут, умоляя, Юнона так речь обратила:
«Эол! — тебе поелику бессмертных отец и людей царь
Препоручил и волненье смягчать и вздымать волны ветром, —
Мне ненавистное племя плывет по Тирренскому морю, —
Илий в Италию оный везет побежденных Пенатов.
Ветрам всевластье придай, потопи погруженные кормы
Иль, разметав их, гони и раскидывай по морю трупы.
Нимф дважды семь у меня есть, наружностью милых, из коих
Ту, что красой всех других привлекательней, Дейопею,
Браком с тобою я прочным свяжу, дам тебе во владенье,
Все чтоб с тобой проводила она, за такие заслуги,
Годы, и ты бы отцом чрез нее стал прекрасного рода».
Эол в ответ: «Обсуждать подобает тебе, о царица,
Труд, что свершить ты желаешь, а мне — лишь ловить повеленья.
Ты утверждаешь за мной это царство и скиптры, и Йова
Милость, и ты позволяешь богов на пирах возлежать мне.
Над облаками меня и над бурями делаешь властным».
Так он сказал и пустую трезубцем повернутым гору
В бок ударяет, и ветры, как будто бы сомкнутым строем,
Гнутся, где дверь отворилась, и вихрем над землями веют.
На море поналегли, и, что есть, с коренных оснований
Вместе как Эвр, так и Нот все срывают, и к бурям привычный
Африк, и клубами гонят огромные к берегу волны.
Вслед корабельщиков крик прозвучал и скрипенье веревок.
Тучи нежданные вдруг исторгают и день, и свод неба
Тевкров из глаз; и на море ночь черная опочивает.
Полюсы загрохотали, эфир частым пламенем блещет;
Неизбежимую мужам вокруг представляет все гибель.
В то же мгновенье Энея слабеют от холода члены.
Он простонал и, обеи руки воздевая к светилам,
Голосом так вопиет он: «О, трижды, четырежды счастлив,
Кто на глазах у отцов, под высокими стенами Тройи,
Смерть удостоился встретить!
О, Данаев рода храбрейший,
Тидит! И мне почему на Илиакском поле погибнуть
Не довелось, и твоя эту душу рука не исторгла?
Ярый где лег под копьем у Эакида Гектор, огромный
Где и Сарпедон, влачит Симоэнт под волной унесенных
Где столько шлемов героев, щитов и тел многосильных!»
Так восклицал он, когда Аквилоном порыв завывавший
Спереди парус срывает и взводень возносит к светилам;
Ломятся весла; потом он корму обращает и волнам
Бок подставляет; вслед грудой отвесная встала гора вод.
Те на вершине волненья висят; этим вал, разверзаясь,
Дно между волнами кажет; кипит на песках бушеванье.
Три судна Нот ухватив, их на скалы сокрытые мечет
(Италы скалы зовут, что стоят между волн, «алтарями»,
Гребень громадный при полной воде), три с открытого моря
Гонит на отмели Эвр и на сирты (мучительно видеть),
И оттесняет на броды, и валом песка окружает.
Оный корабль, на каком были Ликии с верным Оронтом,
Прямо пред взором Энея пучина безмерная сзади
Бьет по корме; и снесенный, стремглав упадающий кормчий
Валится вниз головой, а судно тот же вал вкруг три раза
Крутит влага, и глотают прожорливо волнами глуби.
Изредка только пловцы появляются в бездне огромной,
Мужей оружие, доски и Тройи богатства на волнах,
Что Илионея вез крепкозданный корабль, что Ахата
Сильного, тот, где Абант, как и тот, где Алет престарелый,
Побеждены уже бурей: в боках ослабели скрепленья,
Влагу враждебную емлют они, расседаясь от щелей.
А между тем, что великим роптанием понт помутился,
И что отпущена буря, почуял Нептун, и что с самых
Отлили бродов потоки, глубоко встревожен, — и, море
Чтоб с выси вод обозреть, величавую голову вынес.
Видит Энея суда, по всему разнесенные понту,
И сокрушаемых Тройев водой и небес разрушеньем.
Не утаилися козни от брата и злоба Юноны;
Зефира с Эвром к себе призывает и так говорит им:
«Иль таково упованье у вас на свое родословье?
Землю и небо уж вы без моей благосклонности, Ветры,
Смеете вместе мешать и такие взносить взгроможденья!
Я вас! Но лучше сначала смирить возмущенные волны,
После невиданной карой свершенное зло искупить вам.
Бегство ускорьте и так своему возвестите владыке:
Ведь не ему над морями господство и грозный трезубец
Выпал по жребью, но мне. Пусть хранит он огромные скалы,
Ваше убежище, Эвр; пусть величится в этом чертоге
Эол, и пусть в затворенной темнице он ветрами правит».
Так он сказал и скорей, чем промолвил, смиряет он воды
Вздутые, гонит скопленье туч и вновь солнце выводит.
Вместе Кимотоя, с нею Тритон, налегая, с утесов
Острых сдвигает суда; он трезубцем их приподнимает
Сам, и широкие мели вскрывает, и воды спокоит.
И на колесах он легких над гладями волн пролетает.
И, как то часто в стеченьи народа, — когда возникает
В нем возмущенье и души свирепствуют низменной черни,
Факелы уж и каменья летят, ярость правит оружьем:
Если предстанет случайно заслугами и благочестьем
Муж знаменитый, — смолкают и слух, все стоят, напрягая;
Он же словами царит над страстями и души смягчает.
Так и все грохоты моря замолкли, когда, озирая
Воды, поехал родитель под небом открытым и, коней
Вспять повернув, бросил вожжи, в послушной летя колеснице.
Истомлены, к побережьям ближайшим Энеады тщатся
Путь довести и суда обращают Либии к брегу.
Есть в углубленном заливе место: остров там гавань
Сделал, расставив края, об них раздробляется каждый
С моря вал и, делясь, расходится после кругами.
С той и с другой стороны — огромные скалы и к небу
Грозно встают два утеса; под их широким покровом
Воды спокойно молчат; тут сень блестящих деревьев
Сверху и страшную тень наводит черная роща.
Есть под противной скалой средь нависших утесов пещера,
Сладкие воды внутри и из дикого камня сиденья,
Нимф обиталище. Струги усталые здесь никакие
Узы не держат, кривым не впивается якорь укусом.
Семь кораблей из всего числа собрав, проникает
В оную гавань Эней, и, с великой к суше любовью,
Вышедши Трои на сушь, песков достигают желанных
И простирают на бреге члены, что влажны от соли.
Ранее прочего искру Ахат из кремня выбивает,
Воспринимает на листья огонь и, пищу сухую
Расположивши вокруг, на трут уловляет он пламя.
Кереры дар достают, поврежденный водой, и орудья
Кереры, — и, от трудов изнемогши, спасенные зерна
Приготовляются печь на огне и молоть жерновами.
А между тем на утес Эней восходит и целый
Моря широкий объем озирает, не виден ли где то
Антей, бросаемый ветром, биремы Фригии, Капис,
Или корабль на высокой корме с оружьем Каика.
Нет корабля никакого в виду, но на бреге бродящих
Трех замечает оленей; за ними все следует стадо
Сзади, и длинная их вереница пасется в долинах.
Остановился Эней, и лук и быстрые стрелы
В руку берет, — доспех, носимый верным Ахатом, —
Прежде самих вожаков, что вздымали на челах высоких,
Словно деревья, рога — разит; там прочих, и стадо
Путает все, гоня в зеленые стрелами рощи.
Только тогда он престал, как семь повергает огромных
Туш, победитель, на землю, число сравнив с кораблями.
В гавань отсюда идет; всех друзей оделяет добычей,
После вино (чем на бреге Тринакрийском полнил сосуды
Добрый Акест и чем герой одарял уезжавших)
Распределяет и груди унылые речью врачует.
«Вы, о друзья! ведь и раньше были нам беды знакомы! —
Худшее мы претерпели, дарует конец бог и этим.
К ярости вы подступить Скиллейской, к глубинно звенящим,
Не устрашились утесам; вам и скалы Киклопа
Ведомы; дух воззовите и грустную робость отбросьте!
Может быть, некогда нам будет радостно вспомнить и это.
Сквозь разнородные беды, опасности стольких событий
К Лацию правим мы путь, где пристанище мирное Судьбы
Нам указуют: лишь там царству Тройи восстать подобает.
Бодрствуйте дале, себя для времен сохраняйте счастливых».
Так говорит, и, томимый заботами тяжкими, ликом
Изображает надежду, скорбь злую в душе подавляя.
Спутники ж все приступают к добыче и будущим яствам:
Шкуры сдирают с костей; обнажают утробы и рубят
Часть на куски, вертелами, дрожащие, их прободая;
Ставят, другие, на бреге котлы и блюдут за кострами.
Пищей потом подкрепясь, ложатся мужи на траву,
И наполняют себя старым Бакхом и жирной дичиной.
Голод когда утолен и столы отодвинуты с снедью,
В длинной погибших друзей беседе они поминают,
Между надеждой и страхом колеблясь, то верят, что живы,
То, что изведали гибель и зова уже не услышат.
Больше других Эней благочестный то об Оронте
Яром грустит, то о смерти Амика, то о жестокой
Лика судьбе, о храбром Гии, о храбром Клоанте.
И уж конец, наступал, как Юпитер, с выси эфира
Парусолетное море и суши простор озирая,
И берега, и народы обширные, стал на вершине
Неба и там устремил на царство Либии взоры.
К оному в миг, как такие в душе он зыблил заботы,
Видом грустна и слезами блестящие очи наполнив,
Венера так говорит: «О ты, кто бессмертных и смертных
Вечною властью дела направляешь, кто молнией грозен!
Что мой Эней такого против тебя мог соделать,
Что могли Трои, за что им, бедствий вынесшим столько,
Весь закрывается круг земли, Италии ради!
Истинно, что, с обращеньем годов, когда то отсюда
Выйдут Романов вожди, от крови восставленной Тевкра,
Что они море и землю держать будут волей единой,
Ты обещал, — что тебя уклонило, отец, от решенья?
Этим хотя бы в паденьи Тройи, в развалинах жалких
Я утешалась, судьбу обратной судьбой равновеся,
Мужей и ныне все тот же рок, столько бедствий прошедших,
Гонит. Какой же предел, царь великий, ты дашь их несчастьям?
Мог же Антенор, из самой Ахивов уйдя середины,
В гавань прибыть безопасно Иллирии, в самое сердце
Царства Либурнов проникнутъ, дойти до истоков Тимава,
Жерлами где девятью, горы с роптанием гулким,
Понт прорывается, морем луга затопляя звенящим,
Там он, однако, Патавий град основал и селенье
Тевкров, народности имя дал, оружье повесил
Тройи и ныне в спокойном мире спит погребенный.
Мы же, потомки твои, кому замок небес обетуешь,
Страшно сказать, потеряв корабли, из за гнева единой
Гибнем мы, отчуждены далеко от Италов брега.
То ль благочестью награда? Так ли нам скиптр возвращаешь?»
Оной в ответ, улыбаясь, богов и людей прародитель,
С ликом, которым он небо, полное бурь, проясняет,
Дочь лобызает в уста и так затем говорит ей:
«Страх, Кифереа, покинь, твоих пребывает незыблем
Рок для тебя; ты узришь и град, и стены Лавина
Обетованные, к звездам взнесешь Энея небесным
Ввысь веледушного ты. Мои неизменны решенья.
Сын твой (уже возвещу, когда той заботой ты страждешь,
И покажу я тайны судеб, их далее движа)
Страшную прю поведет в Италии, дикие сломит
Он племена и народам законы поставит и стены:
Третье когда его узрит правящим в Лации лето
И, троекраты, пройдут, с покорения Рутулов, зимы.
Мальчик Асканий, отныне имя приемляющий Юла
(Илом он звался, покуда, как царство, высился Илий),
Тридцать великих кругов, отмеченных лун оборотом,
Властью своею наполнит, скипетр из града Лавина
Перенеся, укрепит могуществом стен Альбу Лонгу.
Здесь уж три раза сто полных лет пребудет на царстве
Гектора племя, пока царица и жрица, от Марта,
Илия не понесет и родит двойное потомство.
Серым волчицы покровом кормилицы счастливый после,
Ромул воспримет народ, Маворта стены заложит,
Имени по своему Романам имя дарует.
Сим я уже ни меты в делах, ни пределов не ставлю:
Власть я им дал без конца. Суровая даже Юнона,
Кто ныне море тягчит, и землю страхом, и небо,
К лучшему дух обратит и будет со мной благосклонна
Мира владыкам, к Романам, к народу, носящему тогу.
Это изволилось мне. Придет с течением люстров
Век, и Ассарака дом с Микенами славными Фтию
Рабством подавит и будет в Аргах царить побежденных.
Чудный возникнет из рода Троянского Кесарь, который
Власть Океаном свою ограничит, звездами — славу,
Юлий, — имя ему перейдет от великого Юла.
Некогда оный тобой, отягченный добычей Востока,
На небо принят свободно, также в мольбах наречется.
Тяжкие, войн с прекращеньем, тогда века умягчатся,
Верность седая и Веста, Рем с своим братом Квирином,
Явят законы; железом и твердым запором замкнутся
Брани суровые двери; безбожная Ярость, на грозном
Сидя оружьи внутри, охвачена сотнею медных
Сзади узлов, заскрежещет, страшная, пастью кровавой».
Так он сказал, и с высот посылает рожденного Майей,
Дабы страна, дабы замки Карфагены новые вскрылись
Тевкрам гостеприимно, и, Рока не зная, Дидона
Им не закрыла границ. Тот летит через воздух великий
Греблею крыльев и, быстрый, Либии стал на прибрежьи.
И уж веленье вершит он: жестокое Пуны смиряют
Сердце, бога по воле; царица всех прежде спокойный
К Тевкрам дух обретает и к ним благосклонные мысли.
А благочестный Эней, обдумав многое за ночь,
Только что свет заблистал благой, — пойти и разведать
Новые страны решил; к каким он пристал побережьям,
Ветром гоним, и узнать, кто живет здесь, люди иль звери,
Ибо пустыню он видит, и — точно друзьям все поведать.
Флот свой за сенью лесов, под скалой, волнами размытой,
(Так, чтоб древами был скрыт он вокруг и зловещею тенью)
Прячет; а сам он идет с одним провожатым Ахатом,
Дрота рукою сжимая два с широким железом.
Оному мать посредине леса предстала навстречу,
Девы и лик и одежду имея и девы Спартанской
Вооруженье иль девы Гарпалики, в час как Фреисса
Коней томит на бегу, упреждая быстрого Гебра.
Ибо, охотница, лук, по обычаю, свесила ловкий
С плеч она, и развевать дала власы свои ветрам, —
С голенью голой, узлом завязав одеянья воскрылья.
Прежде: «Увы! — говорит, — скажите, юноши, видеть
Вам не случалось ли здесь сестру мою, шедшую мимо.
Перепоясав колчан и в шкуре рыси пятнистой
Иль кабана, что весь в пене, теснящую с криками в беге?»
Венера так, и Венеры сын, в ответ ей, так начал:
«Нет, я твоей никакой сестры не видел, не слышал,
Дева, — о, как я тебя назову! — ибо твой не как смертных
Облик, и глас не звучит как людей; о, наверно, богиня,
Или же Феба сестра? Иль — одна из племени нимф ты?
Будь благосклонна и нам облегчи труды, кто ни будь ты,
Иль хоть, под небом каким, у мира каких побережий
Носимся мы, нам скажи. Мы, не зная ни стран, ни народа,
Бродим, могучей сюда заброшены зыбью и ветром;
Пред алтарями тебе много жертв принесем мы десною».
Венера тут: «Я подобной чести совсем не достойна,
Тирийским девам обычно колчан носить за плечами,
Пурпурным также котурном высоко завязывать ноги.
Тириев зришь ты и царства пунов, Агенора город,
Либии земли, однако, — народ в бою непреклонный.
Властию правит Дидона, Тирийский город покинув,
В бегстве от брата. Долга была и обида, и долги
Козни его, — но лишь бегло скажу важнейшее дело.
Ей был супругом Сихей; меж Феников — землей богатейшим
Был он; любовью к нему несчастная страстной горела.
Оному дал непорочной отец ее, первою клятвой
Их съединив. Но страною Тириев брат ее правил
Пигмалион, в преступлениях всех других превзошедший.
Распря меж ними двоими возникла. Этот — Сихея
Пред алтарем беззаконно, слеп от алчности к злату,
Тайно, беспечного, губит мечом, сестры презирая
Счастье; но долго поступок таит; измышляя предлоги.
Хитрый, надеждою лживой любовницу грустную тешит.
Непогребенного ей во сне, однако, супруга
Призрак предстал; свой лик взнося, дивным образом бледный,
Он беспощадный алтарь и пронзенное сердце железом
Ей обнажил и раскрыл все злодейство тайное дома.
С бегством затем торопиться и родину бросить велит он
И, как подмогу в пути, сообщает о кладе старинном,
Скрытом в земле: о безвестной сребра и золота груде.
Двинута этим, друзей Дидона и бегство готовит.
Сходятся те, в ком таилась ненависть злая к тирану
Или язвительный страх; корабли захватив, что случайно
Были готовы, их златом грузят; мчатся по морю клады
Пигмалиона скупого; женщина — вождь предприятья.
Прибыли к месту они, где ныне громадные видишъ
Стены и где поднимается новой Карфагены крепость,
Землю купив (что зовут по названью события Бирсой), —
Столько, сколько бычачей шкурой могли опоясать.
Но кто ж вы такие? С каких берегов вы явились?
Держите путь вы куда?» Вопрошающей он отвечает
Это, вздыхая и голос из глуби души извлекая:
«Если б, богиня, повел я, с самого вспомнив начала,
Речь и досуг был тебе наших бедствий выслушивать повесть,
Раньше Олимп затворился б и Веспером день был закончен.
Нас из под Тройи древней (до вашего слуха, быть может,
Тройи названье дошло), по водам носившихся разным,
Прихотью буря своей прибила к Ливийским землям.
Я — благочестный Эней, от врагов кто похитив пенатов
Мчит их с собой на судах, молвой до эфира прославлен.
Отчей Италии я ищу, род — от вышнего Йова,
Два раза десять судов повел я Фригийским морем:
Матерь богиня казала дорогу, рок данный я принял.
Семь уцелело едва, разбитых зыбью и Эвром.
Сам, безызвестен и нищ, по Ливийской степи скитаюсь,
Изгнан равно из Европы и Асии… Жалоб дальнейших
Венера не претерпев, так, скорби в средине, вмешалась:
«Кем ты ни будь, ты не против (верю я) воли бессмертных
Воздух живительный пьешь, если прибыл Тириев к граду.
Только ступай и отсюда явись на порогах царицы.
Ибо тебе я спасенье друзей и судов возвращенье
Предвозвещаю: их в пристань примчат измененные ветры,
Если гадать не в безумьи учили родители тщетно.
Два раза шесть, погляди, лебедей там в стае веселых:
Падшая в выси эфирной, Йова их птица пугала
В небе открытом; теперь, вереницею длинной, достигли
Эти земли, те, как будто, глядят на присевших на землю,
Как, возвращаясь, они трещащими крыльями реют
И опоясали небо полетом и крик испустили, —
Именно так и твои кормила, и все твои люди
В пристань вошли иль на полном в гавани мчатся ветриле.
Только ступай и свой шаг направь, куда путь указует».
Молвила и, обратясь, проблистала выей румяной;
И, как амбросия, дух божественный пролили косы
С темени; пали струей до самых ног одеянья;
В поступи явно сказалась богиня. Лишь матерь узнал он,
Как, исчезавшей во след, такие слова он воскликнул:
«Сына зачем столько раз, о жестокая, ты обольщаешь
В обликах лживых? Зачем десницей коснуться к деснице
Мне не дано, говорить и внимать непритворные речи?»
Так упрекает ее и к стенам шаг направляет.
Венера ж темным покрыла облаком двух выступавших
И обвела их густым богиня покровом тумана,
Да их не узрит никто, да никто их коснуться не сможет, —
Им замедленье воздвигнуть, прихода спросить о причине.
В Паф удалилась сама по высям и вновь увидала
С радостью дом свой, ее где храм, где пылают Сабейским
Ладаном сто алтарей и свежими дышат венками.
В путь те идут между тем, куда тропа указует.
Вот уж восходят на холм, что выше других, и, вздымаясь
Прямо над градом, глядят с высоты на соседнюю крепость.
Здесь на чертоги дивится Эней, недавно лачуги,
Здесь на ворота дивится, на шум, на мощеные стогны.
Тирии трудятся пылко; одни возвести поспешают
Стены и крепость воздвигнуть, ворочая камни руками,
Место другие найти для домов и обвесть бороздою;
Третьи право творят, священный сенат, магистратов;
Здесь эти гавань копают; те основанья театра
Ставят высокие там; колонны огромные тешут
Те из скалы, — украшенья высокие будущей сцены.
Именно так, при начале лета, по пестрому полю,
Пчелы под солнцем свой труд свершают, когда возмужавший
Роя выводят приплод иль когда сгущают текучий
Мед, наполняя ячейки нектаром сладким, иль ношу
Вновь приходящих приемлют они, иль, сдвинутым строем,
Трутней, ленивое стадо, от ульев своих отгоняют.
Дело кипит и тмином меды душистые пахнут.
«О, вы, счастливые, те, для коих встают уже стены!»
Так восклицает Энеи и на города кровли взирает.
Следует он, туманом прикрыт (изумительно молвить),
Через толпу, примешавшись к другим, но никем не увиден.
Роща была в середине града, с приятною тенью.
Месте на этом, впервые, волнами Пуны и бурей
Истомлены, ископали знак, что Юнона царица
Им указала: лихого череп коня, — знак, что быть им
Сильным в войне и к победам, в веках, привыкшим народом.
Храм необъятный Юноне Дидона Сидонская стала
Здесь воздвигать и дарами и честью богини богатый.
Медные в нем подымались пороги ступенями, балки
Медью покрытые, крюк скрипел в растворах медяных.
Здесь, в этой роще, впервые представшее новое нечто
Страхи смягчило Энея; впервые верить в спасенье
Здесь он посмел и в несчастном лучшего ждать положенья.
Ибо, пока озирал он подробности в огромном храме,
Там ожидая царицу, пока он дивился богатству
Града и быстрым рукам искусников, и созиданыо
Дела, он там увидал — по порядку под Илием битвы,
Эту войну, уж молвой по всему разглашенную кругу:
Приама, рядом Атридов, Ахилла — врага им обоим,
Замер и, плача, сказал: «На земле какое же место,
Царство какое, Ахат, не наполнено горестью нашей!
Приам — гляди! Так и тут своя есть награда за доблесть,
Слезы есть о делах, и земное трогает души!
Страх отложи: даст тебе эта слава хоть некое благо».
Так говорит и картиной бесплодной дух насыщает,
Тяжко вздыхая и лик увлажняя потоком обильным.
Ибо вкруг Пергамов он пред собою видел сраженья:
Граи бегут вот здесь, теснит их Троянская младость;
Фриги вот там, и Ахилл в колеснице их гонит гребнистый.
Невдалеке узнает, рыдая, из снежных полотнищ
Реса шатры, их Тидид, когда были первым объяты
Сном они, опустошил, в избиеньи великом, нещадный,
И уклонил он в свой лагерь коней пламенных, раньше
Чем те отведали корма в Трое и Ксанфа испили.
В части другой, — убегая, Троил, утратив оружье,
Мальчик несчастный, с Ахиллом в бой вступивший неравный,
Мчится на конях, в ненужной навзничь лежа колеснице,
Вожжи, однако, сжимая; влачит власы и затылок
Он по земле, а копьем обращенным чертит по праху.
А между тем, направляясь пристрастной Паллады к храму,
Оной одежду неся, Илиады грустные строем
Шли, волоса распустив и дланями в грудь ударяя, —
Но отвращала глаза, их в землю вперяя, богиня.
Гектора вкруг твердынь волок Илиакских трижды
И продавал за выкуп Ахилл бездыханное тело.
Тяжкий, однако, тут стон из глуби души испускает
Он, как доспехи узрел, колесницу и самое тело
Друга и то, как Приам простер безоружные длани.
Он и себя признал в среде знатнейших Ахивов,
Также Эойские рати и черного Мемнона брони.
И Амасонид ведет с луновидными пелтами войско
Ярая Пентиселея; в средине воев пылает,
Перепоясав златой обнаженные груди повязкой,
Ратница, и нападать на мужей не колеблется дева.
Дивным пока почитает Эней Дарданийский это
И изумлен, и стоит единым окован гляденьем, —
Вот и царица во храм, прекрасная ликом Дидона,
Входит меж тем, стеснена великим юношей сонмом.
Так на Эвроты брегах иль так на Кинфа вершинах
Хоры Диана ведет, за коими тысячи следом
Всюду и всюду Ореад спешат, но, колчан перекинув
Через плечо, всех богинь она, идя, превышает, —
И наполняет Латоны грудь безмолвную радость.
Той же была и Дидона; с радостью так же стремилась
Через толпу, побуждая к трудам и к грядущему царству.
После, богини у врат, под крыши храма срединой,
Стража вокруг, на высоком, присев, поместилась престоле;
Мужам законы и суд изрекала, труды построенья
Праведно распределяла на части иль жребьем решала.
Видит внезапно Эней — входящих с сонмищем многим
Антея, также Сергеста и мощного с ним Клоапта,
Тоже и Тевкров других, которых по морю черный
Вихрь разбросал, далеко к иным уклонив побережьям.
Оцепенел он и сам, и вместе Ахат потрясен был
Страхом и радостью; страстно хотелось им руки с руками
Соединить, но их дух смущен неизвестностью дела;
Чувство тая, вызнают, укрытые облаком полым,
Мужей какая судьба, у какого флот кинули брега,
Сонмом приходят зачем, ибо избраны шли от всех челнов —
Милости дабы молить, с восклицаньями в храм проникая.
После того как вошли и дано было слово им лично,
Старший из них, Илионей, с духом спокойным так начал:
«Ты, о царица, кому основать новый город позволил
Юпитер и обуздать народы гордые правом!
Трои несчастные мы, что гонимы по всем морям ветром,
Молим тебя: отврати от судов несказанное пламя,
Род пощади благочестный и ближе вглядись в наше дело.
Ливийских не истреблять пришли мы железом Пенатов
И не затем, чтоб влачить добычу взятую к брегу;
Мысли не эти в душе, гордыня не та в побежденных,
Место есть, что зовут Гесперии именем Граи,
Древняя область, оружьем сильна и земли плодородьем;
Мужи Энотры там жили; ныне, гласят, что потомки
Краю Италии дали, вождя по имени, имя.
Но, над водой восходя, нас вдруг дождливый Орион
Бросил на скрытые мели и Австрами злыми далеко
Нас по валам, побежденных волной, и по скалам сокрытым
Всех разбросал; нас немного, достигших вашего брега.
Что за народ здесь живет? Что за дикая родина сносит
Нрав подобный людей: на песке не дают нам приюта,
Брань затевают и стать на край земли запрещают.
Если презрен род людской и земное возмездие вами,
Все же побойтесь богов, что помнят неправду и правду.
Царь у нас был — Эней; его справедливей другого
Не было, ни благочестней, ни выше в войне и в сраженьях;
Судьбами если храним он, если дышит эфирным
Воздухом и не сошел поныне к теням жестоким,
То не страшись, не жалей, что ты подоспеешь с услугой
Первая к нам: еще есть города и Сикулов в землях,
Есть и войска, и славный Акест от крови Троянской.
Пусть лишь позволят суда, разбитые бурей, собрать нам,
Балки себе подобрать в лесах и вытесать весла:
Если, друзей и царя обретя, мы к Италии ехать
Сможем, к Италии мы и в Лаций, ликуя, помчимся;
Если же отнято благо и ты, отец Тевкров великий,
В Ливийском море лежишь и нет уж надежды для Юла,
То мы хотя бы к заливам Сикании, в город готовый,
Тот, мы откуда плывем, и к царю поедем Акесту».
Так — Илионей, и все Дарданиды ропотом общим
Кратко Дидона тогда, глаза опустив, отвечала:
«Страх прогоните из сердца, Тевкры, забудьте заботы.
Тяжесть судьбы и недавность царства меня заставляют
Так поступать и повсюду беречь окраины стражей.
Рода Энеадов кто, града Тройи не знает,
Доблестей тех и тех мужей, войны пожарищ великой?
Нет, не настолько у нас, у Пунов, бесчувственны души,
Солнце не столь отвратясь стремит коней над Тирийским градом.
Путь ли к Гесперии вы великой, к нивам Сатурна,
Эрика ль к землям, к царю Акесту держать захотите,
С помощью вас отпущу невредимо, всем нужным снабжу вас.
Если хотите, со мной в сем царстве равно поселитесь:
Город, что я создаю, он — ваш; корабли собирайте.
Трой или Тириец мне без различия всякого будут.
Ах, если б царь и сам, все тем же кинутый Нотом,
Был здесь Эней! Я, однако, людей по всем побережьям
Верных пошлю, прикажу все Либии глуби изведать:
Он не блуждает ли где, в леса заброшен иль грады».
Сими как храбрый Ахат глубоко подвигнут словами,
Так и родитель Эней; оба давно пламенеют
Облак порвать, и к Энею Ахат обращается первый:
«Богорожденный, теперь что за мысль в душе возникает?
Цело, как видишь ты, все; вновь суда и друзей обрели мы.
Нет одного, кто в пучине воды, — то мы видели сами, —
Был поглощен; остальное ответствует матери слову».
Только он это сказал, как внезапно, вокруг них разлитый,
Облак разъединился и чистым разлился эфиром.
И появился Эней, возблистав в сиянии светлом,
Ликом и станом подобен богам, — озаботилась ибо
Кудри красивые сыну и юности пурпурной облик
Матерь сама даровать и в очах благородную радость:
Кости слоновой красу придает так искусник, так желтым
Золотом он оправляет сребро или Парийский мрамор.
Так он царице тогда вещает и к сонму внезапно,
Вдруг появившись, гласит: «Предстою, кого вы ищете, здесь я,
Троийский тот Эней, из Ливийских глубей исторгнут.
О, кто одна снизошла к несказанным горестям Тройи!
Нас ты (от Данаев что уцелели), на суше и в море
Бедствия все испытавших уже, ничего не имущих,
В город и в дом свой приемлешь!
Достойно воздать благодарность
Не в состояньи, Дидона, ни мы и никто, где б он ни был,
Рода Дарданова, что по великому кругу рассеян!
Боги тебе, если чтут божества благочестие, если
Где либо есть справедливость и мысль, сознающая правду, —
Должное да воздадут! Что тебя за блаженное время
Создало! Как велики родители дщери подобной!
Реки покуда в заливы текут, пока тени над скатом
Гор пробегают, пока пасет созвездия полюс,
Вечно и честь, и имя твое, и слава пребудут,
Что бы за край меня ни призвал!» Так сказал и сжимает
Он Илионея друга десной, а шуйцей Сереста,
После и всех: Клоанфа храброго, храброго Гия.
Поражена была раньше Дидона Сидонская видом,
После героя тяжелой судьбой, и в ответ так сказала:
«Что за судьба сквозь такие опасности, богорожденный,
Гонит тебя! Что за сила к брегам беспощадным приводит?
Ты ль тот Эней, что Анхису Дарданскому вечно благою
Венерой был рожден у Фригийских волн Симоэнта?
Также помню еще я, как Тевкр явился в Сидоне,
Изгнан из отчих пределов, ищущий нового царства
С помощью Бела; тогда отец мой, Бел, плодородный
Кипр сокрушал и его под властью держал, победитель.
С оной поры уже мне Троянского града известны
Бедствия стали и имя твое, и цари у Пеласгов.
Даже и враг прославлял великою Тевкров хвалою,
И почитал он себя тож из древнего племени Тевкров.
Словом, прошу у вас, под наши входите, юноши, кровли.
Ведь и меня судьба, проведя лишь по многим подобным
Бедствиям, в сих, наконец, поселить пожелала пределах.
И не в неведеньи зол помогать злополучным учусь я».
Так поминает, затем Энея вводит в чертоги
Царские, тут жe богам назначает почести в храмы,
Также и спутникам всем, между тем, высылает на берег
Двадцать быков и свиней щетинистых сотню огромных
Туш, и сотню ягнят с матерями их жирными вместе,
Внутренность дома тогда украшается с роскошью царской
Великолепно; в средине покоев готовят трапезу:
Ткани разубраны здесь искусством и пурпуром гордым,
Груды сребра на столах, отчеканены ярко на злате
Славные предков дела, черед бесконечных событий,
Мужей что столько свершало с начала древнего рода.
Сам же Эней (не давала отцовская нежность покоя
Сердцу его) посылает быстрого к челнам Ахата, —
Чтобы, Асканию все передав, привести его к стенам;
Были с Асканием все родителя нежного думы.
Кроме того и дары, что из гибели Илия спас он,
Повелевает принестъ: испещренную злато узором
Паллу и с ней покрывало, обшитое желтым аканфом,
Гелены роскошь Аргивской, что из Микен захватила,
В Пергам когда направлялась, к неосвященному браку,
Та за собою, чудесный матери Леды подарок.
Кроме того еще скиптр, что носила Илиона прежде,
Старшая Приама дочь, и шейное с ним ожерелье
Из жемчугов, и двойной венец из каменьев и злата.
С этим, свой путь торопя, к кораблям Ахат направлялся.
А Киферея в душе хитрость новую зыблет и замысел
Новый: чтобы лицо изменивши и образ, Купидон
Милого вместо пришел бы Аскания, в страсти дарами
Воспламенил бы царицу и в кости влил бы ей пламень.
Страшен коварный ей дом и Тириев двоеязычье.
Пышет злобой Юнона, и к ночи вновь мучит забота,
Так что крылатому сими словами вещает Амору:
«Сын мой, сила моя, моя мощная власть и единый,
Кто отца вышнего в длани Тифоейских стрел не страшится!
Ты мне спасенье, твое божество с мольбой заклинаю.
То, что Эней, твой брат, всевозможных вокруг побережий
Моря бросаем, гонимый Юноны неправедной гневом, —
Ведаешь ты, и не раз сострадал ты нашей печали.
Оного держит Пунисса Дидона, склоняя речами
Льстивыми медлить; боюсь я, Юноново гостеприимство
Кончится чем; не упустит она такой оси событий.
Вот и хочу я поймать царицу хитростью раньше
И опоясать огнем, да иным божествам не поддастся,
Но да великой, как я, к Энею влечется любовью.
Как это сделать тебе, наши мысли выслушай ныне.
В город Сидонский по зову должен отца дорогого,
Царственный мальчик, итти, любимый мной беспредельно,
Вместе с дарами, что в море и Тройи в огнях уцелели.
Сном усыпленного я его на вершине Киферы
Или на склоне священном укрою Идалии, чтобы
Хитрости он угадать не мог и явиться в средине.
Образ его ты прими (единую ночь и не больше
Хитростям длиться) и лик знакомый мальчика, мальчик.
Чтобы, когда на колени свои, веселяся, Дидона
Примет за царской трапезой тебя и текучим Лиэем,
И заключит в объятья и сладкие даст лобызанья, —
Ты потаенный огонь влил в нее и смутил бы отравой».
Матери милой словам Амор послушен, снимает
Крылья, и радостно он выступает походкою Юла.
Тотчас вливает покой Асканию Венера в члены
Мирный, и, грея на груди, Идалии к рощам богиня
Вышним уносит его, где медовый амарак объемлет
Мальчика, благоухая, цветами и нежною тенью.
А уже шел, повинуясь веленью, Купидон, подарки
Царские Фригиям нес, веселясь, предводимый Ахатом.
В час, как пришел он, царица уже на ковре велелепном,
На золоченом престоле воссев, поместилась в средине;
Вот и родитель Эней и Троянские юноши вместе
К ней подошли и кругом возлегли на пурпур простертый.
Слуги влагу рукам подают, из кошниц вынимают
Кереру и ручники приносят с подрезанной шерстью.
Там пятьдесят служанок, забота которых — чредою
Длинной выстраивать яства и жечь благовонья Пенатам;
Сотня других и столько ж служителей, им равнолетних,
Блюдами обременяют столы и ставят Фиалы.
Но и не меньше вступило веселые через пороги
Тириев, что позваны возлечь на ложах узорных,
Все на дары дивятся Энея, дивятся на Юла,
На яркопламенный лик божества, на притворные речи,
Палле и с ней покрывалу, обшитому желтым аканфом.
Бедная, больше других обреченная будущей язве,
Душу насытить не в силах Пунисса и, разгораясь
От созерцанья, равно от даров и от мальчика млеет.
Тот же, когда на груди и Энея на шее помедлил,
Мнимого тем утолив отца великую нежность,
Прянул к царице. И та глазами, та целою грудью
Льнет и на лоне меж тем его греет, не зная, Дидона,
К ней что за бог, к злополучной, приник. А он, не забывши
Мать Акидалию, начал мало по малу Сихея
Уничтожать и пытаться живой заполнить любовью
Душу, чуждую страсти давно и отвыкшее сердце.
Первое в пире когда затишье и убраны были
Яства, ставят большие кратеры и вина венчают.
Шум возникает в покоях, и говор в обширных летает
Атриях; вниз с потолков золотых свисают лампады,
Ярко горя, и огнями светочи ночь побеждают.
Тут же царица, спросив тяжелый от злата и камней
Кубок, его налила вином: служил он и Белу
И всем сородичам Бела; настало в чертоге молчанье.
«Юпитер, ты, говорят, пришельцев права соблюдаешь!
Даруй, чтоб Тириям сей и из Тройи выходцам светел
День пребывал и об нем вспоминали наши потомки.
Бакх, веселья даятель, будь здесь с благою Юноной;
Вы ж благосклонно собранье отпразднуйте, Тирии, это».
Молвила так и на стол пролила текучую почесть
И, возлиянье свершив, краем уст прикоснулася первой;
Битию после дала, приглашая; глотнул он охотно
Пеннощипящий фиал и златом до дна насладился;
После — знатнейшие все. Золоченую тронул кафару
Пышноволосый Иоп, кто научен великим Атлантом.
Оный поет о блужданьях луны и о подвигах солнца,
Племя откуда людское, стада, дождь откуда и светы,
Гиады влажные, также Арктур и двойные Трионы;
И почему так спешат Океаном обрызгаться солнца
Зимние, что за причина держит долгие ночи.
Тирии рукоплесканья множат; им следуют Трои.
Также и в многоразличных беседах ночь проходила
Для злополучной Дидоны, впивавшей глубокое пламя;
Много о Приаме та вопрошала, о Гекторе много,
Иль под какими Авроры доспехами сын появился,
Или Диомеда кони какие, Ахилл каковым был.
«Впрочем ты нам расскажи от самого лучше начала,
Гость, — говорит она, — козни Данаев, бедствия ваши
И приключенья твои: тебя ведь седьмое уж носит
По всевозможным, в блужданьях, морям и областям лето».
Тот я, который когда то на нежной ладил свирели
Песнь и, покинув леса, побудил соседние нивы
Да селянину они подчиняются, жадному даже
(Труд земледелам любезный), — а ныне ужасную Марта
Брань и героя пою, с побережий Тройи кто первый
Прибыл в Италию, Роком изгнан, и Лавинийских граней
К берегу, много по суше бросаем и по морю оный,
Силой всевышних под гневом злопамятным лютой Юноны,
Много притом испытав и в боях, прежде чем основал он
Город и в Лаций богов перенес, род откуда Латинов
И Альбы Лонги отцы и твердыни возвышенной Ромы.
Муса! причины мне вспомни, какая обида святыни
Иль что за скорбь побудила царицу богов — в стольких бедах
Мужа, кто славен своим благочестьем, томить и подвергнуть
Стольким трудам. Так безмерны ли душ небожительных гневы?
Город старинный стоял, коим выходцы Тира владели,
Звался Картагена, против Италии, устьев далеко
Тибера, дивен богатством, в стремленьях к войне ненасытен.
Оный один, говорят, больше стран всех Юнона любила,
Ставя и Сам позади (здесь богини оружие было,
Здесь — колесница ее), чтобы стал он властитель народов,
Если дозволит то Рок, уж тогда и стремясь и стараясь.
Но довелось ей услышать, что выйдет от крови Троянской
Род, коим будут когда то повергнуты Тириев замки;
Оный народ, царь на дальнем пространстве, войной вознесенный,
Либии всей на погибель восстанет: так Парки судили,
В страхе пред тем и войну дней минувших Сатурния помня,
Ту, что под Тройей вела впереди всех за милые Арги
(Ведь не изгладились гнева причины еще и печали
Злые в душе у нее: скрыты в сердце, глубоко таились —
Парида суд, и ее красоты обойденной обиды,
Род ненавистный, и честь, что приял Ганимед похищенный), —
Воспламененная этим, повсюду бросаемых в море
Тройев, от Данаев что уцелело и злого Ахилла,
К Лацию долго она не пускала, и многие годы,
Роком гонимы, они вокруг всех побережий блуждали:
Стоило стольких трудов дать начало Романскому роду.
Лишь они, Сикулов землю из вида утратив, помчались
Весело в море и медью соленые пены взгревали, —
(Как уже, вечную рану в груди сохраняя, Юнона
Так про себя: «Уж не мне ль уступить, побежденной, в начатом?
Тевкров царя отвратить от Италии я ли не в силах?
Иль мне судьба не велит? Но спалить могла ж у Аргивов
Паллада строй кораблей и самих потопить их в пучине,
Ради вины и безумств одного лишь Айяка Оилья!
Йова сама с облаков быстролетное пламя метнула
И разметала суда и разверзнула ветрами воды,
А самого, из пронзенной груди извергавшего пламень,
Вихрем валов увлекла и на острый утес насадила.
Я же, которая значусь богов царицею, Йова
Я и сестра и супруга, с одним столько лет я народом
Войны веду. И чтить станет кто либо святыню Юноны
После того или честь возлагать на алтарь, умоляя!
Думы такие богиня, в пылающем сердце вращая,
Мчится на родину туч, над безумными Австрами полный,
Остров Эолию. Там в необъятной пещере царь Эол
Междоусобные ветры и громоподобные бури
Властью своею гнетет и смиряет тюрьмой и цепями.
Те, негодуя, грохочут с великим роптанием горным
Около створов, а Эол сидит в крепостице высокой,
Скиптры держа, умягчает их дух и смиряет их гневы.
Так он не делай, и море, и сушь, и глубокое небо
Ринули быстро б они за собой, разнесли бы в пространствах.
Но всемогущий отец заколодил их в черных пещерах,
Сам опасаясь того, и высокие горы, и тяжесть
Сверх навалил, и поставил царя, чтоб, согласно условью,
Вожжи умел и спускать и натягивать он по приказу.
К оному тут, умоляя, Юнона так речь обратила:
«Эол! — тебе поелику бессмертных отец и людей царь
Препоручил и волненье смягчать и вздымать волны ветром, —
Мне ненавистное племя плывет по Тирренскому морю, —
Илий в Италию оный везет побежденных Пенатов.
Ветрам всевластье придай, потопи погруженные кормы
Иль, разметав их, гони и раскидывай по морю трупы.
Нимф дважды семь у меня есть, наружностью милых, из коих
Ту, что красой всех других привлекательней, Дейопею,
Браком с тобою я прочным свяжу, дам тебе во владенье,
Все чтоб с тобой проводила она, за такие заслуги,
Годы, и ты бы отцом чрез нее стал прекрасного рода».
Эол в ответ: «Обсуждать подобает тебе, о царица,
Труд, что свершить ты желаешь, а мне — лишь ловить повеленья.
Ты утверждаешь за мной это царство и скиптры, и Йова
Милость, и ты позволяешь богов на пирах возлежать мне.
Над облаками меня и над бурями делаешь властным».
Так он сказал и пустую трезубцем повернутым гору
В бок ударяет, и ветры, как будто бы сомкнутым строем,
Гнутся, где дверь отворилась, и вихрем над землями веют.
На море поналегли, и, что есть, с коренных оснований
Вместе как Эвр, так и Нот все срывают, и к бурям привычный
Африк, и клубами гонят огромные к берегу волны.
Вслед корабельщиков крик прозвучал и скрипенье веревок.
Тучи нежданные вдруг исторгают и день, и свод неба
Тевкров из глаз; и на море ночь черная опочивает.
Полюсы загрохотали, эфир частым пламенем блещет;
Неизбежимую мужам вокруг представляет все гибель.
В то же мгновенье Энея слабеют от холода члены.
Он простонал и, обеи руки воздевая к светилам,
Голосом так вопиет он: «О, трижды, четырежды счастлив,
Кто на глазах у отцов, под высокими стенами Тройи,
Смерть удостоился встретить!
О, Данаев рода храбрейший,
Тидит! И мне почему на Илиакском поле погибнуть
Не довелось, и твоя эту душу рука не исторгла?
Ярый где лег под копьем у Эакида Гектор, огромный
Где и Сарпедон, влачит Симоэнт под волной унесенных
Где столько шлемов героев, щитов и тел многосильных!»
Так восклицал он, когда Аквилоном порыв завывавший
Спереди парус срывает и взводень возносит к светилам;
Ломятся весла; потом он корму обращает и волнам
Бок подставляет; вслед грудой отвесная встала гора вод.
Те на вершине волненья висят; этим вал, разверзаясь,
Дно между волнами кажет; кипит на песках бушеванье.
Три судна Нот ухватив, их на скалы сокрытые мечет
(Италы скалы зовут, что стоят между волн, «алтарями»,
Гребень громадный при полной воде), три с открытого моря
Гонит на отмели Эвр и на сирты (мучительно видеть),
И оттесняет на броды, и валом песка окружает.
Оный корабль, на каком были Ликии с верным Оронтом,
Прямо пред взором Энея пучина безмерная сзади
Бьет по корме; и снесенный, стремглав упадающий кормчий
Валится вниз головой, а судно тот же вал вкруг три раза
Крутит влага, и глотают прожорливо волнами глуби.
Изредка только пловцы появляются в бездне огромной,
Мужей оружие, доски и Тройи богатства на волнах,
Что Илионея вез крепкозданный корабль, что Ахата
Сильного, тот, где Абант, как и тот, где Алет престарелый,
Побеждены уже бурей: в боках ослабели скрепленья,
Влагу враждебную емлют они, расседаясь от щелей.
А между тем, что великим роптанием понт помутился,
И что отпущена буря, почуял Нептун, и что с самых
Отлили бродов потоки, глубоко встревожен, — и, море
Чтоб с выси вод обозреть, величавую голову вынес.
Видит Энея суда, по всему разнесенные понту,
И сокрушаемых Тройев водой и небес разрушеньем.
Не утаилися козни от брата и злоба Юноны;
Зефира с Эвром к себе призывает и так говорит им:
«Иль таково упованье у вас на свое родословье?
Землю и небо уж вы без моей благосклонности, Ветры,
Смеете вместе мешать и такие взносить взгроможденья!
Я вас! Но лучше сначала смирить возмущенные волны,
После невиданной карой свершенное зло искупить вам.
Бегство ускорьте и так своему возвестите владыке:
Ведь не ему над морями господство и грозный трезубец
Выпал по жребью, но мне. Пусть хранит он огромные скалы,
Ваше убежище, Эвр; пусть величится в этом чертоге
Эол, и пусть в затворенной темнице он ветрами правит».
Так он сказал и скорей, чем промолвил, смиряет он воды
Вздутые, гонит скопленье туч и вновь солнце выводит.
Вместе Кимотоя, с нею Тритон, налегая, с утесов
Острых сдвигает суда; он трезубцем их приподнимает
Сам, и широкие мели вскрывает, и воды спокоит.
И на колесах он легких над гладями волн пролетает.
И, как то часто в стеченьи народа, — когда возникает
В нем возмущенье и души свирепствуют низменной черни,
Факелы уж и каменья летят, ярость правит оружьем:
Если предстанет случайно заслугами и благочестьем
Муж знаменитый, — смолкают и слух, все стоят, напрягая;
Он же словами царит над страстями и души смягчает.
Так и все грохоты моря замолкли, когда, озирая
Воды, поехал родитель под небом открытым и, коней
Вспять повернув, бросил вожжи, в послушной летя колеснице.
Истомлены, к побережьям ближайшим Энеады тщатся
Путь довести и суда обращают Либии к брегу.
Есть в углубленном заливе место: остров там гавань
Сделал, расставив края, об них раздробляется каждый
С моря вал и, делясь, расходится после кругами.
С той и с другой стороны — огромные скалы и к небу
Грозно встают два утеса; под их широким покровом
Воды спокойно молчат; тут сень блестящих деревьев
Сверху и страшную тень наводит черная роща.
Есть под противной скалой средь нависших утесов пещера,
Сладкие воды внутри и из дикого камня сиденья,
Нимф обиталище. Струги усталые здесь никакие
Узы не держат, кривым не впивается якорь укусом.
Семь кораблей из всего числа собрав, проникает
В оную гавань Эней, и, с великой к суше любовью,
Вышедши Трои на сушь, песков достигают желанных
И простирают на бреге члены, что влажны от соли.
Ранее прочего искру Ахат из кремня выбивает,
Воспринимает на листья огонь и, пищу сухую
Расположивши вокруг, на трут уловляет он пламя.
Кереры дар достают, поврежденный водой, и орудья
Кереры, — и, от трудов изнемогши, спасенные зерна
Приготовляются печь на огне и молоть жерновами.
А между тем на утес Эней восходит и целый
Моря широкий объем озирает, не виден ли где то
Антей, бросаемый ветром, биремы Фригии, Капис,
Или корабль на высокой корме с оружьем Каика.
Нет корабля никакого в виду, но на бреге бродящих
Трех замечает оленей; за ними все следует стадо
Сзади, и длинная их вереница пасется в долинах.
Остановился Эней, и лук и быстрые стрелы
В руку берет, — доспех, носимый верным Ахатом, —
Прежде самих вожаков, что вздымали на челах высоких,
Словно деревья, рога — разит; там прочих, и стадо
Путает все, гоня в зеленые стрелами рощи.
Только тогда он престал, как семь повергает огромных
Туш, победитель, на землю, число сравнив с кораблями.
В гавань отсюда идет; всех друзей оделяет добычей,
После вино (чем на бреге Тринакрийском полнил сосуды
Добрый Акест и чем герой одарял уезжавших)
Распределяет и груди унылые речью врачует.
«Вы, о друзья! ведь и раньше были нам беды знакомы! —
Худшее мы претерпели, дарует конец бог и этим.
К ярости вы подступить Скиллейской, к глубинно звенящим,
Не устрашились утесам; вам и скалы Киклопа
Ведомы; дух воззовите и грустную робость отбросьте!
Может быть, некогда нам будет радостно вспомнить и это.
Сквозь разнородные беды, опасности стольких событий
К Лацию правим мы путь, где пристанище мирное Судьбы
Нам указуют: лишь там царству Тройи восстать подобает.
Бодрствуйте дале, себя для времен сохраняйте счастливых».
Так говорит, и, томимый заботами тяжкими, ликом
Изображает надежду, скорбь злую в душе подавляя.
Спутники ж все приступают к добыче и будущим яствам:
Шкуры сдирают с костей; обнажают утробы и рубят
Часть на куски, вертелами, дрожащие, их прободая;
Ставят, другие, на бреге котлы и блюдут за кострами.
Пищей потом подкрепясь, ложатся мужи на траву,
И наполняют себя старым Бакхом и жирной дичиной.
Голод когда утолен и столы отодвинуты с снедью,
В длинной погибших друзей беседе они поминают,
Между надеждой и страхом колеблясь, то верят, что живы,
То, что изведали гибель и зова уже не услышат.
Больше других Эней благочестный то об Оронте
Яром грустит, то о смерти Амика, то о жестокой
Лика судьбе, о храбром Гии, о храбром Клоанте.
И уж конец, наступал, как Юпитер, с выси эфира
Парусолетное море и суши простор озирая,
И берега, и народы обширные, стал на вершине
Неба и там устремил на царство Либии взоры.
К оному в миг, как такие в душе он зыблил заботы,
Видом грустна и слезами блестящие очи наполнив,
Венера так говорит: «О ты, кто бессмертных и смертных
Вечною властью дела направляешь, кто молнией грозен!
Что мой Эней такого против тебя мог соделать,
Что могли Трои, за что им, бедствий вынесшим столько,
Весь закрывается круг земли, Италии ради!
Истинно, что, с обращеньем годов, когда то отсюда
Выйдут Романов вожди, от крови восставленной Тевкра,
Что они море и землю держать будут волей единой,
Ты обещал, — что тебя уклонило, отец, от решенья?
Этим хотя бы в паденьи Тройи, в развалинах жалких
Я утешалась, судьбу обратной судьбой равновеся,
Мужей и ныне все тот же рок, столько бедствий прошедших,
Гонит. Какой же предел, царь великий, ты дашь их несчастьям?
Мог же Антенор, из самой Ахивов уйдя середины,
В гавань прибыть безопасно Иллирии, в самое сердце
Царства Либурнов проникнутъ, дойти до истоков Тимава,
Жерлами где девятью, горы с роптанием гулким,
Понт прорывается, морем луга затопляя звенящим,
Там он, однако, Патавий град основал и селенье
Тевкров, народности имя дал, оружье повесил
Тройи и ныне в спокойном мире спит погребенный.
Мы же, потомки твои, кому замок небес обетуешь,
Страшно сказать, потеряв корабли, из за гнева единой
Гибнем мы, отчуждены далеко от Италов брега.
То ль благочестью награда? Так ли нам скиптр возвращаешь?»
Оной в ответ, улыбаясь, богов и людей прародитель,
С ликом, которым он небо, полное бурь, проясняет,
Дочь лобызает в уста и так затем говорит ей:
«Страх, Кифереа, покинь, твоих пребывает незыблем
Рок для тебя; ты узришь и град, и стены Лавина
Обетованные, к звездам взнесешь Энея небесным
Ввысь веледушного ты. Мои неизменны решенья.
Сын твой (уже возвещу, когда той заботой ты страждешь,
И покажу я тайны судеб, их далее движа)
Страшную прю поведет в Италии, дикие сломит
Он племена и народам законы поставит и стены:
Третье когда его узрит правящим в Лации лето
И, троекраты, пройдут, с покорения Рутулов, зимы.
Мальчик Асканий, отныне имя приемляющий Юла
(Илом он звался, покуда, как царство, высился Илий),
Тридцать великих кругов, отмеченных лун оборотом,
Властью своею наполнит, скипетр из града Лавина
Перенеся, укрепит могуществом стен Альбу Лонгу.
Здесь уж три раза сто полных лет пребудет на царстве
Гектора племя, пока царица и жрица, от Марта,
Илия не понесет и родит двойное потомство.
Серым волчицы покровом кормилицы счастливый после,
Ромул воспримет народ, Маворта стены заложит,
Имени по своему Романам имя дарует.
Сим я уже ни меты в делах, ни пределов не ставлю:
Власть я им дал без конца. Суровая даже Юнона,
Кто ныне море тягчит, и землю страхом, и небо,
К лучшему дух обратит и будет со мной благосклонна
Мира владыкам, к Романам, к народу, носящему тогу.
Это изволилось мне. Придет с течением люстров
Век, и Ассарака дом с Микенами славными Фтию
Рабством подавит и будет в Аргах царить побежденных.
Чудный возникнет из рода Троянского Кесарь, который
Власть Океаном свою ограничит, звездами — славу,
Юлий, — имя ему перейдет от великого Юла.
Некогда оный тобой, отягченный добычей Востока,
На небо принят свободно, также в мольбах наречется.
Тяжкие, войн с прекращеньем, тогда века умягчатся,
Верность седая и Веста, Рем с своим братом Квирином,
Явят законы; железом и твердым запором замкнутся
Брани суровые двери; безбожная Ярость, на грозном
Сидя оружьи внутри, охвачена сотнею медных
Сзади узлов, заскрежещет, страшная, пастью кровавой».
Так он сказал, и с высот посылает рожденного Майей,
Дабы страна, дабы замки Карфагены новые вскрылись
Тевкрам гостеприимно, и, Рока не зная, Дидона
Им не закрыла границ. Тот летит через воздух великий
Греблею крыльев и, быстрый, Либии стал на прибрежьи.
И уж веленье вершит он: жестокое Пуны смиряют
Сердце, бога по воле; царица всех прежде спокойный
К Тевкрам дух обретает и к ним благосклонные мысли.
А благочестный Эней, обдумав многое за ночь,
Только что свет заблистал благой, — пойти и разведать
Новые страны решил; к каким он пристал побережьям,
Ветром гоним, и узнать, кто живет здесь, люди иль звери,
Ибо пустыню он видит, и — точно друзьям все поведать.
Флот свой за сенью лесов, под скалой, волнами размытой,
(Так, чтоб древами был скрыт он вокруг и зловещею тенью)
Прячет; а сам он идет с одним провожатым Ахатом,
Дрота рукою сжимая два с широким железом.
Оному мать посредине леса предстала навстречу,
Девы и лик и одежду имея и девы Спартанской
Вооруженье иль девы Гарпалики, в час как Фреисса
Коней томит на бегу, упреждая быстрого Гебра.
Ибо, охотница, лук, по обычаю, свесила ловкий
С плеч она, и развевать дала власы свои ветрам, —
С голенью голой, узлом завязав одеянья воскрылья.
Прежде: «Увы! — говорит, — скажите, юноши, видеть
Вам не случалось ли здесь сестру мою, шедшую мимо.
Перепоясав колчан и в шкуре рыси пятнистой
Иль кабана, что весь в пене, теснящую с криками в беге?»
Венера так, и Венеры сын, в ответ ей, так начал:
«Нет, я твоей никакой сестры не видел, не слышал,
Дева, — о, как я тебя назову! — ибо твой не как смертных
Облик, и глас не звучит как людей; о, наверно, богиня,
Или же Феба сестра? Иль — одна из племени нимф ты?
Будь благосклонна и нам облегчи труды, кто ни будь ты,
Иль хоть, под небом каким, у мира каких побережий
Носимся мы, нам скажи. Мы, не зная ни стран, ни народа,
Бродим, могучей сюда заброшены зыбью и ветром;
Пред алтарями тебе много жертв принесем мы десною».
Венера тут: «Я подобной чести совсем не достойна,
Тирийским девам обычно колчан носить за плечами,
Пурпурным также котурном высоко завязывать ноги.
Тириев зришь ты и царства пунов, Агенора город,
Либии земли, однако, — народ в бою непреклонный.
Властию правит Дидона, Тирийский город покинув,
В бегстве от брата. Долга была и обида, и долги
Козни его, — но лишь бегло скажу важнейшее дело.
Ей был супругом Сихей; меж Феников — землей богатейшим
Был он; любовью к нему несчастная страстной горела.
Оному дал непорочной отец ее, первою клятвой
Их съединив. Но страною Тириев брат ее правил
Пигмалион, в преступлениях всех других превзошедший.
Распря меж ними двоими возникла. Этот — Сихея
Пред алтарем беззаконно, слеп от алчности к злату,
Тайно, беспечного, губит мечом, сестры презирая
Счастье; но долго поступок таит; измышляя предлоги.
Хитрый, надеждою лживой любовницу грустную тешит.
Непогребенного ей во сне, однако, супруга
Призрак предстал; свой лик взнося, дивным образом бледный,
Он беспощадный алтарь и пронзенное сердце железом
Ей обнажил и раскрыл все злодейство тайное дома.
С бегством затем торопиться и родину бросить велит он
И, как подмогу в пути, сообщает о кладе старинном,
Скрытом в земле: о безвестной сребра и золота груде.
Двинута этим, друзей Дидона и бегство готовит.
Сходятся те, в ком таилась ненависть злая к тирану
Или язвительный страх; корабли захватив, что случайно
Были готовы, их златом грузят; мчатся по морю клады
Пигмалиона скупого; женщина — вождь предприятья.
Прибыли к месту они, где ныне громадные видишъ
Стены и где поднимается новой Карфагены крепость,
Землю купив (что зовут по названью события Бирсой), —
Столько, сколько бычачей шкурой могли опоясать.
Но кто ж вы такие? С каких берегов вы явились?
Держите путь вы куда?» Вопрошающей он отвечает
Это, вздыхая и голос из глуби души извлекая:
«Если б, богиня, повел я, с самого вспомнив начала,
Речь и досуг был тебе наших бедствий выслушивать повесть,
Раньше Олимп затворился б и Веспером день был закончен.
Нас из под Тройи древней (до вашего слуха, быть может,
Тройи названье дошло), по водам носившихся разным,
Прихотью буря своей прибила к Ливийским землям.
Я — благочестный Эней, от врагов кто похитив пенатов
Мчит их с собой на судах, молвой до эфира прославлен.
Отчей Италии я ищу, род — от вышнего Йова,
Два раза десять судов повел я Фригийским морем:
Матерь богиня казала дорогу, рок данный я принял.
Семь уцелело едва, разбитых зыбью и Эвром.
Сам, безызвестен и нищ, по Ливийской степи скитаюсь,
Изгнан равно из Европы и Асии… Жалоб дальнейших
Венера не претерпев, так, скорби в средине, вмешалась:
«Кем ты ни будь, ты не против (верю я) воли бессмертных
Воздух живительный пьешь, если прибыл Тириев к граду.
Только ступай и отсюда явись на порогах царицы.
Ибо тебе я спасенье друзей и судов возвращенье
Предвозвещаю: их в пристань примчат измененные ветры,
Если гадать не в безумьи учили родители тщетно.
Два раза шесть, погляди, лебедей там в стае веселых:
Падшая в выси эфирной, Йова их птица пугала
В небе открытом; теперь, вереницею длинной, достигли
Эти земли, те, как будто, глядят на присевших на землю,
Как, возвращаясь, они трещащими крыльями реют
И опоясали небо полетом и крик испустили, —
Именно так и твои кормила, и все твои люди
В пристань вошли иль на полном в гавани мчатся ветриле.
Только ступай и свой шаг направь, куда путь указует».
Молвила и, обратясь, проблистала выей румяной;
И, как амбросия, дух божественный пролили косы
С темени; пали струей до самых ног одеянья;
В поступи явно сказалась богиня. Лишь матерь узнал он,
Как, исчезавшей во след, такие слова он воскликнул:
«Сына зачем столько раз, о жестокая, ты обольщаешь
В обликах лживых? Зачем десницей коснуться к деснице
Мне не дано, говорить и внимать непритворные речи?»
Так упрекает ее и к стенам шаг направляет.
Венера ж темным покрыла облаком двух выступавших
И обвела их густым богиня покровом тумана,
Да их не узрит никто, да никто их коснуться не сможет, —
Им замедленье воздвигнуть, прихода спросить о причине.
В Паф удалилась сама по высям и вновь увидала
С радостью дом свой, ее где храм, где пылают Сабейским
Ладаном сто алтарей и свежими дышат венками.
В путь те идут между тем, куда тропа указует.
Вот уж восходят на холм, что выше других, и, вздымаясь
Прямо над градом, глядят с высоты на соседнюю крепость.
Здесь на чертоги дивится Эней, недавно лачуги,
Здесь на ворота дивится, на шум, на мощеные стогны.
Тирии трудятся пылко; одни возвести поспешают
Стены и крепость воздвигнуть, ворочая камни руками,
Место другие найти для домов и обвесть бороздою;
Третьи право творят, священный сенат, магистратов;
Здесь эти гавань копают; те основанья театра
Ставят высокие там; колонны огромные тешут
Те из скалы, — украшенья высокие будущей сцены.
Именно так, при начале лета, по пестрому полю,
Пчелы под солнцем свой труд свершают, когда возмужавший
Роя выводят приплод иль когда сгущают текучий
Мед, наполняя ячейки нектаром сладким, иль ношу
Вновь приходящих приемлют они, иль, сдвинутым строем,
Трутней, ленивое стадо, от ульев своих отгоняют.
Дело кипит и тмином меды душистые пахнут.
«О, вы, счастливые, те, для коих встают уже стены!»
Так восклицает Энеи и на города кровли взирает.
Следует он, туманом прикрыт (изумительно молвить),
Через толпу, примешавшись к другим, но никем не увиден.
Роща была в середине града, с приятною тенью.
Месте на этом, впервые, волнами Пуны и бурей
Истомлены, ископали знак, что Юнона царица
Им указала: лихого череп коня, — знак, что быть им
Сильным в войне и к победам, в веках, привыкшим народом.
Храм необъятный Юноне Дидона Сидонская стала
Здесь воздвигать и дарами и честью богини богатый.
Медные в нем подымались пороги ступенями, балки
Медью покрытые, крюк скрипел в растворах медяных.
Здесь, в этой роще, впервые представшее новое нечто
Страхи смягчило Энея; впервые верить в спасенье
Здесь он посмел и в несчастном лучшего ждать положенья.
Ибо, пока озирал он подробности в огромном храме,
Там ожидая царицу, пока он дивился богатству
Града и быстрым рукам искусников, и созиданыо
Дела, он там увидал — по порядку под Илием битвы,
Эту войну, уж молвой по всему разглашенную кругу:
Приама, рядом Атридов, Ахилла — врага им обоим,
Замер и, плача, сказал: «На земле какое же место,
Царство какое, Ахат, не наполнено горестью нашей!
Приам — гляди! Так и тут своя есть награда за доблесть,
Слезы есть о делах, и земное трогает души!
Страх отложи: даст тебе эта слава хоть некое благо».
Так говорит и картиной бесплодной дух насыщает,
Тяжко вздыхая и лик увлажняя потоком обильным.
Ибо вкруг Пергамов он пред собою видел сраженья:
Граи бегут вот здесь, теснит их Троянская младость;
Фриги вот там, и Ахилл в колеснице их гонит гребнистый.
Невдалеке узнает, рыдая, из снежных полотнищ
Реса шатры, их Тидид, когда были первым объяты
Сном они, опустошил, в избиеньи великом, нещадный,
И уклонил он в свой лагерь коней пламенных, раньше
Чем те отведали корма в Трое и Ксанфа испили.
В части другой, — убегая, Троил, утратив оружье,
Мальчик несчастный, с Ахиллом в бой вступивший неравный,
Мчится на конях, в ненужной навзничь лежа колеснице,
Вожжи, однако, сжимая; влачит власы и затылок
Он по земле, а копьем обращенным чертит по праху.
А между тем, направляясь пристрастной Паллады к храму,
Оной одежду неся, Илиады грустные строем
Шли, волоса распустив и дланями в грудь ударяя, —
Но отвращала глаза, их в землю вперяя, богиня.
Гектора вкруг твердынь волок Илиакских трижды
И продавал за выкуп Ахилл бездыханное тело.
Тяжкий, однако, тут стон из глуби души испускает
Он, как доспехи узрел, колесницу и самое тело
Друга и то, как Приам простер безоружные длани.
Он и себя признал в среде знатнейших Ахивов,
Также Эойские рати и черного Мемнона брони.
И Амасонид ведет с луновидными пелтами войско
Ярая Пентиселея; в средине воев пылает,
Перепоясав златой обнаженные груди повязкой,
Ратница, и нападать на мужей не колеблется дева.
Дивным пока почитает Эней Дарданийский это
И изумлен, и стоит единым окован гляденьем, —
Вот и царица во храм, прекрасная ликом Дидона,
Входит меж тем, стеснена великим юношей сонмом.
Так на Эвроты брегах иль так на Кинфа вершинах
Хоры Диана ведет, за коими тысячи следом
Всюду и всюду Ореад спешат, но, колчан перекинув
Через плечо, всех богинь она, идя, превышает, —
И наполняет Латоны грудь безмолвную радость.
Той же была и Дидона; с радостью так же стремилась
Через толпу, побуждая к трудам и к грядущему царству.
После, богини у врат, под крыши храма срединой,
Стража вокруг, на высоком, присев, поместилась престоле;
Мужам законы и суд изрекала, труды построенья
Праведно распределяла на части иль жребьем решала.
Видит внезапно Эней — входящих с сонмищем многим
Антея, также Сергеста и мощного с ним Клоапта,
Тоже и Тевкров других, которых по морю черный
Вихрь разбросал, далеко к иным уклонив побережьям.
Оцепенел он и сам, и вместе Ахат потрясен был
Страхом и радостью; страстно хотелось им руки с руками
Соединить, но их дух смущен неизвестностью дела;
Чувство тая, вызнают, укрытые облаком полым,
Мужей какая судьба, у какого флот кинули брега,
Сонмом приходят зачем, ибо избраны шли от всех челнов —
Милости дабы молить, с восклицаньями в храм проникая.
После того как вошли и дано было слово им лично,
Старший из них, Илионей, с духом спокойным так начал:
«Ты, о царица, кому основать новый город позволил
Юпитер и обуздать народы гордые правом!
Трои несчастные мы, что гонимы по всем морям ветром,
Молим тебя: отврати от судов несказанное пламя,
Род пощади благочестный и ближе вглядись в наше дело.
Ливийских не истреблять пришли мы железом Пенатов
И не затем, чтоб влачить добычу взятую к брегу;
Мысли не эти в душе, гордыня не та в побежденных,
Место есть, что зовут Гесперии именем Граи,
Древняя область, оружьем сильна и земли плодородьем;
Мужи Энотры там жили; ныне, гласят, что потомки
Краю Италии дали, вождя по имени, имя.
Но, над водой восходя, нас вдруг дождливый Орион
Бросил на скрытые мели и Австрами злыми далеко
Нас по валам, побежденных волной, и по скалам сокрытым
Всех разбросал; нас немного, достигших вашего брега.
Что за народ здесь живет? Что за дикая родина сносит
Нрав подобный людей: на песке не дают нам приюта,
Брань затевают и стать на край земли запрещают.
Если презрен род людской и земное возмездие вами,
Все же побойтесь богов, что помнят неправду и правду.
Царь у нас был — Эней; его справедливей другого
Не было, ни благочестней, ни выше в войне и в сраженьях;
Судьбами если храним он, если дышит эфирным
Воздухом и не сошел поныне к теням жестоким,
То не страшись, не жалей, что ты подоспеешь с услугой
Первая к нам: еще есть города и Сикулов в землях,
Есть и войска, и славный Акест от крови Троянской.
Пусть лишь позволят суда, разбитые бурей, собрать нам,
Балки себе подобрать в лесах и вытесать весла:
Если, друзей и царя обретя, мы к Италии ехать
Сможем, к Италии мы и в Лаций, ликуя, помчимся;
Если же отнято благо и ты, отец Тевкров великий,
В Ливийском море лежишь и нет уж надежды для Юла,
То мы хотя бы к заливам Сикании, в город готовый,
Тот, мы откуда плывем, и к царю поедем Акесту».
Так — Илионей, и все Дарданиды ропотом общим
Кратко Дидона тогда, глаза опустив, отвечала:
«Страх прогоните из сердца, Тевкры, забудьте заботы.
Тяжесть судьбы и недавность царства меня заставляют
Так поступать и повсюду беречь окраины стражей.
Рода Энеадов кто, града Тройи не знает,
Доблестей тех и тех мужей, войны пожарищ великой?
Нет, не настолько у нас, у Пунов, бесчувственны души,
Солнце не столь отвратясь стремит коней над Тирийским градом.
Путь ли к Гесперии вы великой, к нивам Сатурна,
Эрика ль к землям, к царю Акесту держать захотите,
С помощью вас отпущу невредимо, всем нужным снабжу вас.
Если хотите, со мной в сем царстве равно поселитесь:
Город, что я создаю, он — ваш; корабли собирайте.
Трой или Тириец мне без различия всякого будут.
Ах, если б царь и сам, все тем же кинутый Нотом,
Был здесь Эней! Я, однако, людей по всем побережьям
Верных пошлю, прикажу все Либии глуби изведать:
Он не блуждает ли где, в леса заброшен иль грады».
Сими как храбрый Ахат глубоко подвигнут словами,
Так и родитель Эней; оба давно пламенеют
Облак порвать, и к Энею Ахат обращается первый:
«Богорожденный, теперь что за мысль в душе возникает?
Цело, как видишь ты, все; вновь суда и друзей обрели мы.
Нет одного, кто в пучине воды, — то мы видели сами, —
Был поглощен; остальное ответствует матери слову».
Только он это сказал, как внезапно, вокруг них разлитый,
Облак разъединился и чистым разлился эфиром.
И появился Эней, возблистав в сиянии светлом,
Ликом и станом подобен богам, — озаботилась ибо
Кудри красивые сыну и юности пурпурной облик
Матерь сама даровать и в очах благородную радость:
Кости слоновой красу придает так искусник, так желтым
Золотом он оправляет сребро или Парийский мрамор.
Так он царице тогда вещает и к сонму внезапно,
Вдруг появившись, гласит: «Предстою, кого вы ищете, здесь я,
Троийский тот Эней, из Ливийских глубей исторгнут.
О, кто одна снизошла к несказанным горестям Тройи!
Нас ты (от Данаев что уцелели), на суше и в море
Бедствия все испытавших уже, ничего не имущих,
В город и в дом свой приемлешь!
Достойно воздать благодарность
Не в состояньи, Дидона, ни мы и никто, где б он ни был,
Рода Дарданова, что по великому кругу рассеян!
Боги тебе, если чтут божества благочестие, если
Где либо есть справедливость и мысль, сознающая правду, —
Должное да воздадут! Что тебя за блаженное время
Создало! Как велики родители дщери подобной!
Реки покуда в заливы текут, пока тени над скатом
Гор пробегают, пока пасет созвездия полюс,
Вечно и честь, и имя твое, и слава пребудут,
Что бы за край меня ни призвал!» Так сказал и сжимает
Он Илионея друга десной, а шуйцей Сереста,
После и всех: Клоанфа храброго, храброго Гия.
Поражена была раньше Дидона Сидонская видом,
После героя тяжелой судьбой, и в ответ так сказала:
«Что за судьба сквозь такие опасности, богорожденный,
Гонит тебя! Что за сила к брегам беспощадным приводит?
Ты ль тот Эней, что Анхису Дарданскому вечно благою
Венерой был рожден у Фригийских волн Симоэнта?
Также помню еще я, как Тевкр явился в Сидоне,
Изгнан из отчих пределов, ищущий нового царства
С помощью Бела; тогда отец мой, Бел, плодородный
Кипр сокрушал и его под властью держал, победитель.
С оной поры уже мне Троянского града известны
Бедствия стали и имя твое, и цари у Пеласгов.
Даже и враг прославлял великою Тевкров хвалою,
И почитал он себя тож из древнего племени Тевкров.
Словом, прошу у вас, под наши входите, юноши, кровли.
Ведь и меня судьба, проведя лишь по многим подобным
Бедствиям, в сих, наконец, поселить пожелала пределах.
И не в неведеньи зол помогать злополучным учусь я».
Так поминает, затем Энея вводит в чертоги
Царские, тут жe богам назначает почести в храмы,
Также и спутникам всем, между тем, высылает на берег
Двадцать быков и свиней щетинистых сотню огромных
Туш, и сотню ягнят с матерями их жирными вместе,
Внутренность дома тогда украшается с роскошью царской
Великолепно; в средине покоев готовят трапезу:
Ткани разубраны здесь искусством и пурпуром гордым,
Груды сребра на столах, отчеканены ярко на злате
Славные предков дела, черед бесконечных событий,
Мужей что столько свершало с начала древнего рода.
Сам же Эней (не давала отцовская нежность покоя
Сердцу его) посылает быстрого к челнам Ахата, —
Чтобы, Асканию все передав, привести его к стенам;
Были с Асканием все родителя нежного думы.
Кроме того и дары, что из гибели Илия спас он,
Повелевает принестъ: испещренную злато узором
Паллу и с ней покрывало, обшитое желтым аканфом,
Гелены роскошь Аргивской, что из Микен захватила,
В Пергам когда направлялась, к неосвященному браку,
Та за собою, чудесный матери Леды подарок.
Кроме того еще скиптр, что носила Илиона прежде,
Старшая Приама дочь, и шейное с ним ожерелье
Из жемчугов, и двойной венец из каменьев и злата.
С этим, свой путь торопя, к кораблям Ахат направлялся.
А Киферея в душе хитрость новую зыблет и замысел
Новый: чтобы лицо изменивши и образ, Купидон
Милого вместо пришел бы Аскания, в страсти дарами
Воспламенил бы царицу и в кости влил бы ей пламень.
Страшен коварный ей дом и Тириев двоеязычье.
Пышет злобой Юнона, и к ночи вновь мучит забота,
Так что крылатому сими словами вещает Амору:
«Сын мой, сила моя, моя мощная власть и единый,
Кто отца вышнего в длани Тифоейских стрел не страшится!
Ты мне спасенье, твое божество с мольбой заклинаю.
То, что Эней, твой брат, всевозможных вокруг побережий
Моря бросаем, гонимый Юноны неправедной гневом, —
Ведаешь ты, и не раз сострадал ты нашей печали.
Оного держит Пунисса Дидона, склоняя речами
Льстивыми медлить; боюсь я, Юноново гостеприимство
Кончится чем; не упустит она такой оси событий.
Вот и хочу я поймать царицу хитростью раньше
И опоясать огнем, да иным божествам не поддастся,
Но да великой, как я, к Энею влечется любовью.
Как это сделать тебе, наши мысли выслушай ныне.
В город Сидонский по зову должен отца дорогого,
Царственный мальчик, итти, любимый мной беспредельно,
Вместе с дарами, что в море и Тройи в огнях уцелели.
Сном усыпленного я его на вершине Киферы
Или на склоне священном укрою Идалии, чтобы
Хитрости он угадать не мог и явиться в средине.
Образ его ты прими (единую ночь и не больше
Хитростям длиться) и лик знакомый мальчика, мальчик.
Чтобы, когда на колени свои, веселяся, Дидона
Примет за царской трапезой тебя и текучим Лиэем,
И заключит в объятья и сладкие даст лобызанья, —
Ты потаенный огонь влил в нее и смутил бы отравой».
Матери милой словам Амор послушен, снимает
Крылья, и радостно он выступает походкою Юла.
Тотчас вливает покой Асканию Венера в члены
Мирный, и, грея на груди, Идалии к рощам богиня
Вышним уносит его, где медовый амарак объемлет
Мальчика, благоухая, цветами и нежною тенью.
А уже шел, повинуясь веленью, Купидон, подарки
Царские Фригиям нес, веселясь, предводимый Ахатом.
В час, как пришел он, царица уже на ковре велелепном,
На золоченом престоле воссев, поместилась в средине;
Вот и родитель Эней и Троянские юноши вместе
К ней подошли и кругом возлегли на пурпур простертый.
Слуги влагу рукам подают, из кошниц вынимают
Кереру и ручники приносят с подрезанной шерстью.
Там пятьдесят служанок, забота которых — чредою
Длинной выстраивать яства и жечь благовонья Пенатам;
Сотня других и столько ж служителей, им равнолетних,
Блюдами обременяют столы и ставят Фиалы.
Но и не меньше вступило веселые через пороги
Тириев, что позваны возлечь на ложах узорных,
Все на дары дивятся Энея, дивятся на Юла,
На яркопламенный лик божества, на притворные речи,
Палле и с ней покрывалу, обшитому желтым аканфом.
Бедная, больше других обреченная будущей язве,
Душу насытить не в силах Пунисса и, разгораясь
От созерцанья, равно от даров и от мальчика млеет.
Тот же, когда на груди и Энея на шее помедлил,
Мнимого тем утолив отца великую нежность,
Прянул к царице. И та глазами, та целою грудью
Льнет и на лоне меж тем его греет, не зная, Дидона,
К ней что за бог, к злополучной, приник. А он, не забывши
Мать Акидалию, начал мало по малу Сихея
Уничтожать и пытаться живой заполнить любовью
Душу, чуждую страсти давно и отвыкшее сердце.
Первое в пире когда затишье и убраны были
Яства, ставят большие кратеры и вина венчают.
Шум возникает в покоях, и говор в обширных летает
Атриях; вниз с потолков золотых свисают лампады,
Ярко горя, и огнями светочи ночь побеждают.
Тут же царица, спросив тяжелый от злата и камней
Кубок, его налила вином: служил он и Белу
И всем сородичам Бела; настало в чертоге молчанье.
«Юпитер, ты, говорят, пришельцев права соблюдаешь!
Даруй, чтоб Тириям сей и из Тройи выходцам светел
День пребывал и об нем вспоминали наши потомки.
Бакх, веселья даятель, будь здесь с благою Юноной;
Вы ж благосклонно собранье отпразднуйте, Тирии, это».
Молвила так и на стол пролила текучую почесть
И, возлиянье свершив, краем уст прикоснулася первой;
Битию после дала, приглашая; глотнул он охотно
Пеннощипящий фиал и златом до дна насладился;
После — знатнейшие все. Золоченую тронул кафару
Пышноволосый Иоп, кто научен великим Атлантом.
Оный поет о блужданьях луны и о подвигах солнца,
Племя откуда людское, стада, дождь откуда и светы,
Гиады влажные, также Арктур и двойные Трионы;
И почему так спешат Океаном обрызгаться солнца
Зимние, что за причина держит долгие ночи.
Тирии рукоплесканья множат; им следуют Трои.
Также и в многоразличных беседах ночь проходила
Для злополучной Дидоны, впивавшей глубокое пламя;
Много о Приаме та вопрошала, о Гекторе много,
Иль под какими Авроры доспехами сын появился,
Или Диомеда кони какие, Ахилл каковым был.
«Впрочем ты нам расскажи от самого лучше начала,
Гость, — говорит она, — козни Данаев, бедствия ваши
И приключенья твои: тебя ведь седьмое уж носит
По всевозможным, в блужданьях, морям и областям лето».
