Энеида. Книга ПЯТАЯ
А между тем уж Эней, уверенно путь в середине
Моря ведя, рассекал с Аквилоном черные волны,
Глядя на стены назад, что уже несчастной Элиссы
Пламенем освещены. Что огонь затеплило яркий,
Скрыто от всех; но великой любви оскорбленной мученья
Тяжкие и сознанье, что может в безумии сделать
Женщина, зыблет в сердцах предчувствия грустные Тевкров.
Только что вышли суда на простор и больше никоей
Не выступало земли, небо всюду, и всюду пучины,
Темного цвета тогда над его головой стала туча,
Ночь и бурю неся, и взревели волны во мраке.
Сам Палинур восклицает с кормы возвышенной кормчий:
«Горе! К чему же такие небо окутали тучи!
Что ты готовишь, отец Нептун?» Наконец, так промолвив,
Снасти велит собрать и налечь на мощные весла,
Наискось парус поставить под ветер и так говорит он;
«О, веледушный Эней! Хоть бы Юпитер сам мне ручался,
Не уповал бы достичь до Италии я с этим небом.
Переменившись, гудят нам противные и налетают
С черного вечера ветры, а воздух сгущается в облак.
Ни чтобы против бороться, ни даже чтоб двигаться только,
Нет у нас сил. И так как Судьба побеждает, уступим;
Путь переменим, куда нас зовет. Не далеко, считаю,
Дружеский Эрика берег надежный и гавань Сиканов,
Если я, правильно помня, слежу наблюденные звезды».
Тут благочестный Эней: «Что, бесспорно, давно уже ветры
Требуют этого, вижу, что тщетно стремишься ты против.
Путь измени парусам. А мне желанней какая
Суша, где больше хотел бы я флот усталый поставить,
Как не земля, что Акеста Дардана мне сохранила,
Та, что Анхиса отца объемлет лоном останки?»
Это сказав, поспешают в пристань; попутные полнят
Зефиры парус; несется быстрый флот по пучине,
И, наконец, веселясь, к пескам подплывают знакомым.
А издалека дивясь, горы с высокой вершины,
Кормам союзным и их возврату, Акест прибегает,
Грозен — дротов четой и медведицы Либийской мехом;
Оного, соединясь, породила с потоком Кринисом
Тройская матерь, и он, родство старинное помня,
Их поздравляет с возвратом, радостно сельским богатством
Их угощает, достатком дружеским теша усталых.
Только что звезды прогнал наступивший, при первом Востоке,
Ясный день, как друзей со всего побережья сзывает
На совещанье Эней и гласит так с высокого вала:
«Дарданы мощные, род от божественной крови высокой!
Месяцев ныне теченьем круг завершился годичный
С оной поры, как мы прах и родителя дивного кости
Скрыли в земле и огни алтарей печальных святили.
День уж пришел (если я не ошибся), что вечно прискорбный,
Чести достойным всегда (так боги хотели) мне будет.
Если б его проводил, как изгнанник, я в сиртах Гетульских,
Будь им в Арголидском море застигнут и в граде Микенах,
Все же годичный обет и по чину пышную тризну
Я бы справлял и воздвиг алтари со своими дарами.
Ныне к костям самого родителя, даже и к праху
(И не без ведома то, — я верю, — богов не без воли)
Прибыли мы и, по ветру, вошли в союзную пристань.
Так что давайте и справим все вместе веселую почесть.
Будем о ветрах молить, да позволит сии ежедневно
Жертвы ему приносить, град поставив, во храмах священных.
Жалует по два быка Акест, уроженец Тройянский,
Вам, по числу, на корабль; приобщите к пиру Пенатов,
Как нам родных, так и тех, что хозяином чтутся Акестом.
Кроме того, если нам девятый, для смертных блаженный,
Явит Аврора день и землю изменит лучами,
Тевкрам назначу сперва состязанье я быстрого флота;
Кто же ногами могуч на бегу и кто силами мощен,
С легкими стрелами лучше кто выступает иль с дротом,
Или затеять борьбу на сырых надеется кестах,
Пусть все приходят и ждут в награду заслуженной чести.
Днесь да сомкнут все уста и виски увенчают ветвями».
Это сказав, покрывает миртом виски материнским.
То же Гелим свершает, Акест то же, годами зрелый,
То же и мальчик Асканий, за ним молодежь остальная.
Он из собранья пошел, и много тысяч с ним вместе,
Прямо к холму, провожаем большой, в середине, толпою.
Чином творя возлиянье, две чаши здесь чистого Бакха
На землю льет, две с парным молоком, две с кровью священной.
Вместе бросает цветы багряные, так возглашая:
«Здравствуй, родитель святой! Вторично здравствуйте, прахи,
Вновь обретенные тщетно, и отчие души и тени!
Италский край и поля роковые с тобой не дано нам
Ни Авсонийский Тибр искать, каков бы он ни был!»
Так он сказал, и вдруг скользкий змей из святилища глуби
Семь необъятных кругов в семи протащил оборотах,
В мирном объятии холм заключив, алтари покрывая;
Синие пятна ему хребет и сверкающий златом
Блеск чешую зажигал, подобно как радуга в тучах
Тысячу красок бросает, солнца напротив, различных.
Видя, Эней обомлел. А этот длинной чредою,
Все таки между виясь роскошных кубков и патер,
Яства пригубил и cновa, вреда не свершив, удалился,
Скрылся во глубь холма, алтари посещенные кинул.
Он же тем боле отцу довершает начатые чести,
Был ли то гений места, отца ли служитель, не зная,
Как ему мыслить; и двух, по чину, ягнят заколает,
Столько ж свиней и тельцов со спинами черными столько ж;
Вина из патер он лил и великого душу Анхиса
Он призывал и Маны, что Ахеронт отпускает.
Также дары и друзья, кто чем был богат, приносили
Радостно и алтари отягчали, тельцов заколая.
Ставят, в порядке, другие котлы и, возлегши на траву,
Угли под вертелы сыплют и мясо утробное жарят.
Предожидаемый день наступал, и девятую в ясном
Кони уже Фаэтона свете стремили Аврору;
Славой и именем громким Акеста были соседи
Привлечены и веселым брега наполнили сонмом, —
В жажде Энеадов видеть, а часть состязаться готова.
Прежде дары пред очами, круга в средине: святые
Ставят треножники, также венки зеленые, также
Для победителей ветви в награду, оружие, ризы,
Пурпуром убраны что, сребра по таланту и злата.
С вала средины труба поет, что начаты игры.
Первыми входят в борьбу, тяжелыми веслами равны,
Флота изо всего четыре избранных киля.
Быстрого греблей могучей Мнесфей ведет «Пилоноса»,
Мнесфей Итал потом, давший роду Меммиев имя;
Силой громадной Гиант громадную гонит «Химеру»,
Город на вид; ее молодые Дарданы движут,
Сев в три ряда, и тройною весла взлетают чредою;
Оный Сергест, от кого дом Сергиев имя воспринял,
Бег на огромном свершает «Кентавре», а синею правит
«Скиллой» Клоанф, откуда твой род, о Римский Клуенций.
В море есть вдалеке скала, берегов опененных
Против; погружена, она часто удары приемлет
Вздутых волн, когда звезды зимними Корами скрыты;
В тихую пору молчит и встает из вод неподвижных
Остров, любимый приют на припеке дремлющим чайкам.
Мету зеленую там Эней из свежего дуба
Выставил, знак для пловцов, откуда вернуться
Было им должно и где пробег заворачивать длинный.
Вот выбирают места по жребию; сами на кормах
Златом далеко блистают вожди и убором багряным;
Прочая тополевой листвой венчается младость
И обнаженными блещет плечами, натертыми маслом.
Сели все на скамьи и руки к веслам простерли,
И с напряжением знака ждут, а тревожные дышат
Страхом сердца, колотясь, и похвал упорным желаньем.
И, — только звук испустила ясный труба, — полетели
Без промедления все с своих мест; пловцов по эфиру
Мчится крик, и волну, сжав локти, разбитую пенят.
Ровные борозды режут они, и вся раздается,
Веслами разделена и носами трезубыми, влага.
Нет, не стремительно так, в состязании парном, несутся
Поле скорей захватить колесницы, ограды покинув,
Нет, и не так сотрясают, коням дав волю, возницы
Зыбкие, вожжи, не, так, клонясь, висят над бичами.
Тут от плеска и шума мужей, от рвенья усердных
Роща вся застонала, и глас берега повторили.
Сжатые, и отозвались холмы, пораженные воплем.
Вот упреждает других и из волн выскользает передних,
Между смятенья и шума, Гиант; Клоанф поспешает
Следом за ним: он на веслах быстрей, но сосну его держит
Медленней груз; а за ними, при равных условиях, тщатся
То «Пилонос», то «Кентавр» занять переднее место;
То впереди «Пилонос», то его обгоняет огромный
Опередивший «Кентавр», то, чело у чела, оба вместе
Мчатся и длинным взрезают влагу соленую килем.
И приближались уже к скале, достигнув до меты,
Как победитель Гиант, первый в средине пучины,
Кормщика так корабля заклинает гласом Менета:
«Вправо куда у меня ты зашел? Сюда направляйся:
Брега держись, хоть бы били по скалам левые весла;
Морем плывут пусть другие!» Сказал; но Менет, опасаясь
Камней подводных, нос направляет по волнам пучины.
«Что ты с дороги уходишь? Вторично, Менет, правь на скалы!» —
С криком Гиант повторяет ему; и се — он Клоанфа
Видит, как тот наседает сзади и ближе стремится.
Он между челном Гианта и звучными скалами правит
Левой дорогой внутри и первого вдруг упреждает,
Меты сзади оставив, по водам летит безопасным.
Скорбью безмерной тогда запылали у юноши кости,
И на щеках показались слезы; Менета, что медлен,
Позабывая о чести своей и друзей о спасеньи,
В море стремительно он с кормы свергает высокой.
Сам же, как кормчий, за руль становится, сам, как правитель,
Мужей он увещает и к брегу склоняет кормило.
Тучный же, только опять от самого дна появился,
Не молодой уж Менет, весь в струях по намокшей одежде,
Влез на вершину скалы, на сухом уселся утесе.
Тевкры над ним, как он падал и как он плыл, насмехались.
Как извергает из груди соленую влагу, — смеются.
Оба отставших тогда возгорелись веселой надеждой, —
Мнесфей, как и Сергест, — взять верх над отставшим Гиантом
Место раньше Сергест занимает и близится к скалам,
Все ж он не всем впереди кораблем выступающим: только
Передом, сзади тесним «Пилоноса» соперника рострой.
Но, посреди проходя корабля меж товарищей самых,
Мнесфей их увещает: «Вот, вот налягте на весла,
Гектора други, которых в последние Тройи мгновенья
Выбрал в спутники я; проявите теперь те же силы,
Мужество то же, с каким гребли вы в сиртах Гетульских,
В море Ионийском, в волнах Малеи, бьющих друг друга.
Уж не к награде стремлюсь я, Мнесфей, ищу не победы,
(Хоть впрочем, о! — но пусть тот, кому дашь ты, Нептун, побеждает!)
Стыдно вернуться последним; вот, граждане, в чем победите
И отстраните позор!» Они, с напряжением крайним,
Все налегают; дрожит медь кормы от широких ударов;
Почва под ними бежит; дыхание частое члены
Зыблет и высохший рот; пот отовсюду струится ручьями.
Случай мужем желанную почесть сам доставляет.
Ибо, пылая душой, когда нос направил к утесам
И изнутри Сергест вошел в непроходное место, —
Он, неудачливый, там застрял на камнях торчащих.
Поколебались утесы, на острой зазубрине ве "сла
Треснули, как уперлись, и, вылезши, ростра повисла.
С мест повскакали гребцы и медлят с криком великим,
Тотчас с железом шесты и багры с наконечником острым
Все достают, собирают в пучине разбитые весла.
Мнесфей веселый меж тем, ободренный самым успехом,
С помощью быстрого строя весел и призванных ветров,
В чистое море летит и мчится в просторе открытом.
Так из пещеры внезапно, встревожена чем то, голубка,
Домик и милые коей в пемзе пористой гне" зда,
В поле мчится, летя, и, в испуге, перьями плещет
Шумно близ дома, потом, по спокойному воздуху рея,
Путь совершает прозрачный и быстрых не двигает крыльев:
Мнесфей так, «Пилонос» так сам рассекал, пробегая,
Крайние воды, его сам порыв улетавшего мчал так.
Прежде всего Сергеста, что бился на камне высоком,
Он обошел, и на мелких отмелях, тщетно взывая
К помощи и на разбитых пытаясь двинуться веслах,
После Гианта с безмерной самой громадой «Химеры»
Он достигает; она, так как кормчего нет, уступает.
Вот уж, при самом конце, один Клоанф остается,
Гонится он за ним и теснит, напирая всей силой.
Тут удвояется крик, и все того подстрекают
Ревностно, кто догоняет, гудит восклицаньями воздух.
Эти славой своей и добытой гнушаются честью,
Если уступят, и жизнь готовы отдать за победу;
Тех же питает успех: ибо видят, что можно, и могут!
И захватили б, быть может, награду они ростра в ростру,
Если бы обе Клоанф руки простирая к пучине,
Сих не излил молений, с обетом богов призывая:
«Боги, кто моря владыки, по водам коих бегу я!
С радостью белого вам быка я на береге этом
Выставлю пред алтарями и, связан обетом, утробы
Рину в соленые волны и вина текучие вылью!»
Так он сказал, и его в глубине под водою услышал
Форка и Нереид весь хоровод, и Панопея дева,
И сам отец Портун плывущего мощной десницей
Двинул вперед; и быстрей летучей стрелы или Нота
К суше корабль добежал и в заливе укрылся глубоком.
Сын Анхиса тогда, всех бойцов созвавши, как должно,
Громким глашатая гласом стяжавшим победу Клоанфа
Провозглашает и лавром виски обвивает зеленым;
И, как дары, на корабль тельцов выбирать позволяет
По три и вина дает, серебра с огромным талантом,
И прибавляет самим вождям особые чести:
Первому — шитую златом хламиду; вкруг многократно
Пурпур ее обегал Мелибейский двурядным меандром;
Царственный мальчик на ней был вышит, по Иде лесистой
Дротиком кто утомляет и бегом — быстрых оленей,
Ярый и дышащий тяжко; его, стремительный, с Иды
Ввысь похищает, ногами когтистыми Йова служитель,
И бесполезно подъемлют стражи старые к звездам
Длани свои, и собак по воздуху лай раздастся.
Кто же второе потом удержал, по доблести, место,
Оному — легкий, из колец сплетенный, тройной, и из злата
Панцирь (который Эней с Демолея сам, победитель,
Некогда снял, Симоэнта у быстрых вод, под высоким
Илием) в дар отдает: мужу честь и защита во брани.
Сей многокольчатый слуги, Флегей и Сагар, с трудом лишь,
Плечи сгибая, несли; а, им одетый, когда то,
На колеснице, смущенных преследовал Троев Демолей.
Третьим он делает даром два медных сосуда и чаши,
Отлиты что из сребра и выпуклым пышны чеканом.
Вот уже все, получив дары и горды богатством,
Пурпурной вкруг висков, выступали, повязкой увиты,
Как, от жестокого камня с трудом лишь большим отцепившись,
Весла свои растеряв и рядом одним обессилен,
Челн осмеянный свой Сергест, без славы, подводит.
Змей нередко таков, что попался на скате дороги,
Медный: он колесом поперек раздавлен иль брошен
Путником сильным, чуть жив от удара и камнем разорван;
Тщетно, пытаясь бежать, тело вьет он в длинных изгибах:
Часть его гневна, горят глаза и свистящие выи
Прямо он взносит, а часть, пораженная раной, мешает
Члены свои изгибать и на кольца ему опираться.
Греблей такой подвигался корабль запоздавший, однако
Парусы поднял и в гавань вошел на полных ветрилах.
Дар, обещанный раньше, Эней вручает Сергесту,
Радуясь, что сохранен корабль и друзья уцелели:
Дал он рабыню ему, что искусна в работах Минервы,
Фолою родом из Креты, под грудью с двумя близнецами.
С той благочестный Эней борьбою покончив, стремится
В поле зеленое, что, по кривым холмам, отовсюду
Округ обходили леса; посреди театра долины
Цирк находился. Туда герой со множеством тысяч
Прямо в средину прошел и воссел на построенном месте.
Тех он, кто б пожелал состязаться в беге проворном,
Здесь возбуждает наградой дух и дары полагает.
Вот отовсюду подходят Тевкры и с ними Сиканы,
Прелестью лика блистает Эвриал и юностью свежей,
К отроку чистой любовью Нис; выступает за ними
Царственный дальше Диор из славного Приама рода;
Салий следом и вместе Патрон: Акарнаном был первый
И из Тегейского рода второй Аркадийской крови;
Юношей двое затем Тринакрии: Паноп и Гелим,
Оба привычны к лесам, сопутники старца Акеста;
Также и много других, коих темная слава сокрыла.
Посередине их всех Эней, наконец, возгласил так:
«В души примите сие и с весельем сердца обратите,
Всех из числа но уйдет никто от меня без награды.
Гносийских по два получит, блистающих гладким железом,
Дротика и по секире, сребром чеканеной, каждый.
Всем — это общая будет честь, а первые трое
Примут награды и желтой главу подвяжут оливой.
Первый да примет коня победитель, с блестящим убором;
Полный Фреикийских стрел Амазонийский тул для второго, —
Балтей его крутом обвивает златом широким,
И округленная гемма пряжкой его замыкает;
Третий Арголидским шлемом сим да уходит довольный».
Это когда он сказал, занимают места и, услыша
Знак, устремляются быстро в простор и предел покидают,
Хлынув подобно дождю; на цель в то же время взирают.
Первым бежит и далеко пред всеми другими телами
Нис выдается, быстрее ветров и молнийных крыльев;
Следом за ним, но следом только с большим промежутком,
Гонится Салий; затем, от него отделенный пространством,
Вслед за Эвриалом Гелим; и, далее, прямо за этим
Вот пролетает Диор и пяткой касается пятки,
Тесно к плечу примыкая; останься больше пространства,
Вырвавшись, первым он стал бы иль спор нерешенным оставил.
Уж на последнем пробеге почти, утомленные, к самой
Цели они приближались, как Нис, поскользнувшись на каплях
Крови, упал, злополучный, что там, при тельцов убиеньи,
Наземь была пролита и смочила зеленые травы.
Здесь, уже победитель ликующий, юноша, шатких
Стоп, упиравшихся в землю, не смог удержать и с размаху
Прямо в навоз нечистый и в кровь священную рухнул.
Все же Эвриала он, все ж своей любви не забыл он:
Салию он подвернулся, со скользкого места вставая,
И, опрокинутый, этот в песок повалился глубокий.
Мчится Эвриал вперед; победитель при помощи друга
Первый — он и летит под крик и плеск благосклонный,
Гелим подходит затем и Диор победителем третьим.
Все необъятного цирка тогда собранье и лица
Первые полнит отцов великими криками Салий,
Требуя, честь да вернут ему, что отъята обманом.
Благоволеньем и слез красотой защищаем Эвриал,
Доблестью также, что, мнится, милее в теле прекрасном.
Помощь Диор подает, возглашая голосом громким:
Он награды достиг и за даром пришел бы напрасно
Третьим, первые если присудят Салию чести.
Тут им Эней отец: «Ваши, — сказал — будут точно за вами,
Дети, дары, и никто порядка наград не нарушит.
Мне ж пусть дадут о беде пожалеть неповинного друга».
Так он сказал и огромной, Гетульского льва, одаряет
Салия шкурой, с тяжелой гривой, с когтями златыми.
Нис тогда: «Если, — гласит, — таковы побежденным награды
И тебе жаль так упавших, дары какие же Нису
Должные дашь? Заслужил бы венец я доблестью первый,
Если б меня не постиг, как и Салия, рок нам враждебный».
С этими вместе словами лицо он казал и навозом
Жидким залитые члены. Над ним отец посмеялся
Добрый и щит принести велел, Дидимаона славу,
Данаи что унесли со священной двери Нептуна;
Славного юношу сим одаряет прекрасным подарком.
После как бег был окончен и роздал Эней дары сам:
«Ныне, в груди у кого наличны доблесть и храбрость,
Выступи и подымай с кулаками одетыми руки!»
Так говорит и двойную честь за борьбу предлагает:
Кто победит, тому — златом увитый телец весь в повязках,
Кто побежден, тому — меч и прекрасный шлем в утешенье.
Нет промедленья, и тотчас с огромною мощью выносит
Лик свой Дарет, появляясь при шумном ропоте мужей:
Тот, кто единый решался бороться Парида против,
Тот, у могилы кто, где великий покоится Гектор,
Бута, любимца побед, с огромным телом (который
Хвастал, себя выводя от Бебрикийской крови Амика)
В битве сразил и на желтый песок умирающим бросил.
Первым таковый Дарет главу к бою высокую вынес;
Мощные плечи он кажет и, поочередно вздымая,
Руки свои напрягает и сыплет удары на воздух.
Нужен противник ему, но никто из такого стеченья
С мужем не смеет сойтись и надеть себе на руки кесты.
Этим надменен и мня, что все отреклись от награды,
Стал он Энея у ног и тотчас, боле не медля,
Шуйцей быка за рог ухватил и это промолвил:
«Богорожденный! Никто коль не смеет довериться бою,
Сколько ж еще мне стоять? Держать меня сколько же должно?
Дар увести мне дозволь». Устами Дарданиды вместе
Все закричали, отдать, что обещано, требуя мужу.
Здесь почтенный Акест укоряет Энтелла словами,
Так как он рядом сидел на травы зеленеющем ложе:
«Ты, о, Энтелл, герой когда то сильнейший, напрасно
Дар толикий ты так ли, без всякого боя, спокойно
Дашь унести? Где же ныне для нас тот бог и учитель,
Эрикс, кто памятен тщетно? Целой Тринакрии где же
Слава и оные где, что висят в твоем доме, доспехи?»
Этот на то: «Ни любовь к похвалам не исчезла, ни к славе
Прогнана страхом; но кровь уже неспешная старость
Хладную тупит и силы в теле, усталые, стынут.
Если б была у меня, как когда то, коей сей наглый
Хвастает дерзостно, если б была у меня та же юность,
Все таки я б не наградой, не дивным тельцом привлеченный,
Выступил, я на дары не льщусь». Наконец, так промолвив,
На середину он два безмерной тяжести кеста
Ринул, с которыми Эрикс ярый обычно для боя
Длани взносил, облекая кожей суровою руки.
Замерли души у всех: огромные семь столь великих
Шкуры быков костенели, подбиты свинцом и железом.
Прежде других сам Дарет изумлен и вполне отступает,
И Анхисиад потом веледушный и тяжесть и путы
Страшные оных ремней вращает туда и обратно.
Старец слова между тем изливал из груди такие:
«Что ж если б кесты узрел самого и оружье кто либо
Геркула и на брегу этом самом печальную битву?
Это Эрикс, твои брат, носил оружье когда то
(Кровью запятнано, видишь, досель и разбрызганным мозгом),
Противостал он Алкиду великому с ним, был привычен
Сам я к нему, пока кровь больше сил мне давала и старость,
С завистью, мне не белила обоих висков, разливаясь.
Но, если наше Дарет отвергает оружие Тройский,
Хочет Эней благочестный, одобрит Акест устроитель, —
Мы уравняем борьбу: отдаю тебе Эрикса шкуры,
Страх отложи; но и ты сними Троянские кесты».
Это сказав, он двойное сбросил с плеч одеянье;
Мощные членов суставы, мощные кости и мышцы
Он обнажил, и, огромный, песка он стал на средине.
Тут порожденный Анхисом отец вынес равные кесты
И одинаковым длани оружьем опутал обоих.
Каждый на пальцы ног немедленно стал опираясь
И высоко вознес бестрепетно руки на воздух.
Взад далеко от удара высокие головы клонят
И оплетают руками руки, на бой вызывая.
Этот — проворностью ног сильней и юностью крепок;
Мышцами тот и громадой могуч; но с дрожью колени
Старые гнутся, трясут вздохи частые мощное тело.
Много друг другу напрасно мужи ударов наносят,
Много по полым бокам повторяют, и гулкие звуки
Грудь издает; вокруг ушей и висков пролетает
Часто рука; трещат под ударом неистовым скулы.
Мощный Энтелл стоит, в одном положеньи недвижен,
Телом удара и взором бдительным лишь избегая.
Тот, как будто высокий снарядами град осаждает
Или как будто, засев вкруг горной крепости с войском,
Доступы то одни, то другие и все испытует
Хитростью место, чтоб вырвать подходами разными приступ.
Правую руку Энтелл явил, приподняв, и высоко
Выставил; но удар, идущий сверху, проворный
Тот угадал и, быстрым телом скользнув, увернулся.
Силы на ветер Энтелл растратил, сам же невольно,
Тяжкий, он тяжело на землю громадой огромной
Пал, как порой упадает дуплистая на Эриманфе
Или на Иде высокой сосна, вырываясь с корнями.
Тевкры от рвенья встают, Тринакрии юноши тоже,
К небу возносится крик, и первым Акест подбегает
И равнолетнего друга с земли, сострадая, подъемлет,
Но не замедлен паденьем и им герой не испуган,
Яростней в бой вновь идет, и мощь прибавлена гневом;
Стыд возжигает тогда и сознанье доблести силу;
Гонит, пылая, Дарета стремглав по всему он пространству
То учащает десной свои он удары, то шуйцей.
Срока и отдыха нет; как тучи с градом обильным
В кровли стучат, так герой сплошными ударами часто
Той и другою рукою разит и валит Дарета.
Ожесточению длиться тогда Эней отец дольше
И беспощадной душой Энтеллу свирепствовать не дал,
Но положил он конец борьбе и вырвал Дарета
Изнеможенного, речью смягчая, и так говорит он:
«Что за безумство, несчастньй, душу твою охватило?
Разве ты сил иных и божеств враждебных не чуешь?
Сдайся богу». Сказал и бой повеленьем расторгнул.
Сверстники, друга ж того, что влачил бессильно колени,
Вправо и влево мотал головой и кровавые сгустки
Ртом извергал, а также с кровию вместе и зубы,
На корабли повели, захватив, что обещаны были,
Шлем и меч, а быка и победу оставив Энтеллу.
Здесь победитель, душой возносясь и быком возгордившись,
«Богорожденный и вы, — говорит, — изведайте, Тевкры,
И каковы у меня были в теле юноши силы
И от какой вы спасли, уведенного, смерти Дарета».
Молвил и стал пред челом тельца, стоящего против,
Что был поставлен, как дар за битву, и, взнесши десную,
Тяжкие между рогов в середину обрушил он кесты
И с высоты, разрубив мозги, протиснул он в кости.
Валится и бездыханный, дрожа, на земле распростерт бык.
Оный из груди еще слова изливает такие:
«Эрикс, тебе лучше эту, за смерть я дарую Дарета,
Душу; теперь, победитель, искусство и кест покидаю».
Тотчас Эней приглашает стрелой помериться быстрой
Тех, кто, быть может, желает, и им полагает награды;
Мачту могучей рукой, с корабля Сереста, он ставит
И на привязанной верви голубку летучую с мачты
(Метились чтобы в нее железом) в небо пускает.
Мужи собрались, и жребий брошенный медным воспринят
Шлемом, — и всех впереди, под крик благосклонный, выходит
Первым Гиппокоонта место Гиртака сына.
После него, в состязаньи, Мнесфей, морском победитель,
Следует дальше, зеленой Мнесфей увитый оливой.
Третьим затем Эврицион, твой брат, о, прославенный Пандар,
Ты, что, когда то приказ получив перемирье расторгнуть,
Первым свою стрелу метнул в середину Ахивов.
Жребий Акеста последним на дне шелома остался;
Лично дерзнул Акест побороться с трудом молодежи.
Гибкие мощными тут напрягают силами луки
Мужи, по мере сил, из колчанов стрелы изъемлют.
Первая, через простор, стрела с тетивой зазвеневшей
Юноши, Гиртака сына, летучий прорезала воздух
И долетела, и в древо мачты стоящей вонзилась;
Мачта заколебалась, испуганно дрогнула птица
Крыльями, и беспредельным плеском все огласилось.
Ярый Мнесфей затем с натянутым выступил луком,
Целя высоко, равно глаза и стрелу напрягая.
Самую птицу, однако, железом достичь, злополучный,
Он не смог, но узлы порвал и привязь льняную,
За ногу коей с высокой привязана мачты висела;
Та, улетая на ветер, в темные ринулась тучи.
Быстрый тогда, уж давно держа на натянутом луке
Стрелы готовые, брата с обетом призвал Эвритион;
Высмотрев, в небе пустом, как уж весело та трепетала
Крыльями, он пронизал под облаком черным голубку.
Пала безжизненной та, оставив жизнь у небесных
Звезд, и вонзенную, павши, стрелу обратно приносит.
После утраты награды Акест один оставался,
В зыби воздушные он стрелу, однако, пускает,
Лук звенящий, отец, показать и искусство желая.
Вдруг тогда взорам предстало грядущее чудо — великим
Знаменьем, что изъяснили события грозные после
И, как особенный знак, толковали вещатели в страхе.
Ибо, в прозрачных летя облаках, тростник загорелся
И, обозначив огнем свой путь, исчез, растворенный
В ветрах легких, подобно тому, как, сорваны с неба,
Звезды летучие мчатся порой и хвост провлекают.
Все с потрясенной душой и, молясь всевышним, стояли
Мужи Тринакрии, Тевкры; Эней великой приметой
Не пренебрег, но, обняв Акеста, что радости полн был,
Многими мужа дарами осыпал и это промолвил:
«Отче, прими, ибо царь возжелал великий Олимпа
Знаками сими тебя, вне чреды, отметить честями.
Сей дряхолетнего дар самого да получишь Анхиса —
Кратер, прикрытый резьбой, который Фракийский Киссей
Некогда, как бесподобный отцу Анхису подарок,
Дал с собой унести, залог и память любови».
Так сказав, окружил виски зеленеющим лавром
И называет из всех победителем первым Акеста.
И не завидует добрый, в чести обойден, Эврицион,
С неба хотя он один высокого птицу низринул.
Следом подходит за ним к дарам, кто привязь расторгнул,
И тростником кто пронзил летучим мачту — последним.
А прародитель Эней, еще раньше конца состязанья,
Вызвал Эпитеда, был кто юного Юла сопутник
И охранитель, к себе и верному слуху вещает:
«Ныне иди и скажи Асканию, если готово
Детское войско его и к скачке его он построил,
К деду пусть взводы ведет и пусть себя он покажет
В строе», — гласит. А сам широким раздвинуться кругом
Толпам пришедшим велит и поле оставить открытым.
Мальчики выступают; чредой отцов перед ликом
Мчатся на взнузданных конях; им, пролетающим мимо,
Вся рукоплещет в восторге Тринакрии юность и Трои.
Кудри у всех по уставу венком подстриженным сжаты.
По два твердых несут железом заостренных дрота,
Легкие часть на плече колчаны; на грудь упадает
Гибкое, шею обняв, ожерелье крученого злата.
Взвода всадников три числом и трое вожатых
С ними летят; дважды шесть подростков следом за каждым,
Разделены на ряды, при начальниках равных блистают.
Мальчиков радостный строй один — ведет кого малый
Приам, по имени деда назван; Полит, твой преславный
Отпрыск, родитель грядущий Италов; Фракийский белый,
В пятнах двуцветный, его конь несет, показуя, высокий,
Белые пятна ноги передней и лоб убеленный.
Атий второй, от кого ведут Атии род свой Латины,
Атий малый, любимый мальчик мальчиком Юлом.
И, как последний, Юл, лицом всех прочих прекрасней,
Конь Сидонский под ним, что светлая ликом Дидона
В дар ему отдала, залог и память любови.
Прочая вся молодежь на Тринакрийских старца Акеста
Рукоплесканьями робких приемлют и рады их видеть
Мужи Дарданиды, прежних отцов черты узнавая.
После того как, с весельем, взоры своих и собранье
Все миновали они на конях, возгласом подал
Знак им готовым Эпитид далеко и щелкнул бичом он.
Поровну те разделились и, три составив отряда,
Их раздробили, ряды разведя, но, вызваны снова,
Путь повернули назад, понеся враждебные копья.
Скачки заводят другие потом, возвращенья другие,
Друг против друга летя, в кругах круги выплетают
Разные и затевают подобие битв под оружьем;
Вот они в бегстве тыл обнажают; к врагу свои дроты
Вот обращают; вот, мир заключив, несутся согласно.
Некогда так Лабиринф, говорят, на Крете высокой
В темных стенах имел запутанный путь и обманы
Хитрые тысяч дорог, почему все знаки возврата
Путало неуловимо и невозвратимо коварство;
Именно так и дети Тевкров следы свои в скачке
Путают и соплетают в игре сраженья и бегство,
Дельфинам уподобляясь, что вплавь зыбучее море
Либии пли Карпафии браздят (и играют на волнах).
Оный скачки обычай и оные битвы, впервые
Альбу когда опоясал стенами Лонгу, Асканий
Восстановил, обучив справлять их древних Латинов,
Так же, как мальчиком сам и с ним Троянская младость
Чад обучили Албаны; отсюда великая после
Рома их приняла и предков честь сохранила;
Тройей то ныне, Троянских детей называется строем.
Игры священного в честь отца справлялись дотоле.
Здесь, изменившись, Фортуна нарушила верность впервые,
В час, как холму воздают различными играми почесть,
Ириду ниспосылает Юнона Сатурния с неба
К Илийским челнам и веет ветром попутным летящей,
Многое мысля, еще былой не пресытив кручины.
Та, ускоряя свой путь, по дуге из тысячи красок,
Быстрой слетает стезей, никем не зримая дева,
И озирает собранье огромное, брег пробегая,
И опустелые видит места и забытые челны.
А вдалеке на пустом удаленные Троады месте
Плакали о невозвратном Анхисе и все озирали,
Плача, глубокое море. Увы, столько глубей усталым
И еще столько осталось пучин: у всех глас единый.
Града жаждут; постыло понта сносить утомленья.
И потому в середине оных, злокознить умея,
Стала она, богини лик и одежду откинув.
Бероей, старой супругой Дорикла Тмария стала,
Род у которой когда то был и имя, и дети,
И матерей в середину Дарданидов так она входит.
«Мы, злополучные, коих отряд, — восклицает, — Ахейский
К смерти в бою не повлек под родными стенами! О, род
Бедственный, что за погибель Фортуна тебе сохраняет?
После падения Тройи уж движется лето седьмое,
Как по пучинам, по землям всяким, по диким утесам
Носимся, увлечены, под звездами, морем огромным,
Вслед за бегущей помчавшись Италией, волны взрывая,
Братский Эрика здесь предел и Акест нам союзный.
Что же мешает нам стены поставить, дать гражданам город?
О, отчизна! Пенаты, спасенные тщетно из боя!
Тройскими иль никаким уж не зваться стенам? Нигде мне
Гектора рек ужель, Симоэнта и Ксанфа, не видеть?
Действуйте! Вместе со мной сожжем злополучные кормы,
Ибо Кассандры во сне мне вещей привиделся образ,
Пламенный факел мне давший: «Здесь ищите вы Тройю,
Здесь для вас дом», — мне сказала. Уж время дело исполнить,
Медлить при чуде нельзя таковом. Нептуну четыре
Се алтаря; сам бог огни дает и отвагу».
Первая, так говоря, огонь враждебный хватает
С силой, десную подняв, упираясь, им блещет далеко,
Мечет затем. В возбужденьи умы и сердца в изумленьи
Всех Илиад. Из многих одна, старейшая, к прочим,
Царская Приама стольких сынов кормилица, Пирго:
«С вами не Берое то, не Ретейская, матери, это
Здесь Дорикла супруга: божественной прелести знаки
И огнепламенный взор признайте; какая в ней сила,
Что за лик, что за звуки гласа, походка идущей!
С Берое я ведь недавно, сама уходя, рассталась;
Плакалась та, захворав, что одна не исполнит меж всеми
Долг подобный, честей не воздаст Анхису достойных».
Матери, раньше в смущеньи смотревшие оком враждебным
На корабли, колебались между несчастной любовью
К этой земле и к царствам, куда их судьба призывала, —
Вдруг богиня на равных помчалась по небу крыльях,
Под облаками дугу чертя огромную летом.
Потрясены этим чудом тогда и безумьем объяты,
Все вопиют и огонь из глубин жилища хватают
Иль алтари разграбляют, факелы, ветви и листья
В пламень меча; Волкан, узды лишенный, бушует
И по скамьям, и по веслам, по писанным кормам сосновым.
Весть к могиле Анхиса, к скамьям театра приносит,
Что зажжены корабли, Эвмел, как гонец; и все сами
Сзади, как облако, видят дым летающий черный.
Первым Асканий, который, с весельем, конные рати
Вел, стремительно также верхом примчался в смятенный
Лагерь: не могут его удержать потрясенные дядьки.
«Что за неистовство вновь! К чему ныне, к чему вы стремитесь?
Бедные гражданки, — молвит: — Увы! не Аргивов враждебный
Лагерь и не врагов, — свои жжете суда. Я — Асканий
Ваш перед вами!» И шлем к ногам бросает ненужный,
В коий на играх одетый подобие битв устроял он.
Вместе Эней поспешает и вместе Тевкров отряды.
Те же туда и сюда в испуге по разному брегу
Скрыться спешат, в леса и, где можно, в полые тайно
Прячутся скалы; им стыдно проступка и света; и снова
Близких они признают, из груди их исчезла Юнона.
Но оттого ни огонь, ни пожар не уменьшили силы
Неодолимой своей; таится меж деревом влажным
Пакля, медленный дым изрыгая, а кормы снедает
Легкий дымок, по всему расходится телу зараза.
Не помогают ни силы героев, ни влага, что льется.
Тут благочестный Эней срывает с плеч одеянье
И призывает на помощь богов и руки возносит:
«Юпитер всемогущий! Когда ты не всех еще Троев
Возненавидел, когда милосердие древнее смотрит
На злополучья людские, дай флоту из пламени выйти
Ныне, отец, дело Тевкров из гибели, слабое, вырви!
Иль, что останется, ты, враждебной молнией, смерти
(Если я стою) предай, сокруши здесь своею десницей!»
Это едва он сказал, как гроза, при рухнувших ливнях,
Черная, буйствует вдруг; под ударами грома трепещут
Гребни земли и поля; со всего эфира стремится
Мутным потоком дождь, весь черный, при ветрах сгущенных.
Кормы наполнены верхом; и полусожженные дубы
Влажными стали, — пока весь дом не погашен и кили
Все (кроме лишь четырех) не избавлены тем от заразы.
А прародитель Эней, потрясен жестоким несчастьем,
То направляя туда, то сюда, безмерные думы
В сердце менял, вопрошая: осесть ли где Сикулов нивы
И позабыть о судьбе, поплыть ли Италов к брегу.
Навт тогда старец, единый Тритонией Палладой был кто
Выучен и знаменит, кто стал искусством мудрейший,
Так отвечал, говоря и что предвещает великий
Гнев богов и чего судеб желает порядок.
Сей, утешая Энея, вступает с такими словами:
«Богорожденный, идем, куда судьбы влекут и влекут вновь:
Что там ни будь, каждый рок победить, лишь снеся его, можно.
Дарданец есть у тебя Акест, от божественной крови:
Оного в д р у г и решений прими, съединись с ним в желаньях;
Оному тех передай, кто стал лишним, с челнов погибших,
Кто утомлен предприятьем великим, твоими делами;
Старцев, согбенных от лет, матерей, усталых от моря,
Всех из твоих, кто страшится опасностей и обессилел,
Ты отбери: в сей земле разреши иметь стены усталым;
Град же пускай назовут (да позволят им имя) Акестой».
Оными воспламенен речами старого друга,
Всякими все же в душе тогда он заботами мучим.
Небом черпая Ночь, взвезенная бигой, владела;
И показалось тогда, что с неба облик отцовский
Вдруг Анхиса предстал, слова изливая такие:
«Сын мой, кто некогда жизни, — покуда мне жизнь оставалась, —
Был милей, о, мой сын, искушенный Илийским роком!
Волею Йова сюда прихожу, кто от флота отринул
Пламя и с вышнего сам, наконец, пожалел тебя неба.
Оным советам последуй, что ныне, прекрасные, старец
Навт подает; избранных юношей, храбрые души
Мчи в Италию; род жестокий и дикий по нраву
В Лации должен сломить ты. Однако, подземное Дита
Раньше жилье посети и Аверн чрез глубокий со мною,
Сын мой, свиданья ищи; меня нечестивый не держит
Тартар и мрачная тень, но Элисия в светлом селеньи
Праведных я обитаю. Туда укажет Сибилла
Чистая путь, за кровь овнов обильную черных:
Там весь свой род и какие даны будут стены, — узнаешь.
Ныне прости; посредине Ночь влажная бег обращает,
Строгий обвеял меня Восток коней бурных дыханьем».
Так он сказал и, как дым, развеялся в воздухе легком.
«Ныне поспешно куда ты уходишь?» — Эней восклицает, —
«Сына ль бежишь? И тебя кто клонит от наших объятий?»
Так поминая, он пепл и огни уснувшие будит,
Пергамов Лара, с мольбой, и чистой святилища Весты
Благочестивой мукой и полной курильницей чтит он.
Тотчас он созывает друзей и всех прежде Акеста;
Йова веление им и советы отца дорогого
Передает и какое решенье в душе теперь стало.
Замыслам нет промедленья. Акест не противится воле.
Матерей в град записав, они оставляют охочий
Люди всех тех, чья душа не нуждается в славе великой.
Сами — скамьи обновляют, огнем обожженные бревна
На кораблях заменяют, ладят канаты и весла, —
Невелики по числу, но жива воинская доблесть.
А между тем Эней означает грань города плугом,
Жребий бросает домов: где Илию место, где Тройе,
Он указует. О царстве Акест веселится Троянский,
Форум назначив, дарует, отцов созвавши, законы,
На Эрицинской вершине, близкой ко звездам, тогда же
Венере храм полагают Идалийской и назначают,
С рощей священной вокруг, жреца могиле Анхиса.
Девять уж дней пировал весь народ, алтарям воздавая
Почести, и уравняли пучину спокойные ветры.
Частый опять, налетая, Австр призывает в просторы;
И подымается плач, на брегах изогнутых, великий;
Сжав в объятьях друг друга и ночь и день они медлят.
Сами уж матери, те, которым ужасен когда то
Моря казался лик и невыносимо названье,
Ехать хотят и все сносить труды переезда.
Оных добрый Эней утешает дружеской речью
И поручает, в слезах, по крови родному Акесту.
Эрику чтоб тотчас заклал трех тельцов и Бурям ягницу,
Он велит, наконец, и верви отдать по порядку.
Сам, главу увенчав оливы подрубленной ветвью,
Стоя вдали на носу, патэру держит и в воды
Мечет, соленые, потрох и льет текучие вина.
И, подымаясь с кормы, за плывущими следует ветер;
Море друзья вперегонку бьют и воды взметают.
Венера между тем к Нептуну, томима заботой,
Речь обращает, из груди жалобы так изливая:
«Гнев Юноны жестокий и ненасытимое сердце
Нудят меня, о Нептун, к мольбам прибегнуть последним;
Оной ни долгий срок не смягчает, ни все благочестье,
Йова иль роком не сломлена волей, она не сдается,
Ей не довольно пожрать в середине Фригов народа
Злобой преступною град и провлечь через всякие казни;
То, что от Тройи осталось сожженной, прахи и кости
Гонит она. Таковой причины ей ярости ведать!
Сам предо мной ты свидетель, недавно в Либийских водах
Бурю какую внезапно она подъяла, все море
С небом смешав, — доверясь напрасно Эолийским ветрам,
В царстве на это твоем посягнув.
На преступленье подвигнув Троянских матерей ныне,
Вот она кормы сожгла постыдно и, флот потерявших,
Бросить принудила Троев друзей в земле неизвестной.
Тем, кто остался, молю: ты позволь безопасно ветрила
Править чрез волны, позволь достигнуть Лаврентского Тибра,
Если прошу о решенном, те стены дают если Парки».
Так тогда молвил Сатурний, глубокого моря смиритель:
«Можно вполне, Киферея, тебе моим царствам вверяться,
Род откуда ведешь. Заслужил ведь я: часто свирепость
Я усмирял и такое неистовство неба и моря.
Также на суше не меньше (клянусь Симоэнтом и Ксанфон)
Я об Энее пекусь твоем: когда за Тройянской
Ратью смущенной гонясь, Ахилл прижимал ее к стенам,
Тысячам многим даруя смерть, и реки стонали,
Полнясь чрез край, и пути разыскать, чтобы в море излиться,
Ксанф не мог, я Энея, с могучим тогда кто Пелидом
В бой вступил, не при равных богов соучастьи и силах,
В облаке полом умчал, хоть желал низвергнуть с вершины
Стены, руками моими лукавой взведенные Тройи!
Ныне такие же мысли остались во мне; страх отвергни.
Он безопасно войдет, как ты хочешь, в гавань Аверна.
Будет один лишь, кого он оплачет погибшим в пучине:
Только за многих одна голова мне дастся».
Сими счастливую грудь успокоив богини словами,
В золото коней родитель запряг, накинул на диких
Пенные он удила и все возжи из рук своих бросил.
Легкий, он в синей летит по гребням волн колеснице.
Зыбь опадает; под осью гремящею вздутые воды
Стелются гладью; уходят по небу пространному тучи.
Разные спутников лики при нем: киты великаны,
И дряхолетний Главка собор, и Инойский Палемон,
Быстрые тут же Тритоны и Форка полное войско;
С Фетидой Мелита слева стоит, Панопейская дева,
Также Нисея, Спио, Фалия, Кимодокея.
Тут Энея отца в тревожную ласково снова
Душу врывается радость; все он велит поскорее
Мачты поставить, и реи их обтянуть парусами.
Все одновременно тянут снасти; чредою то слева,
То отпускают ветрило справа; высокие райны
Вертят туда и сюда; флот мчат союзные ветры.
Первый, всех впереди, предводил Палинур тесно сжатым
Строем; другие за ним держали путь по приказу.
И уже средней почти достигала Ночь влажная меты
На небе, и разрешали в спокойном члены покое
Около весел пловцы, на жестких прилегши сиденьях,
Легкий когда от эфирных Сон соскользнувши созвездий
Сумрачный воздух раздвинул и тени рассеял, склоняясь
Прямо к тебе, Палинур; тебе, неповинному, грезы
Грустные нес он, и бог на корме поместился высокой,
Сходен с Форбантом, и эти слова устами промолвил:
«Яса сын, Палинур, суда сами волны уносят;
Ровные веют ветры: настало время покоя.
Лик преклони и усталым глазам от работы дай отдых.
Сам за тебя ненадолго твоим займуся я делом».
Оному, чуть подымая глаза, Палинур отвечает:
«Мне ли спокойного моря лик и утихнувшей зыби
Ты не ведать велишь? Мне ль чудовищу этому верить?
Я ли Энея доверю (не так ли? ) австрам неверным
И столько раз небес обманутый ложью спокойных?»
Так говорил он в ответ и руля, припав и приникнув,
Не отпускал ни на миг, глаза устремляя на звезды.
Се тогда сотрясает ветвь, что росою Летейской
Окроплена и снотворна от Стигийских сил, над висками
Бог и упорного очи, что спорят со сном, разрешает.
Только внезапный покой расслабил первые члены,
Как, налегая, его с кормы оторванной частью
И с рулевым веслом он бросает в текучие волны
Вниз головой, друзей не раз зовущего тщетно.
Сам же, крылатый, летя вознесся в воздух прозрачный.
Путь безопасно свершает флот все так же по водам
И по обету Нептуна отца несется без страха.
Вот уж они, подплывая, к утесам Сирен подходили,
Некогда столь опасным, костей от множества, белым;
Хриплые все далеко под солью скалы стонали;
Тут лишь заметил отец, что, утратив кормчего, бродит
Челн колеблясь, и сам по ночным повел его волнам,
Горько стеная, в душе потрясенный друга судьбиной.
«О, кто доверился слишком спокойному небу и морю,
Будешь нагим на песке ты лежать, Палинур, неизвестном».
А между тем уж Эней, уверенно путь в середине
Моря ведя, рассекал с Аквилоном черные волны,
Глядя на стены назад, что уже несчастной Элиссы
Пламенем освещены. Что огонь затеплило яркий,
Скрыто от всех; но великой любви оскорбленной мученья
Тяжкие и сознанье, что может в безумии сделать
Женщина, зыблет в сердцах предчувствия грустные Тевкров.
Только что вышли суда на простор и больше никоей
Не выступало земли, небо всюду, и всюду пучины,
Темного цвета тогда над его головой стала туча,
Ночь и бурю неся, и взревели волны во мраке.
Сам Палинур восклицает с кормы возвышенной кормчий:
«Горе! К чему же такие небо окутали тучи!
Что ты готовишь, отец Нептун?» Наконец, так промолвив,
Снасти велит собрать и налечь на мощные весла,
Наискось парус поставить под ветер и так говорит он;
«О, веледушный Эней! Хоть бы Юпитер сам мне ручался,
Не уповал бы достичь до Италии я с этим небом.
Переменившись, гудят нам противные и налетают
С черного вечера ветры, а воздух сгущается в облак.
Ни чтобы против бороться, ни даже чтоб двигаться только,
Нет у нас сил. И так как Судьба побеждает, уступим;
Путь переменим, куда нас зовет. Не далеко, считаю,
Дружеский Эрика берег надежный и гавань Сиканов,
Если я, правильно помня, слежу наблюденные звезды».
Тут благочестный Эней: «Что, бесспорно, давно уже ветры
Требуют этого, вижу, что тщетно стремишься ты против.
Путь измени парусам. А мне желанней какая
Суша, где больше хотел бы я флот усталый поставить,
Как не земля, что Акеста Дардана мне сохранила,
Та, что Анхиса отца объемлет лоном останки?»
Это сказав, поспешают в пристань; попутные полнят
Зефиры парус; несется быстрый флот по пучине,
И, наконец, веселясь, к пескам подплывают знакомым.
А издалека дивясь, горы с высокой вершины,
Кормам союзным и их возврату, Акест прибегает,
Грозен — дротов четой и медведицы Либийской мехом;
Оного, соединясь, породила с потоком Кринисом
Тройская матерь, и он, родство старинное помня,
Их поздравляет с возвратом, радостно сельским богатством
Их угощает, достатком дружеским теша усталых.
Только что звезды прогнал наступивший, при первом Востоке,
Ясный день, как друзей со всего побережья сзывает
На совещанье Эней и гласит так с высокого вала:
«Дарданы мощные, род от божественной крови высокой!
Месяцев ныне теченьем круг завершился годичный
С оной поры, как мы прах и родителя дивного кости
Скрыли в земле и огни алтарей печальных святили.
День уж пришел (если я не ошибся), что вечно прискорбный,
Чести достойным всегда (так боги хотели) мне будет.
Если б его проводил, как изгнанник, я в сиртах Гетульских,
Будь им в Арголидском море застигнут и в граде Микенах,
Все же годичный обет и по чину пышную тризну
Я бы справлял и воздвиг алтари со своими дарами.
Ныне к костям самого родителя, даже и к праху
(И не без ведома то, — я верю, — богов не без воли)
Прибыли мы и, по ветру, вошли в союзную пристань.
Так что давайте и справим все вместе веселую почесть.
Будем о ветрах молить, да позволит сии ежедневно
Жертвы ему приносить, град поставив, во храмах священных.
Жалует по два быка Акест, уроженец Тройянский,
Вам, по числу, на корабль; приобщите к пиру Пенатов,
Как нам родных, так и тех, что хозяином чтутся Акестом.
Кроме того, если нам девятый, для смертных блаженный,
Явит Аврора день и землю изменит лучами,
Тевкрам назначу сперва состязанье я быстрого флота;
Кто же ногами могуч на бегу и кто силами мощен,
С легкими стрелами лучше кто выступает иль с дротом,
Или затеять борьбу на сырых надеется кестах,
Пусть все приходят и ждут в награду заслуженной чести.
Днесь да сомкнут все уста и виски увенчают ветвями».
Это сказав, покрывает миртом виски материнским.
То же Гелим свершает, Акест то же, годами зрелый,
То же и мальчик Асканий, за ним молодежь остальная.
Он из собранья пошел, и много тысяч с ним вместе,
Прямо к холму, провожаем большой, в середине, толпою.
Чином творя возлиянье, две чаши здесь чистого Бакха
На землю льет, две с парным молоком, две с кровью священной.
Вместе бросает цветы багряные, так возглашая:
«Здравствуй, родитель святой! Вторично здравствуйте, прахи,
Вновь обретенные тщетно, и отчие души и тени!
Италский край и поля роковые с тобой не дано нам
Ни Авсонийский Тибр искать, каков бы он ни был!»
Так он сказал, и вдруг скользкий змей из святилища глуби
Семь необъятных кругов в семи протащил оборотах,
В мирном объятии холм заключив, алтари покрывая;
Синие пятна ему хребет и сверкающий златом
Блеск чешую зажигал, подобно как радуга в тучах
Тысячу красок бросает, солнца напротив, различных.
Видя, Эней обомлел. А этот длинной чредою,
Все таки между виясь роскошных кубков и патер,
Яства пригубил и cновa, вреда не свершив, удалился,
Скрылся во глубь холма, алтари посещенные кинул.
Он же тем боле отцу довершает начатые чести,
Был ли то гений места, отца ли служитель, не зная,
Как ему мыслить; и двух, по чину, ягнят заколает,
Столько ж свиней и тельцов со спинами черными столько ж;
Вина из патер он лил и великого душу Анхиса
Он призывал и Маны, что Ахеронт отпускает.
Также дары и друзья, кто чем был богат, приносили
Радостно и алтари отягчали, тельцов заколая.
Ставят, в порядке, другие котлы и, возлегши на траву,
Угли под вертелы сыплют и мясо утробное жарят.
Предожидаемый день наступал, и девятую в ясном
Кони уже Фаэтона свете стремили Аврору;
Славой и именем громким Акеста были соседи
Привлечены и веселым брега наполнили сонмом, —
В жажде Энеадов видеть, а часть состязаться готова.
Прежде дары пред очами, круга в средине: святые
Ставят треножники, также венки зеленые, также
Для победителей ветви в награду, оружие, ризы,
Пурпуром убраны что, сребра по таланту и злата.
С вала средины труба поет, что начаты игры.
Первыми входят в борьбу, тяжелыми веслами равны,
Флота изо всего четыре избранных киля.
Быстрого греблей могучей Мнесфей ведет «Пилоноса»,
Мнесфей Итал потом, давший роду Меммиев имя;
Силой громадной Гиант громадную гонит «Химеру»,
Город на вид; ее молодые Дарданы движут,
Сев в три ряда, и тройною весла взлетают чредою;
Оный Сергест, от кого дом Сергиев имя воспринял,
Бег на огромном свершает «Кентавре», а синею правит
«Скиллой» Клоанф, откуда твой род, о Римский Клуенций.
В море есть вдалеке скала, берегов опененных
Против; погружена, она часто удары приемлет
Вздутых волн, когда звезды зимними Корами скрыты;
В тихую пору молчит и встает из вод неподвижных
Остров, любимый приют на припеке дремлющим чайкам.
Мету зеленую там Эней из свежего дуба
Выставил, знак для пловцов, откуда вернуться
Было им должно и где пробег заворачивать длинный.
Вот выбирают места по жребию; сами на кормах
Златом далеко блистают вожди и убором багряным;
Прочая тополевой листвой венчается младость
И обнаженными блещет плечами, натертыми маслом.
Сели все на скамьи и руки к веслам простерли,
И с напряжением знака ждут, а тревожные дышат
Страхом сердца, колотясь, и похвал упорным желаньем.
И, — только звук испустила ясный труба, — полетели
Без промедления все с своих мест; пловцов по эфиру
Мчится крик, и волну, сжав локти, разбитую пенят.
Ровные борозды режут они, и вся раздается,
Веслами разделена и носами трезубыми, влага.
Нет, не стремительно так, в состязании парном, несутся
Поле скорей захватить колесницы, ограды покинув,
Нет, и не так сотрясают, коням дав волю, возницы
Зыбкие, вожжи, не, так, клонясь, висят над бичами.
Тут от плеска и шума мужей, от рвенья усердных
Роща вся застонала, и глас берега повторили.
Сжатые, и отозвались холмы, пораженные воплем.
Вот упреждает других и из волн выскользает передних,
Между смятенья и шума, Гиант; Клоанф поспешает
Следом за ним: он на веслах быстрей, но сосну его держит
Медленней груз; а за ними, при равных условиях, тщатся
То «Пилонос», то «Кентавр» занять переднее место;
То впереди «Пилонос», то его обгоняет огромный
Опередивший «Кентавр», то, чело у чела, оба вместе
Мчатся и длинным взрезают влагу соленую килем.
И приближались уже к скале, достигнув до меты,
Как победитель Гиант, первый в средине пучины,
Кормщика так корабля заклинает гласом Менета:
«Вправо куда у меня ты зашел? Сюда направляйся:
Брега держись, хоть бы били по скалам левые весла;
Морем плывут пусть другие!» Сказал; но Менет, опасаясь
Камней подводных, нос направляет по волнам пучины.
«Что ты с дороги уходишь? Вторично, Менет, правь на скалы!» —
С криком Гиант повторяет ему; и се — он Клоанфа
Видит, как тот наседает сзади и ближе стремится.
Он между челном Гианта и звучными скалами правит
Левой дорогой внутри и первого вдруг упреждает,
Меты сзади оставив, по водам летит безопасным.
Скорбью безмерной тогда запылали у юноши кости,
И на щеках показались слезы; Менета, что медлен,
Позабывая о чести своей и друзей о спасеньи,
В море стремительно он с кормы свергает высокой.
Сам же, как кормчий, за руль становится, сам, как правитель,
Мужей он увещает и к брегу склоняет кормило.
Тучный же, только опять от самого дна появился,
Не молодой уж Менет, весь в струях по намокшей одежде,
Влез на вершину скалы, на сухом уселся утесе.
Тевкры над ним, как он падал и как он плыл, насмехались.
Как извергает из груди соленую влагу, — смеются.
Оба отставших тогда возгорелись веселой надеждой, —
Мнесфей, как и Сергест, — взять верх над отставшим Гиантом
Место раньше Сергест занимает и близится к скалам,
Все ж он не всем впереди кораблем выступающим: только
Передом, сзади тесним «Пилоноса» соперника рострой.
Но, посреди проходя корабля меж товарищей самых,
Мнесфей их увещает: «Вот, вот налягте на весла,
Гектора други, которых в последние Тройи мгновенья
Выбрал в спутники я; проявите теперь те же силы,
Мужество то же, с каким гребли вы в сиртах Гетульских,
В море Ионийском, в волнах Малеи, бьющих друг друга.
Уж не к награде стремлюсь я, Мнесфей, ищу не победы,
(Хоть впрочем, о! — но пусть тот, кому дашь ты, Нептун, побеждает!)
Стыдно вернуться последним; вот, граждане, в чем победите
И отстраните позор!» Они, с напряжением крайним,
Все налегают; дрожит медь кормы от широких ударов;
Почва под ними бежит; дыхание частое члены
Зыблет и высохший рот; пот отовсюду струится ручьями.
Случай мужем желанную почесть сам доставляет.
Ибо, пылая душой, когда нос направил к утесам
И изнутри Сергест вошел в непроходное место, —
Он, неудачливый, там застрял на камнях торчащих.
Поколебались утесы, на острой зазубрине ве "сла
Треснули, как уперлись, и, вылезши, ростра повисла.
С мест повскакали гребцы и медлят с криком великим,
Тотчас с железом шесты и багры с наконечником острым
Все достают, собирают в пучине разбитые весла.
Мнесфей веселый меж тем, ободренный самым успехом,
С помощью быстрого строя весел и призванных ветров,
В чистое море летит и мчится в просторе открытом.
Так из пещеры внезапно, встревожена чем то, голубка,
Домик и милые коей в пемзе пористой гне" зда,
В поле мчится, летя, и, в испуге, перьями плещет
Шумно близ дома, потом, по спокойному воздуху рея,
Путь совершает прозрачный и быстрых не двигает крыльев:
Мнесфей так, «Пилонос» так сам рассекал, пробегая,
Крайние воды, его сам порыв улетавшего мчал так.
Прежде всего Сергеста, что бился на камне высоком,
Он обошел, и на мелких отмелях, тщетно взывая
К помощи и на разбитых пытаясь двинуться веслах,
После Гианта с безмерной самой громадой «Химеры»
Он достигает; она, так как кормчего нет, уступает.
Вот уж, при самом конце, один Клоанф остается,
Гонится он за ним и теснит, напирая всей силой.
Тут удвояется крик, и все того подстрекают
Ревностно, кто догоняет, гудит восклицаньями воздух.
Эти славой своей и добытой гнушаются честью,
Если уступят, и жизнь готовы отдать за победу;
Тех же питает успех: ибо видят, что можно, и могут!
И захватили б, быть может, награду они ростра в ростру,
Если бы обе Клоанф руки простирая к пучине,
Сих не излил молений, с обетом богов призывая:
«Боги, кто моря владыки, по водам коих бегу я!
С радостью белого вам быка я на береге этом
Выставлю пред алтарями и, связан обетом, утробы
Рину в соленые волны и вина текучие вылью!»
Так он сказал, и его в глубине под водою услышал
Форка и Нереид весь хоровод, и Панопея дева,
И сам отец Портун плывущего мощной десницей
Двинул вперед; и быстрей летучей стрелы или Нота
К суше корабль добежал и в заливе укрылся глубоком.
Сын Анхиса тогда, всех бойцов созвавши, как должно,
Громким глашатая гласом стяжавшим победу Клоанфа
Провозглашает и лавром виски обвивает зеленым;
И, как дары, на корабль тельцов выбирать позволяет
По три и вина дает, серебра с огромным талантом,
И прибавляет самим вождям особые чести:
Первому — шитую златом хламиду; вкруг многократно
Пурпур ее обегал Мелибейский двурядным меандром;
Царственный мальчик на ней был вышит, по Иде лесистой
Дротиком кто утомляет и бегом — быстрых оленей,
Ярый и дышащий тяжко; его, стремительный, с Иды
Ввысь похищает, ногами когтистыми Йова служитель,
И бесполезно подъемлют стражи старые к звездам
Длани свои, и собак по воздуху лай раздастся.
Кто же второе потом удержал, по доблести, место,
Оному — легкий, из колец сплетенный, тройной, и из злата
Панцирь (который Эней с Демолея сам, победитель,
Некогда снял, Симоэнта у быстрых вод, под высоким
Илием) в дар отдает: мужу честь и защита во брани.
Сей многокольчатый слуги, Флегей и Сагар, с трудом лишь,
Плечи сгибая, несли; а, им одетый, когда то,
На колеснице, смущенных преследовал Троев Демолей.
Третьим он делает даром два медных сосуда и чаши,
Отлиты что из сребра и выпуклым пышны чеканом.
Вот уже все, получив дары и горды богатством,
Пурпурной вкруг висков, выступали, повязкой увиты,
Как, от жестокого камня с трудом лишь большим отцепившись,
Весла свои растеряв и рядом одним обессилен,
Челн осмеянный свой Сергест, без славы, подводит.
Змей нередко таков, что попался на скате дороги,
Медный: он колесом поперек раздавлен иль брошен
Путником сильным, чуть жив от удара и камнем разорван;
Тщетно, пытаясь бежать, тело вьет он в длинных изгибах:
Часть его гневна, горят глаза и свистящие выи
Прямо он взносит, а часть, пораженная раной, мешает
Члены свои изгибать и на кольца ему опираться.
Греблей такой подвигался корабль запоздавший, однако
Парусы поднял и в гавань вошел на полных ветрилах.
Дар, обещанный раньше, Эней вручает Сергесту,
Радуясь, что сохранен корабль и друзья уцелели:
Дал он рабыню ему, что искусна в работах Минервы,
Фолою родом из Креты, под грудью с двумя близнецами.
С той благочестный Эней борьбою покончив, стремится
В поле зеленое, что, по кривым холмам, отовсюду
Округ обходили леса; посреди театра долины
Цирк находился. Туда герой со множеством тысяч
Прямо в средину прошел и воссел на построенном месте.
Тех он, кто б пожелал состязаться в беге проворном,
Здесь возбуждает наградой дух и дары полагает.
Вот отовсюду подходят Тевкры и с ними Сиканы,
Прелестью лика блистает Эвриал и юностью свежей,
К отроку чистой любовью Нис; выступает за ними
Царственный дальше Диор из славного Приама рода;
Салий следом и вместе Патрон: Акарнаном был первый
И из Тегейского рода второй Аркадийской крови;
Юношей двое затем Тринакрии: Паноп и Гелим,
Оба привычны к лесам, сопутники старца Акеста;
Также и много других, коих темная слава сокрыла.
Посередине их всех Эней, наконец, возгласил так:
«В души примите сие и с весельем сердца обратите,
Всех из числа но уйдет никто от меня без награды.
Гносийских по два получит, блистающих гладким железом,
Дротика и по секире, сребром чеканеной, каждый.
Всем — это общая будет честь, а первые трое
Примут награды и желтой главу подвяжут оливой.
Первый да примет коня победитель, с блестящим убором;
Полный Фреикийских стрел Амазонийский тул для второго, —
Балтей его крутом обвивает златом широким,
И округленная гемма пряжкой его замыкает;
Третий Арголидским шлемом сим да уходит довольный».
Это когда он сказал, занимают места и, услыша
Знак, устремляются быстро в простор и предел покидают,
Хлынув подобно дождю; на цель в то же время взирают.
Первым бежит и далеко пред всеми другими телами
Нис выдается, быстрее ветров и молнийных крыльев;
Следом за ним, но следом только с большим промежутком,
Гонится Салий; затем, от него отделенный пространством,
Вслед за Эвриалом Гелим; и, далее, прямо за этим
Вот пролетает Диор и пяткой касается пятки,
Тесно к плечу примыкая; останься больше пространства,
Вырвавшись, первым он стал бы иль спор нерешенным оставил.
Уж на последнем пробеге почти, утомленные, к самой
Цели они приближались, как Нис, поскользнувшись на каплях
Крови, упал, злополучный, что там, при тельцов убиеньи,
Наземь была пролита и смочила зеленые травы.
Здесь, уже победитель ликующий, юноша, шатких
Стоп, упиравшихся в землю, не смог удержать и с размаху
Прямо в навоз нечистый и в кровь священную рухнул.
Все же Эвриала он, все ж своей любви не забыл он:
Салию он подвернулся, со скользкого места вставая,
И, опрокинутый, этот в песок повалился глубокий.
Мчится Эвриал вперед; победитель при помощи друга
Первый — он и летит под крик и плеск благосклонный,
Гелим подходит затем и Диор победителем третьим.
Все необъятного цирка тогда собранье и лица
Первые полнит отцов великими криками Салий,
Требуя, честь да вернут ему, что отъята обманом.
Благоволеньем и слез красотой защищаем Эвриал,
Доблестью также, что, мнится, милее в теле прекрасном.
Помощь Диор подает, возглашая голосом громким:
Он награды достиг и за даром пришел бы напрасно
Третьим, первые если присудят Салию чести.
Тут им Эней отец: «Ваши, — сказал — будут точно за вами,
Дети, дары, и никто порядка наград не нарушит.
Мне ж пусть дадут о беде пожалеть неповинного друга».
Так он сказал и огромной, Гетульского льва, одаряет
Салия шкурой, с тяжелой гривой, с когтями златыми.
Нис тогда: «Если, — гласит, — таковы побежденным награды
И тебе жаль так упавших, дары какие же Нису
Должные дашь? Заслужил бы венец я доблестью первый,
Если б меня не постиг, как и Салия, рок нам враждебный».
С этими вместе словами лицо он казал и навозом
Жидким залитые члены. Над ним отец посмеялся
Добрый и щит принести велел, Дидимаона славу,
Данаи что унесли со священной двери Нептуна;
Славного юношу сим одаряет прекрасным подарком.
После как бег был окончен и роздал Эней дары сам:
«Ныне, в груди у кого наличны доблесть и храбрость,
Выступи и подымай с кулаками одетыми руки!»
Так говорит и двойную честь за борьбу предлагает:
Кто победит, тому — златом увитый телец весь в повязках,
Кто побежден, тому — меч и прекрасный шлем в утешенье.
Нет промедленья, и тотчас с огромною мощью выносит
Лик свой Дарет, появляясь при шумном ропоте мужей:
Тот, кто единый решался бороться Парида против,
Тот, у могилы кто, где великий покоится Гектор,
Бута, любимца побед, с огромным телом (который
Хвастал, себя выводя от Бебрикийской крови Амика)
В битве сразил и на желтый песок умирающим бросил.
Первым таковый Дарет главу к бою высокую вынес;
Мощные плечи он кажет и, поочередно вздымая,
Руки свои напрягает и сыплет удары на воздух.
Нужен противник ему, но никто из такого стеченья
С мужем не смеет сойтись и надеть себе на руки кесты.
Этим надменен и мня, что все отреклись от награды,
Стал он Энея у ног и тотчас, боле не медля,
Шуйцей быка за рог ухватил и это промолвил:
«Богорожденный! Никто коль не смеет довериться бою,
Сколько ж еще мне стоять? Держать меня сколько же должно?
Дар увести мне дозволь». Устами Дарданиды вместе
Все закричали, отдать, что обещано, требуя мужу.
Здесь почтенный Акест укоряет Энтелла словами,
Так как он рядом сидел на травы зеленеющем ложе:
«Ты, о, Энтелл, герой когда то сильнейший, напрасно
Дар толикий ты так ли, без всякого боя, спокойно
Дашь унести? Где же ныне для нас тот бог и учитель,
Эрикс, кто памятен тщетно? Целой Тринакрии где же
Слава и оные где, что висят в твоем доме, доспехи?»
Этот на то: «Ни любовь к похвалам не исчезла, ни к славе
Прогнана страхом; но кровь уже неспешная старость
Хладную тупит и силы в теле, усталые, стынут.
Если б была у меня, как когда то, коей сей наглый
Хвастает дерзостно, если б была у меня та же юность,
Все таки я б не наградой, не дивным тельцом привлеченный,
Выступил, я на дары не льщусь». Наконец, так промолвив,
На середину он два безмерной тяжести кеста
Ринул, с которыми Эрикс ярый обычно для боя
Длани взносил, облекая кожей суровою руки.
Замерли души у всех: огромные семь столь великих
Шкуры быков костенели, подбиты свинцом и железом.
Прежде других сам Дарет изумлен и вполне отступает,
И Анхисиад потом веледушный и тяжесть и путы
Страшные оных ремней вращает туда и обратно.
Старец слова между тем изливал из груди такие:
«Что ж если б кесты узрел самого и оружье кто либо
Геркула и на брегу этом самом печальную битву?
Это Эрикс, твои брат, носил оружье когда то
(Кровью запятнано, видишь, досель и разбрызганным мозгом),
Противостал он Алкиду великому с ним, был привычен
Сам я к нему, пока кровь больше сил мне давала и старость,
С завистью, мне не белила обоих висков, разливаясь.
Но, если наше Дарет отвергает оружие Тройский,
Хочет Эней благочестный, одобрит Акест устроитель, —
Мы уравняем борьбу: отдаю тебе Эрикса шкуры,
Страх отложи; но и ты сними Троянские кесты».
Это сказав, он двойное сбросил с плеч одеянье;
Мощные членов суставы, мощные кости и мышцы
Он обнажил, и, огромный, песка он стал на средине.
Тут порожденный Анхисом отец вынес равные кесты
И одинаковым длани оружьем опутал обоих.
Каждый на пальцы ног немедленно стал опираясь
И высоко вознес бестрепетно руки на воздух.
Взад далеко от удара высокие головы клонят
И оплетают руками руки, на бой вызывая.
Этот — проворностью ног сильней и юностью крепок;
Мышцами тот и громадой могуч; но с дрожью колени
Старые гнутся, трясут вздохи частые мощное тело.
Много друг другу напрасно мужи ударов наносят,
Много по полым бокам повторяют, и гулкие звуки
Грудь издает; вокруг ушей и висков пролетает
Часто рука; трещат под ударом неистовым скулы.
Мощный Энтелл стоит, в одном положеньи недвижен,
Телом удара и взором бдительным лишь избегая.
Тот, как будто высокий снарядами град осаждает
Или как будто, засев вкруг горной крепости с войском,
Доступы то одни, то другие и все испытует
Хитростью место, чтоб вырвать подходами разными приступ.
Правую руку Энтелл явил, приподняв, и высоко
Выставил; но удар, идущий сверху, проворный
Тот угадал и, быстрым телом скользнув, увернулся.
Силы на ветер Энтелл растратил, сам же невольно,
Тяжкий, он тяжело на землю громадой огромной
Пал, как порой упадает дуплистая на Эриманфе
Или на Иде высокой сосна, вырываясь с корнями.
Тевкры от рвенья встают, Тринакрии юноши тоже,
К небу возносится крик, и первым Акест подбегает
И равнолетнего друга с земли, сострадая, подъемлет,
Но не замедлен паденьем и им герой не испуган,
Яростней в бой вновь идет, и мощь прибавлена гневом;
Стыд возжигает тогда и сознанье доблести силу;
Гонит, пылая, Дарета стремглав по всему он пространству
То учащает десной свои он удары, то шуйцей.
Срока и отдыха нет; как тучи с градом обильным
В кровли стучат, так герой сплошными ударами часто
Той и другою рукою разит и валит Дарета.
Ожесточению длиться тогда Эней отец дольше
И беспощадной душой Энтеллу свирепствовать не дал,
Но положил он конец борьбе и вырвал Дарета
Изнеможенного, речью смягчая, и так говорит он:
«Что за безумство, несчастньй, душу твою охватило?
Разве ты сил иных и божеств враждебных не чуешь?
Сдайся богу». Сказал и бой повеленьем расторгнул.
Сверстники, друга ж того, что влачил бессильно колени,
Вправо и влево мотал головой и кровавые сгустки
Ртом извергал, а также с кровию вместе и зубы,
На корабли повели, захватив, что обещаны были,
Шлем и меч, а быка и победу оставив Энтеллу.
Здесь победитель, душой возносясь и быком возгордившись,
«Богорожденный и вы, — говорит, — изведайте, Тевкры,
И каковы у меня были в теле юноши силы
И от какой вы спасли, уведенного, смерти Дарета».
Молвил и стал пред челом тельца, стоящего против,
Что был поставлен, как дар за битву, и, взнесши десную,
Тяжкие между рогов в середину обрушил он кесты
И с высоты, разрубив мозги, протиснул он в кости.
Валится и бездыханный, дрожа, на земле распростерт бык.
Оный из груди еще слова изливает такие:
«Эрикс, тебе лучше эту, за смерть я дарую Дарета,
Душу; теперь, победитель, искусство и кест покидаю».
Тотчас Эней приглашает стрелой помериться быстрой
Тех, кто, быть может, желает, и им полагает награды;
Мачту могучей рукой, с корабля Сереста, он ставит
И на привязанной верви голубку летучую с мачты
(Метились чтобы в нее железом) в небо пускает.
Мужи собрались, и жребий брошенный медным воспринят
Шлемом, — и всех впереди, под крик благосклонный, выходит
Первым Гиппокоонта место Гиртака сына.
После него, в состязаньи, Мнесфей, морском победитель,
Следует дальше, зеленой Мнесфей увитый оливой.
Третьим затем Эврицион, твой брат, о, прославенный Пандар,
Ты, что, когда то приказ получив перемирье расторгнуть,
Первым свою стрелу метнул в середину Ахивов.
Жребий Акеста последним на дне шелома остался;
Лично дерзнул Акест побороться с трудом молодежи.
Гибкие мощными тут напрягают силами луки
Мужи, по мере сил, из колчанов стрелы изъемлют.
Первая, через простор, стрела с тетивой зазвеневшей
Юноши, Гиртака сына, летучий прорезала воздух
И долетела, и в древо мачты стоящей вонзилась;
Мачта заколебалась, испуганно дрогнула птица
Крыльями, и беспредельным плеском все огласилось.
Ярый Мнесфей затем с натянутым выступил луком,
Целя высоко, равно глаза и стрелу напрягая.
Самую птицу, однако, железом достичь, злополучный,
Он не смог, но узлы порвал и привязь льняную,
За ногу коей с высокой привязана мачты висела;
Та, улетая на ветер, в темные ринулась тучи.
Быстрый тогда, уж давно держа на натянутом луке
Стрелы готовые, брата с обетом призвал Эвритион;
Высмотрев, в небе пустом, как уж весело та трепетала
Крыльями, он пронизал под облаком черным голубку.
Пала безжизненной та, оставив жизнь у небесных
Звезд, и вонзенную, павши, стрелу обратно приносит.
После утраты награды Акест один оставался,
В зыби воздушные он стрелу, однако, пускает,
Лук звенящий, отец, показать и искусство желая.
Вдруг тогда взорам предстало грядущее чудо — великим
Знаменьем, что изъяснили события грозные после
И, как особенный знак, толковали вещатели в страхе.
Ибо, в прозрачных летя облаках, тростник загорелся
И, обозначив огнем свой путь, исчез, растворенный
В ветрах легких, подобно тому, как, сорваны с неба,
Звезды летучие мчатся порой и хвост провлекают.
Все с потрясенной душой и, молясь всевышним, стояли
Мужи Тринакрии, Тевкры; Эней великой приметой
Не пренебрег, но, обняв Акеста, что радости полн был,
Многими мужа дарами осыпал и это промолвил:
«Отче, прими, ибо царь возжелал великий Олимпа
Знаками сими тебя, вне чреды, отметить честями.
Сей дряхолетнего дар самого да получишь Анхиса —
Кратер, прикрытый резьбой, который Фракийский Киссей
Некогда, как бесподобный отцу Анхису подарок,
Дал с собой унести, залог и память любови».
Так сказав, окружил виски зеленеющим лавром
И называет из всех победителем первым Акеста.
И не завидует добрый, в чести обойден, Эврицион,
С неба хотя он один высокого птицу низринул.
Следом подходит за ним к дарам, кто привязь расторгнул,
И тростником кто пронзил летучим мачту — последним.
А прародитель Эней, еще раньше конца состязанья,
Вызвал Эпитеда, был кто юного Юла сопутник
И охранитель, к себе и верному слуху вещает:
«Ныне иди и скажи Асканию, если готово
Детское войско его и к скачке его он построил,
К деду пусть взводы ведет и пусть себя он покажет
В строе», — гласит. А сам широким раздвинуться кругом
Толпам пришедшим велит и поле оставить открытым.
Мальчики выступают; чредой отцов перед ликом
Мчатся на взнузданных конях; им, пролетающим мимо,
Вся рукоплещет в восторге Тринакрии юность и Трои.
Кудри у всех по уставу венком подстриженным сжаты.
По два твердых несут железом заостренных дрота,
Легкие часть на плече колчаны; на грудь упадает
Гибкое, шею обняв, ожерелье крученого злата.
Взвода всадников три числом и трое вожатых
С ними летят; дважды шесть подростков следом за каждым,
Разделены на ряды, при начальниках равных блистают.
Мальчиков радостный строй один — ведет кого малый
Приам, по имени деда назван; Полит, твой преславный
Отпрыск, родитель грядущий Италов; Фракийский белый,
В пятнах двуцветный, его конь несет, показуя, высокий,
Белые пятна ноги передней и лоб убеленный.
Атий второй, от кого ведут Атии род свой Латины,
Атий малый, любимый мальчик мальчиком Юлом.
И, как последний, Юл, лицом всех прочих прекрасней,
Конь Сидонский под ним, что светлая ликом Дидона
В дар ему отдала, залог и память любови.
Прочая вся молодежь на Тринакрийских старца Акеста
Рукоплесканьями робких приемлют и рады их видеть
Мужи Дарданиды, прежних отцов черты узнавая.
После того как, с весельем, взоры своих и собранье
Все миновали они на конях, возгласом подал
Знак им готовым Эпитид далеко и щелкнул бичом он.
Поровну те разделились и, три составив отряда,
Их раздробили, ряды разведя, но, вызваны снова,
Путь повернули назад, понеся враждебные копья.
Скачки заводят другие потом, возвращенья другие,
Друг против друга летя, в кругах круги выплетают
Разные и затевают подобие битв под оружьем;
Вот они в бегстве тыл обнажают; к врагу свои дроты
Вот обращают; вот, мир заключив, несутся согласно.
Некогда так Лабиринф, говорят, на Крете высокой
В темных стенах имел запутанный путь и обманы
Хитрые тысяч дорог, почему все знаки возврата
Путало неуловимо и невозвратимо коварство;
Именно так и дети Тевкров следы свои в скачке
Путают и соплетают в игре сраженья и бегство,
Дельфинам уподобляясь, что вплавь зыбучее море
Либии пли Карпафии браздят (и играют на волнах).
Оный скачки обычай и оные битвы, впервые
Альбу когда опоясал стенами Лонгу, Асканий
Восстановил, обучив справлять их древних Латинов,
Так же, как мальчиком сам и с ним Троянская младость
Чад обучили Албаны; отсюда великая после
Рома их приняла и предков честь сохранила;
Тройей то ныне, Троянских детей называется строем.
Игры священного в честь отца справлялись дотоле.
Здесь, изменившись, Фортуна нарушила верность впервые,
В час, как холму воздают различными играми почесть,
Ириду ниспосылает Юнона Сатурния с неба
К Илийским челнам и веет ветром попутным летящей,
Многое мысля, еще былой не пресытив кручины.
Та, ускоряя свой путь, по дуге из тысячи красок,
Быстрой слетает стезей, никем не зримая дева,
И озирает собранье огромное, брег пробегая,
И опустелые видит места и забытые челны.
А вдалеке на пустом удаленные Троады месте
Плакали о невозвратном Анхисе и все озирали,
Плача, глубокое море. Увы, столько глубей усталым
И еще столько осталось пучин: у всех глас единый.
Града жаждут; постыло понта сносить утомленья.
И потому в середине оных, злокознить умея,
Стала она, богини лик и одежду откинув.
Бероей, старой супругой Дорикла Тмария стала,
Род у которой когда то был и имя, и дети,
И матерей в середину Дарданидов так она входит.
«Мы, злополучные, коих отряд, — восклицает, — Ахейский
К смерти в бою не повлек под родными стенами! О, род
Бедственный, что за погибель Фортуна тебе сохраняет?
После падения Тройи уж движется лето седьмое,
Как по пучинам, по землям всяким, по диким утесам
Носимся, увлечены, под звездами, морем огромным,
Вслед за бегущей помчавшись Италией, волны взрывая,
Братский Эрика здесь предел и Акест нам союзный.
Что же мешает нам стены поставить, дать гражданам город?
О, отчизна! Пенаты, спасенные тщетно из боя!
Тройскими иль никаким уж не зваться стенам? Нигде мне
Гектора рек ужель, Симоэнта и Ксанфа, не видеть?
Действуйте! Вместе со мной сожжем злополучные кормы,
Ибо Кассандры во сне мне вещей привиделся образ,
Пламенный факел мне давший: «Здесь ищите вы Тройю,
Здесь для вас дом», — мне сказала. Уж время дело исполнить,
Медлить при чуде нельзя таковом. Нептуну четыре
Се алтаря; сам бог огни дает и отвагу».
Первая, так говоря, огонь враждебный хватает
С силой, десную подняв, упираясь, им блещет далеко,
Мечет затем. В возбужденьи умы и сердца в изумленьи
Всех Илиад. Из многих одна, старейшая, к прочим,
Царская Приама стольких сынов кормилица, Пирго:
«С вами не Берое то, не Ретейская, матери, это
Здесь Дорикла супруга: божественной прелести знаки
И огнепламенный взор признайте; какая в ней сила,
Что за лик, что за звуки гласа, походка идущей!
С Берое я ведь недавно, сама уходя, рассталась;
Плакалась та, захворав, что одна не исполнит меж всеми
Долг подобный, честей не воздаст Анхису достойных».
Матери, раньше в смущеньи смотревшие оком враждебным
На корабли, колебались между несчастной любовью
К этой земле и к царствам, куда их судьба призывала, —
Вдруг богиня на равных помчалась по небу крыльях,
Под облаками дугу чертя огромную летом.
Потрясены этим чудом тогда и безумьем объяты,
Все вопиют и огонь из глубин жилища хватают
Иль алтари разграбляют, факелы, ветви и листья
В пламень меча; Волкан, узды лишенный, бушует
И по скамьям, и по веслам, по писанным кормам сосновым.
Весть к могиле Анхиса, к скамьям театра приносит,
Что зажжены корабли, Эвмел, как гонец; и все сами
Сзади, как облако, видят дым летающий черный.
Первым Асканий, который, с весельем, конные рати
Вел, стремительно также верхом примчался в смятенный
Лагерь: не могут его удержать потрясенные дядьки.
«Что за неистовство вновь! К чему ныне, к чему вы стремитесь?
Бедные гражданки, — молвит: — Увы! не Аргивов враждебный
Лагерь и не врагов, — свои жжете суда. Я — Асканий
Ваш перед вами!» И шлем к ногам бросает ненужный,
В коий на играх одетый подобие битв устроял он.
Вместе Эней поспешает и вместе Тевкров отряды.
Те же туда и сюда в испуге по разному брегу
Скрыться спешат, в леса и, где можно, в полые тайно
Прячутся скалы; им стыдно проступка и света; и снова
Близких они признают, из груди их исчезла Юнона.
Но оттого ни огонь, ни пожар не уменьшили силы
Неодолимой своей; таится меж деревом влажным
Пакля, медленный дым изрыгая, а кормы снедает
Легкий дымок, по всему расходится телу зараза.
Не помогают ни силы героев, ни влага, что льется.
Тут благочестный Эней срывает с плеч одеянье
И призывает на помощь богов и руки возносит:
«Юпитер всемогущий! Когда ты не всех еще Троев
Возненавидел, когда милосердие древнее смотрит
На злополучья людские, дай флоту из пламени выйти
Ныне, отец, дело Тевкров из гибели, слабое, вырви!
Иль, что останется, ты, враждебной молнией, смерти
(Если я стою) предай, сокруши здесь своею десницей!»
Это едва он сказал, как гроза, при рухнувших ливнях,
Черная, буйствует вдруг; под ударами грома трепещут
Гребни земли и поля; со всего эфира стремится
Мутным потоком дождь, весь черный, при ветрах сгущенных.
Кормы наполнены верхом; и полусожженные дубы
Влажными стали, — пока весь дом не погашен и кили
Все (кроме лишь четырех) не избавлены тем от заразы.
А прародитель Эней, потрясен жестоким несчастьем,
То направляя туда, то сюда, безмерные думы
В сердце менял, вопрошая: осесть ли где Сикулов нивы
И позабыть о судьбе, поплыть ли Италов к брегу.
Навт тогда старец, единый Тритонией Палладой был кто
Выучен и знаменит, кто стал искусством мудрейший,
Так отвечал, говоря и что предвещает великий
Гнев богов и чего судеб желает порядок.
Сей, утешая Энея, вступает с такими словами:
«Богорожденный, идем, куда судьбы влекут и влекут вновь:
Что там ни будь, каждый рок победить, лишь снеся его, можно.
Дарданец есть у тебя Акест, от божественной крови:
Оного в д р у г и решений прими, съединись с ним в желаньях;
Оному тех передай, кто стал лишним, с челнов погибших,
Кто утомлен предприятьем великим, твоими делами;
Старцев, согбенных от лет, матерей, усталых от моря,
Всех из твоих, кто страшится опасностей и обессилел,
Ты отбери: в сей земле разреши иметь стены усталым;
Град же пускай назовут (да позволят им имя) Акестой».
Оными воспламенен речами старого друга,
Всякими все же в душе тогда он заботами мучим.
Небом черпая Ночь, взвезенная бигой, владела;
И показалось тогда, что с неба облик отцовский
Вдруг Анхиса предстал, слова изливая такие:
«Сын мой, кто некогда жизни, — покуда мне жизнь оставалась, —
Был милей, о, мой сын, искушенный Илийским роком!
Волею Йова сюда прихожу, кто от флота отринул
Пламя и с вышнего сам, наконец, пожалел тебя неба.
Оным советам последуй, что ныне, прекрасные, старец
Навт подает; избранных юношей, храбрые души
Мчи в Италию; род жестокий и дикий по нраву
В Лации должен сломить ты. Однако, подземное Дита
Раньше жилье посети и Аверн чрез глубокий со мною,
Сын мой, свиданья ищи; меня нечестивый не держит
Тартар и мрачная тень, но Элисия в светлом селеньи
Праведных я обитаю. Туда укажет Сибилла
Чистая путь, за кровь овнов обильную черных:
Там весь свой род и какие даны будут стены, — узнаешь.
Ныне прости; посредине Ночь влажная бег обращает,
Строгий обвеял меня Восток коней бурных дыханьем».
Так он сказал и, как дым, развеялся в воздухе легком.
«Ныне поспешно куда ты уходишь?» — Эней восклицает, —
«Сына ль бежишь? И тебя кто клонит от наших объятий?»
Так поминая, он пепл и огни уснувшие будит,
Пергамов Лара, с мольбой, и чистой святилища Весты
Благочестивой мукой и полной курильницей чтит он.
Тотчас он созывает друзей и всех прежде Акеста;
Йова веление им и советы отца дорогого
Передает и какое решенье в душе теперь стало.
Замыслам нет промедленья. Акест не противится воле.
Матерей в град записав, они оставляют охочий
Люди всех тех, чья душа не нуждается в славе великой.
Сами — скамьи обновляют, огнем обожженные бревна
На кораблях заменяют, ладят канаты и весла, —
Невелики по числу, но жива воинская доблесть.
А между тем Эней означает грань города плугом,
Жребий бросает домов: где Илию место, где Тройе,
Он указует. О царстве Акест веселится Троянский,
Форум назначив, дарует, отцов созвавши, законы,
На Эрицинской вершине, близкой ко звездам, тогда же
Венере храм полагают Идалийской и назначают,
С рощей священной вокруг, жреца могиле Анхиса.
Девять уж дней пировал весь народ, алтарям воздавая
Почести, и уравняли пучину спокойные ветры.
Частый опять, налетая, Австр призывает в просторы;
И подымается плач, на брегах изогнутых, великий;
Сжав в объятьях друг друга и ночь и день они медлят.
Сами уж матери, те, которым ужасен когда то
Моря казался лик и невыносимо названье,
Ехать хотят и все сносить труды переезда.
Оных добрый Эней утешает дружеской речью
И поручает, в слезах, по крови родному Акесту.
Эрику чтоб тотчас заклал трех тельцов и Бурям ягницу,
Он велит, наконец, и верви отдать по порядку.
Сам, главу увенчав оливы подрубленной ветвью,
Стоя вдали на носу, патэру держит и в воды
Мечет, соленые, потрох и льет текучие вина.
И, подымаясь с кормы, за плывущими следует ветер;
Море друзья вперегонку бьют и воды взметают.
Венера между тем к Нептуну, томима заботой,
Речь обращает, из груди жалобы так изливая:
«Гнев Юноны жестокий и ненасытимое сердце
Нудят меня, о Нептун, к мольбам прибегнуть последним;
Оной ни долгий срок не смягчает, ни все благочестье,
Йова иль роком не сломлена волей, она не сдается,
Ей не довольно пожрать в середине Фригов народа
Злобой преступною град и провлечь через всякие казни;
То, что от Тройи осталось сожженной, прахи и кости
Гонит она. Таковой причины ей ярости ведать!
Сам предо мной ты свидетель, недавно в Либийских водах
Бурю какую внезапно она подъяла, все море
С небом смешав, — доверясь напрасно Эолийским ветрам,
В царстве на это твоем посягнув.
На преступленье подвигнув Троянских матерей ныне,
Вот она кормы сожгла постыдно и, флот потерявших,
Бросить принудила Троев друзей в земле неизвестной.
Тем, кто остался, молю: ты позволь безопасно ветрила
Править чрез волны, позволь достигнуть Лаврентского Тибра,
Если прошу о решенном, те стены дают если Парки».
Так тогда молвил Сатурний, глубокого моря смиритель:
«Можно вполне, Киферея, тебе моим царствам вверяться,
Род откуда ведешь. Заслужил ведь я: часто свирепость
Я усмирял и такое неистовство неба и моря.
Также на суше не меньше (клянусь Симоэнтом и Ксанфон)
Я об Энее пекусь твоем: когда за Тройянской
Ратью смущенной гонясь, Ахилл прижимал ее к стенам,
Тысячам многим даруя смерть, и реки стонали,
Полнясь чрез край, и пути разыскать, чтобы в море излиться,
Ксанф не мог, я Энея, с могучим тогда кто Пелидом
В бой вступил, не при равных богов соучастьи и силах,
В облаке полом умчал, хоть желал низвергнуть с вершины
Стены, руками моими лукавой взведенные Тройи!
Ныне такие же мысли остались во мне; страх отвергни.
Он безопасно войдет, как ты хочешь, в гавань Аверна.
Будет один лишь, кого он оплачет погибшим в пучине:
Только за многих одна голова мне дастся».
Сими счастливую грудь успокоив богини словами,
В золото коней родитель запряг, накинул на диких
Пенные он удила и все возжи из рук своих бросил.
Легкий, он в синей летит по гребням волн колеснице.
Зыбь опадает; под осью гремящею вздутые воды
Стелются гладью; уходят по небу пространному тучи.
Разные спутников лики при нем: киты великаны,
И дряхолетний Главка собор, и Инойский Палемон,
Быстрые тут же Тритоны и Форка полное войско;
С Фетидой Мелита слева стоит, Панопейская дева,
Также Нисея, Спио, Фалия, Кимодокея.
Тут Энея отца в тревожную ласково снова
Душу врывается радость; все он велит поскорее
Мачты поставить, и реи их обтянуть парусами.
Все одновременно тянут снасти; чредою то слева,
То отпускают ветрило справа; высокие райны
Вертят туда и сюда; флот мчат союзные ветры.
Первый, всех впереди, предводил Палинур тесно сжатым
Строем; другие за ним держали путь по приказу.
И уже средней почти достигала Ночь влажная меты
На небе, и разрешали в спокойном члены покое
Около весел пловцы, на жестких прилегши сиденьях,
Легкий когда от эфирных Сон соскользнувши созвездий
Сумрачный воздух раздвинул и тени рассеял, склоняясь
Прямо к тебе, Палинур; тебе, неповинному, грезы
Грустные нес он, и бог на корме поместился высокой,
Сходен с Форбантом, и эти слова устами промолвил:
«Яса сын, Палинур, суда сами волны уносят;
Ровные веют ветры: настало время покоя.
Лик преклони и усталым глазам от работы дай отдых.
Сам за тебя ненадолго твоим займуся я делом».
Оному, чуть подымая глаза, Палинур отвечает:
«Мне ли спокойного моря лик и утихнувшей зыби
Ты не ведать велишь? Мне ль чудовищу этому верить?
Я ли Энея доверю (не так ли? ) австрам неверным
И столько раз небес обманутый ложью спокойных?»
Так говорил он в ответ и руля, припав и приникнув,
Не отпускал ни на миг, глаза устремляя на звезды.
Се тогда сотрясает ветвь, что росою Летейской
Окроплена и снотворна от Стигийских сил, над висками
Бог и упорного очи, что спорят со сном, разрешает.
Только внезапный покой расслабил первые члены,
Как, налегая, его с кормы оторванной частью
И с рулевым веслом он бросает в текучие волны
Вниз головой, друзей не раз зовущего тщетно.
Сам же, крылатый, летя вознесся в воздух прозрачный.
Путь безопасно свершает флот все так же по водам
И по обету Нептуна отца несется без страха.
Вот уж они, подплывая, к утесам Сирен подходили,
Некогда столь опасным, костей от множества, белым;
Хриплые все далеко под солью скалы стонали;
Тут лишь заметил отец, что, утратив кормчего, бродит
Челн колеблясь, и сам по ночным повел его волнам,
Горько стеная, в душе потрясенный друга судьбиной.
«О, кто доверился слишком спокойному небу и морю,
Будешь нагим на песке ты лежать, Палинур, неизвестном».
