Энеида. Книга ШЕСТАЯ
Так он в слезах говорит и флота бразды ослабляет
И, наконец, до Эвбойских Кум брегов достигает.
К морю они обращают носы, и зубом упорным
Якорь потом укреплял корабли; окаймляют кривые
Кормы прибрежье. Отряд на Гесперийский брег молодежи
Прыгает пылкий; одни добывают пламени семя,
Скрытое в жилах кремня, другие тащат густые
Кроны животных — леса, и ручьи обретенные кажут.
А благочестный Эней к высотам, где вышний Аполлон
Властвует, и далеко к тайникам ужасной Сибиллы,
К страшному гроту идет: ей дух и великие мысли
Делий внушает вещун и грядущее ей открывает.
Вот уже Тривии к рощам подходят и к кровлям злаченым.
Дедал, как то говорят, чтоб бежать из Минойского царства,
На быстро мчащих крылах дерзнул довериться небу;
Необычайным путем он к Арктам выплыл холодным
И над Халкидикской стал, наконец, он вершиною, легкий.
Сим возвращенный впервые землям, тебе посвятил он
Греблю крыльев, о, Феб, и поставил огромные храмы.
Гибель Андрогея здесь на вратах; там Кекропиды пени
Осуждены приносить (горе им! ) по семи ежегодно
Тел их детей; стоит для брошенных жребиев урна.
Гносийский остров напротив, из моря восстав, отвечает:
Здесь — беспощадная страсть к быку и здесь подставная
Тайно Пасифая, род нечистый, двухвидное чадо,
Сам Минотавр предстоит, беззаконной Венеры образ.
Там оный труд: этот дом и неразрешимые козни;
Впрочем, царицы позднее тронут великой любовью,
Дедал строенья коварство и хитрости сам обнаружил,
Нитью слепые следы направив. И ты часть большую
В славном бы занял труде, если б скорбь то позволила, Икар:
Дважды пытался отец изваять паденье на злате,
Дважды отцовские руки падали. —
Перебегали б они, но Ахат, кто послан вперед был,
Уж появился, с ним вместе Феба и Тривии жрица,
Главка Деифоба: та говорит царю эти речи:
«Это себе не такие зрелища требует время;
Из непорочного стада тельцов семерых подобает
Ныне заклать и столько ж овец, по чину избранных».
Это Энею сказав (и не медлят с веленьем священным
Мужи), Тевкров зовет во храмы высокие жрица.
Бок Эвбейской скалы, как пещера огромная, взрезан,
В оную сто ведет широких входов, дверей сто,
Столько ж из оной летит голосов, ответы Сибиллы.
Лишь до порога дошли, как дева: «Судьбу вопросить нам
Время! — молвила, — бог, это — бог!» Когда так говорила
Перед дверями, ее вдруг облик, единый ланит цвет
И в беспорядке власы — изменились; груди дыханье
И в исступлении диком вздымается сердце; и мнится
Выше она, говорит не как люди, овеяна волей
Близкого бога уже: «Ты медлишь с мольбой и обетом,
Трой, — восклицает, — Эней! Ты медлишь? Но вскроет не раньше
Дом вдохновенный уста великие!» Это промолвив,
Смолкла. Холодный по твердым Тевкра костям пробегает
Ужас, и царь мольбы из глуби души изливает:
«Феб, что к тягостным Трои всегда сострадал злополучьям,
Дарданский Парида кто и дрот направил и руку
В тело Эакида! Я обходящих земли большие
Столько морей посетил под твоим водительством: скрытый
В далях Массилов народ, защищенные Сиртами нивы.
Вот убегающей мы Италии брега достигли;
То же Троянское пусть и сюда последует счастье.
Вам же Пергамейский род уже щадить подобает,
Боги все и богини, что к Илию строги и громкой
Славы Дардании были. А ты, о, вещунья святая,
Зная грядущее, дай (о царствах прошу не недолжных,
Роком сужденных моим) оставаться в Лации Тевкрам,
Дома лишенным богам и святыням блуждающим Тройи.
Фебу и Тривии после из твердого мрамора храм я
Установлю и празднеств дни по имени Феба.
Будут великие также тебе в нашем царстве чертоги,
Ибо в них я твои предвещанья и тайные судьбы,
Данные нашему роду, сложу и избранных поставлю
Мужей, благая, при них. Но листам не вверяй предсказаний,
Спутаны, да не взлетают, быстрых игралище ветров.
Прямо вещай, умоляю». Устами он речи конец дал.
Но, непокорна Фебу еще, безумно в пещере
Буйствует жрица, нельзя ли из груди великого бога
Вытряхнуть ей, но тот все более одолевает
Яростный рот, сердце дикое волит, склоняет, смиряя.
Сто разверзлось уже дверей огромных жилища
Сами собой, и несутся, по воздуху, жрицы ответы:
«О, наконец, избежавший опасностей моря великих
(Только тягчайшие ждут на земле! ), в пределах Лавина
Будут Дарданиды (эту исторгни из сердца заботу),
Но и не быть пожелают. Войны, ужасные войны
И опеняемый Тибр потоками крови я вижу.
И Симоэнт для тебя, и Ксанф, и Дорийский лагерь —
Все вновь найдется; другой Ахилл уже в Лации вскормлен,
Также богиней рожден; соприсущая Тевкрам Юнона
Не отойдет никуда, когда ты, обессилен, с мольбою
Италов к коим народам, к градам каким не прибегнешь!
Бедам таким вновь вновь благосклонная к Тевкрам супруга,
Бедам ты не сдавайся, но против шествуй отважней,
Чем твои судьбы тебе позволяют. Спасенья путь первый
(Что всего меньше ты ждешь) из Грайского вскроется града».
Сими из храма словами Сибилла Кумейская тайны
Страшные предвозвещала в загадках, стеная в пещере,
Правду тьмой облекая; трясет у нее, исступленной,
Вожжи Аполлон и вертит под самой грудью стрекало.
Только что буйство прошло и ярые речи умолкли,
Начал герой Эней: «Предо мной никакого, о, дева,
Образа нового бед иль не жданного мною не встанет;
Все предвосхитил я и заране в душе все обдумал.
Просьба одна: если здесь врата подземного царства,
Как говорят, и разливы мрачных болот Ахеронта,
Мне дорогому навстречу отцу итти для свиданья
Да разрешат; мне путь укажи, дверь святую отверзни.
Оного я сквозь огни, сквозь тысячи копий летящих
Вынес на этих плечах, врага из средины исторгнул;
Оный, пути моего сопутник, моря все со мною
Преодолел, и все пучин и неба угрозы,
Дряхлый уже, свыше сил и жребия старости свыше.
Чтоб я с мольбой умолял тебя, к твоим прагам явился,
Сам он, прося, повеленье мне дал. Над отцом и над сыном
Сжалься, благая, молю; ибо все ты можешь, и рощи
Геката препоручила тебе не напрасно Аверна,
Если Маны возмог Орфей супруги исторгнуть,
Кифаре Фракийской веря своей и струнам певучим,
Если брата Поллук переменного выкупил смертью,
Снова и снова верша свой путь. О Тесее славном
Что поминать? О Алкиде? И мой род от вышнего Йова».
Сими он умолял словами, алтарь обнимая;
Так начала речь вещунья: «Богов от крови рожденный,
Трой, Анхиса сын! Не труден доступ к Аверну;
Ночи раскрыты и дни ворота черного Дита;
Но шаги обратить и на вышний выбраться воздух —
Это есть труд, это — подвиг. Не многие, Юпитер коих
Правый любил иль взнесла до эфира пылкая доблесть,
Дети богов, то смогли. Леса хранят всю средину,
Кокит, струясь, ее окружает извивом черным.
Но, если так ты стремишься в душе, если сильно желанье
Стигийским озером дважды проплыть, дважды черные видеть
Тартары и ты готов снизойти до тяжелых усилий,
Слушай, что должно исполнить сперва. На древе тенистом
Сук таится, златой и листами и ветвию гибкой;
Он посвящен, как святыня, Юноне подземной, вся роща
Кроет его, и тени в долинах сумрачных прячут.
Все же не раньше возможно земли в утробу проникнуть,
Златоголовая чем сорвана будет с дерева отрасль.
Это себе приносить Просерпина постановила
Дивная в дар. Лишь сорвут одни, другой вырастает
Сук золотой, и таким же ветвь лиственеет металлом.
Взором высоко следи потому и, найдя, по обряду
Дланью бери; та подастся сама, легко и охотно,
Если ты призван судьбой; никакой ее иначе силой
Ни победить, ни срубить ты твердым железом не сможешь.
Кроме того у тебя бездыханным лежит тело друга
(Горе! не ведаешь ты) и весь флот осквернен погребеньем
В час, как советов ты просишь и медлишь у наших порогов.
Раньше снеси его к месту последнему, скрой под могилой.
Черных овец приведи: очищением первым да будут.
Стига леса, наконец, для живых недоступные царства,
Так ты увидишь». Рекла и, уста замкнув, замолчала.
Долу глаза опустив, Эней, с опечаленным ликом,
Шествует, грот покидая, в душе о темном грядущем
Сам рассуждая с собой, за ним Ахат, как сопутник
Верный, идет, по тем же следам, с такой же заботой.
Много, в сужденьях различных, они меж собой толковали,
Мертвым кого из друзей, чье тело готовым к могиле
Вещая им назвала. И на высохшем бреге Мисена
Видят, едва подойдя, недостойной отъятого смертью,
Эола сына Мисена, умевшего лучше всех прочих
Медью мужей сзывать, возбуждая Марта напевом.
Гектора спутником он был великого, с Гектором рядом
Он в сраженья вступал, и трубой и копьем знаменитый.
После того же как жизнь похитил Ахилл, победитель
Оного, мощный герой к Энею Дардану волей,
Как сотоварищ, пристал, избрав не худшую участь.
Здесь он в пустые свистел, над морем, раковин створы
И, обезумев, богов призывал к состязанью напевом;
Но, как соперник, Тритон, схватив, если верить возможно,
Myжa сего потопил в воде, между скалами, пенной.
Ныне все кругом с великим рыдали стенаньем,
Больше других Эней благочестный. Веленья Сибиллы
Без промедленья вершат в слезах; алтарь погребальный
Строят они из дерев и взвести до неба стремятся.
В лес многолетний идут, зверей в высокие кровы;
Падают пихты, звучит под секирами частыми падуб,
Бревна из ясени колют они и щепкие дубы
Клиньями и отрывают от гор огромные ильмы.
И неизменно Эней при работе такой поощряет
Первым друзей, как они, ополчен оружием сходным.
Вот что в печальной душе своей он сам помышляет,
Глядя на лес огромный, и так неожиданно молит:
«О, если б ныне златой нам сук на дереве оный
В этом громадном лесу предстал, когда все слишком верно,
Ах, о тебе, Мисен, пророчица предвозвестила!»
Только он это сказал, как две внезапно голубки
Прямо пред взором его, летя, появилися с неба
И на зеленой уселись земле. Герой многомощный
Птиц узнал материнских и так, с весельем, взмолился:
«Будьте вожатыми, если есть путь, о, полет свой направьте
В рощу по воздуху, где осеняет сук драгоценный
Тучную почву. А ты не оставь в обстоятельствах трудных.
Матерь богинь!» Он так сказал и шаг свой замедлил,
Чтоб посмотреть, что за знак те дадут, куда вздумают мчаться.
Те, насыщаясь, вперед поддаются в полете настолько,
Сколько зоркостью могут глаза следящие приметить;
После ж, достигнув до тяжко зловонных пастей Аверна,
Быстро они вознеслись и, скользнув через воздух прозрачный,
На вожделенных местах, на двуобразном дереве сели,
Где меж ветвями сверкал, несоцветный им, золота отблеск.
Так, обычно, в лесах, при зимней стуже, омела
Зеленью новой блестит, не своим посеяна древом,
И ярко желтым цветком округлый ствол обнимает:
Листьями росшего злата вид был таков на тенистом
Падубе, блестки под легким так ветерком шелестели.
Тотчас хватает Эней, и с жадностью он отрывает
Медлящий сук и несет под кровлю вещуньи Сибиллы.
А, как и прежде, меж тем о Мисене на береге Тевкры
Плакали и воздавали честь безответному праху.
Прежде всего из дубов расколотых строят и сосен
Смольный огромный костер и, оного зеленью темной
Стороны переплетя, гробовые пред ним кипарисы
Ставят и сверху его украшают блестящим оружьем.
Теплую воду иные в котлах, что кипят над огнями,
Приготовляют; омыв, холодеющий труп умащают.
Стон поднялся. Тут на ложе оплаканный прах возлагают.
Пурпурный плащ потом, покровы обычные сверху
Стелют одни. А часть под огромные стала носилки,
Горестный долг; отвернувшись, они по обычаю предков
Факел обернутый держат. Горят снесенные вместе
Яства, ладана дар, налитые маслом кратеры.
После того как распался прах и пламя утихло,
Друга останки вином и впивающий пепел омыли,
Кости ж, собрав, Кориней заключает в медном сосуде.
Он же три раза друзей водою чистой обносит,
Легкой росою кропя, и ветвью счастливой оливы
Он очищает мужей и гласит последнее слово.
А благочестный Эней огромной громадой в могилу
Мужу дает и его оружье, трубу и кормило,
Под поднебесной горой, что ныне зовется Мисеном
В память его и хранит сквозь века это вечное имя.
Это свершив, исполняет поспешно заветы Сибиллы.
Свод был высокий пещеры, зевом широким безмерной,
Каменной, озером черным и сумраком леса хранимой;
Через нее совершать не могли безнаказанно птицы
Путь на крылах никакие: такое дыханье из мрачных
Глоток неслось, разливаясь до самых возвышенных сводов.
(Месту поэтому Граи дали названье Аорна.)
Здесь четырех тельцов с хребтом чернеющим жрица
Ставит прежде всего и на лбы им вино возливает;
Верхнюю шерсть потом срезает между рогами
И на священный взлагает огонь возлиянием первым,
Гласом взывая к Гекате, в Эребе и в Небе могущей.
Снизу ножи подставляют другие и теплую в чаши
Кровь восприемлют; а сам ягницу с черною шерстью
Матери Фурий Эней и сестре закалает великой
В жертву мечом, а тебе без потомства, Просерпина, телку.
Тут алтари воздвигает Стига царю он ночные
И целиком потроха быков возлагает на пламя,
Тучно елеем поверх поливая горящие туки.
Се между тем при первом восходе солнца и свете
Почва — рычать под ногами, и напали леса вершины
Двигаться, и застонали как будто псы в полумраке,
В миг приближенья богини. «Отыдите прочь, нечестивцы, —
Так восклицает вещунья, — из всей изыдите рощи.
Ты же к пути приступи и меч исторгни из ножен;
Мужество нужно теперь, Эней, теперь твердое сердце!»
Это сказав, в исступленьи в разверстую вторглась пещеру;
Оный не робкой стопой с вождем выступающим равен.
Боги, над душами власть у коих! Безмолвные Тени!
Хаос и ты, Флегетонт! Край широкий ночного молчанья!
Будь мне дано, что я слышал, сказать, при согласии вашем
Вскрыть те дела, что в глубокой земле и во мраке сокрыты.
Шли незримо они одинокою ночью чрез тени,
Через безлюдные Дита чертоги, пустынное царство;
Точно таким при неверной луне под обманчивым светом
Путь бывает в лесах, когда тенью небо скрывает
Юпитер и у вещей отнимает ночь черная краски.
Перед преддверием самым Орка в отверстиях первых
Плач и ложа свои поместили мстящие Думы;
Бледные здесь обитают Болезни, печальная Старость,
Страх и дурного советник Голод, и гнусная Бедность,
Страшные формы на вид, и насильная Смерть, и Страданье,
Единокровный со Смертью — Сон, и радости злые
Сердца, чреватая смертью Война на противном пороге,
Весь из железа, Эвменид чертог, и безумная Распря,
Космы эхиднины что оплела повязкой кровавой.
Посередине простер вековые руки и ветви
Вяз тенистый, огромный, обитель, где лживые грезы
Сонмом (как слышно) живут, под всеми витают листами.
Множество кроме того звериных чудовищ различных,
В стойлах Кентавры стоят у дверей и двувидные Скиллы,
И Бриарей стократно двойной, и чудище Лерны,
Пламенем ополчена, шипящая страшно Химера,
Горгоны, Гарпии и — трехтелесного облик виденья.
В страхе дрожащий внезапном Эней хватает железо
Тут и клинок обнаженный идущим являет навстречу,
И, если б не был наставлен он спутницей мудрой, что реют
Легкие жизни без тела, под тщетным обличием формы,
Ринулся б он и мечом рассекал бы тени напрасно.
Путь здесь, который ведет Ахеронта к Тартарейским волнам,
Мутная здесь, от грязи, огромным провалом пучина
Буйствует и повергает все груды песчаные в Кокит,
Воды сии и поток блюдет перевозчик, ужасный
Грязью чудовищной Харон; с его подбородка, обильно
Спутаны, свисли седины; все в пламени, взоры недвижны;
Плащ загрязненный, узлом завязал, с плеч ниспадает,
Сам он шестом направляет ладью и ведет на ветрилах,
И в своем ржависто синем челне тела перевозит,
Старец, уже, но свежа и не тронута старость у бога.
Вся, разливаясь, сюда толпа к берегам устремлялась,
Матери, также как мужи, тела, лишенные жизни,
Духом великих героев, отроки, юные девы,
Юноши, что на костры пред родительским взложены ликом:
Множество так в лесах при осени холоде первом
Падает листьев увядших, иль к брегу с пучины широкой
Множество так налетает птиц, когда зимнее время
Гонит их через Понт, посылая к солнечным землям.
Так все стояли, моля, чтобы раньше свершить переправу,
И простирали, в желаньи противного берега, длани.
Но перевозчик угрюмый то тех принимает, то этих
И далеко, отстранив, от песка иных удаляет.
А изумленный Эней тогда, весь объятый волненьем,
«Молви, о, дева, — сказал, — что значит к реке устремленье?
Просят души об чем? По какому различию — берег
Те покидают, а те роют веслами бледные воды?»
Оному так коротко дряхолетняя молвила жрица:
«О, порожденный Анхисом, богов несомненная отрасль,
Кокита видишь болота большие и Стиговы топи,
Клясться чьим божеством и обманывать бога страшатся.
Та вся толпа, что ты видишь, — беспомощна, непогребенна.
Сей перевозчик есть Харон; мчат волны кого, — погребенны.
И не дано к ужасным брегам чрез гулкие воды
Им переправы, пока не почиют их кости на месте.
Бродят они сотни лет и вкруг этого берега реют:
Приняты, только тогда они топи желанные узрят».
Остановился Анхисов сын, и замедлил шаги он,
Мысля о многом, в душе над судьбой сокрушаясь неправой.
Видит печальных он там и почестей смерти лишенных,
Также Левкаспа с вождем Ликии флота — Оронтом:
Оных, от Тройи влекомых по водам взволнованным, вместе
Австр потопил, и мужей и корабль в воде погружая.
Се Палинур блуждает, кораблеводитель, который,
Либийском на переезде, когда наблюдал он созвездья,
Рухнул недавно с кормы, низвергнут волн в середину.
Грустного, чуть лишь признал его, во мраке великом,
Первым Эней обратился так: «Из богов тебя кто же
Отнял у нас, Палинур, погрузив в средину пучины?
Молви, молю! Потому что, дотоль не являвшийся лживым,
Этим ответом одним обманул мою душу Аполлин,
Кто предрекал — быть тебе невредимым на море и в оный
Край Авсонийский войти. Такова ль возвещенная верность?»
Он же в ответ: «Ни тебя не обманывал Феба треножник,
Вождь Анхисиад, ни я не был богом в пучине потоплен.
Ибо кормило, внезапно оторвано с силой великой,
То, что я, кормчий, держал, повиснув и путь направляя,
Рухнув, увлек за собой я. Морем суровым клянусь я,
Столь за себя самого я тогда не охвачен был страхом,
Как чтобы твой, лишенный руля и с отъятым кормчим,
Не изнемог бы корабль при таких поднимавшихся волнах!
Нот по безмерной пучине меня три зимние ночи,
Буйствуя водами, влек; едва на четвертом рассвете
С гребня волны увидал Италию я, вознесенный,
И постепенно поплыл к земле; достигал уже суши, —
Но злой народ на меня, отягченного мокрой одеждой,
Выступы острых скал когда цепкой рукою хватал я,
С бранным железом напал, почитая, в незнаньи, добычей.
Ныне во власти я волн, меня носят вдоль берега ветры.
Так что отрадным тебя молю неба сияньем и светом,
Также родителем я и растущего Юла надеждой, —
Вырви меня из сих зол, необорный! Иль праха земного
Брось на меня (можешь ты! ) и взыскуй Велинского порта.
Иль, если есть какой способ, его тебе матерь богиня
Если явила (ведь ты богов не без воли, конечно,
Реки такие готов переплыть и Стиговы топи), —
Руку несчастному дай и с собой пронеси через волны,
В мирных, по смерти хотя бы, пристанищах да отдохну я»..
Так он сказал, как ему возразила пророчица это:
«Странное столь, Палинур, у тебя откуда желанье?
Непогребенным ты воды Стига и реку Эвменид
Грозную узришь, — достигнешь до берега без разрешенья?
Волю богов преклонить мольбами оставь упованья.
Но внемли слову, в жестокой судьбе утешенье:
Местные жители, коих долго и всюду по градам
Знаменья с неба подвигнут, — кости твои упокоят,
Холм возведут и холму принесут торжественно жертвы,
И навсегда сохранит Палинура имя то место».
Речью такою отъяты заботы, на время из сердца
Грустного прогнана горесть: земли он прозванием счастлив.
Начатый те продолжают путь и к реке подступают.
Лишь перевозчик, уже со Стиговых волн, их заметил,
Шедших по роще безмолвной и к брегу стопы обративших,.
Первым он так приступил, говоря, и сам укорял их:
«Вооруженный, ты кто, что к нашим рекам стремишься?
Молви, зачем ты пришел, уж оттуда, и шаг удержи свой.
Теней здесь область и Грез и Ночи снотворной;
В Стигийском челне возить тела беззаконно живые.
Истинно, не был я рад, приняв Алкида, когда он
Озеро переплывал, Пирифоя, Тесея также,
Хоть от богов рождены и мощью они необорны!
Тартара сторожа тот заключил десницей в оковы
Перед престолом царя самого и дрожащего вывел.
Эти же Дита супругу из спальни исторгнуть пытались».
Кратко на это в ответ сказала Амфрисия, жрица:
«Козней подобных тут нет никаких; перестань волноваться;
Меч не приносит насилья; огромный привратник в пещере,
Лая, вечно пускай устрашает бескровные тени;
Чистая, дяди порог Просерпина пусть охраняет,
Тройский это Эней, благочестьем велик и оружьем,
Сходит к отцу своему в глубокие Эреба тени.
Если не движет тебя благочестья подобного образ,
Ветвь тогда, — и явила ветвь, что скрывала под платьем, —
Эту признай!» И осело волнение гневное в сердце.
Больше ни слова. Но он, знаменательным даром любуясь,
Ветвью божественной той, что он долгое время не видел,
Темного цвета корму обращает и к берегу близит.
Души другие затем, что по длинным сидели скамейкам,
Он, разогнав, свободит проходы, приемля Энея,
Ростом громадного, в глубь. Застонала под тяжестью лодка
Сшитая и приняла, вся в щелях, не мало болота,
Все ж невредимыми он через реку и жрицу и мужа
В ил безобразный и в серо синий тростник переправил.
Кербер оные царства, огромный, лаем трехзевным
Переполняет, в пещере, чудовищный, лежа напротив.
Жрица ему, уже видя, что дыбятся змеи на вые,
Сон наводящий, из меда ком и зелий волшебных
Кинула. Тот, разверзая три бешеных пасти от глада,
Ловит, что брошено, и выпрямляет безмерные спины;
Падает на земь, огромный по всей простираясь пещере.
Овладевает Эней, схоронивши стража, преддверьем,
Спешно минует потока невозвратимого берег.
Тотчас стали слышны голоса и вопль великий,
Души малых детей, что плачут на первом пороге,
Коих, сладостной жизни лишенных и взятых от груди,
Черный день поглотил и в раннюю ввергнул могилу.
Тут же — по ложному кто обвинению предан был смерти,
Но не без жребия эти даны, иль судьи, пребыванья.
Зыблет квеситор Минос урну, а также безмолвных
Он созывает совет, преступленья и жизнь испытуя.
Рядом потом занимают места несчастливцы, своею
Смерть что рукой без вины нанесли себе, свет взненавидев
И свою душу сгубя. Как желали б на воздухе вышнем
Ныне и бедность они терпеть и тяжелые беды!
Рок не дает, и волной неприютные топи унылой
Вяжут, и, девять раз окружая, Стиг возбраняет.
Недалеко выступают оттуда, простертые всюду,
Области «Скорбных Полей», — их по имени так называют.
Здесь, кого злая любовь беспощадным недугом изгрызла.
Тайные прячут тропинки тех и миртовый кроет
Лес кругом. Страсти и в самой смерти нас не покидают!
В сих местах Федру и Прокру и грустную он Эрифилу,
Что, нанесенные сыном, раны ужасные кажет,
Зрит он; Эвадну затем и Пасифаю; Лаодамия —
Следом, и женщина ныне, когда то юноша, Кеней,
В прежний по воле судьбы опять обращенная образ,
Оными между пунисса, с недавнего раной, Дидона
В роще блуждала огромной; Тройский герой, едва только
Близ от нее оказался, ее распознал среди мрака,
Зримую смутно, — какой, в первый месяца день, на восходе,
Видишь, иль мнишь, что увидел, луну среди облачной дымки, —
Слезы не мог удержать и с неясной молвил любовью:
«Бедная! Значит, правдивый ко мне явился, Дидона,
Вестник, что ты умерла и конца железом достигла!
Я ли был смерти причиной — увы! — вами, звезды, клянуся,
Вышними и, — если есть в глубине земли правда какая! —
Против желанья, царица, твой я берег покинул,
Но повеленья богов, что теперь итти тени чрез эти
Нудят, по диким местам непрохожим, сквозь сумрак глубокий, —
Властью меня побудили своей. Не мог я поверить,
Что я такое тебе причиню отплытием горе.
Остановись! Не спеши от нашего взора сокрыться!
Нас ли бежишь? Се — в последний раз говорить Рок дает нам».
Сими словами Эней у пылавшей, смотревшей угрюмо,
Дух старался смягчить и слезы пытался исторгнуть.
Та, отвернувшись, глаза устремленные в землю держала,
И не более лик предпринятой трогался речью,
Как если б твердый утес иль стоял Марпесийский камень,
Все же опомнилась вдруг и, ему враждебная, скрылась
В рощу тенистую, где Сихей, супруг ее прежний,
Ей отвечает на страсть и любовью равняется с нею.
Но тем не мене Эней, судьбой потрясенный жестокой,
Плача, глазами следит далеко, скорбя об ушедшей.
Данный свершает он дальше путь. Уж полей достигали
Крайних, — отдельных тех мест, обитали что славные в войнах.
Встречу ему предстает здесь Тидей; знаменитый оружьем
Партенопей ему здесь и бледного образ Адраста.
И, на земле кого много оплакали, павшие в битвах
Здесь все Дарданиды, коих, всех чередой бесконечной
Видя, он застонал: Медонта, Терсилоха, Главка,
Трех, что Антенор родил, жреца Кереры тож, Полифета,
И, с колесницей еще, еще с бранным оружьем, Идея.
Вкруг обступают его, слева, справа, бессчетные души.
Им не довольно однажды взглянуть; любо дольше помедлить,
Близко к нему подойти и прихода изведать причину.
Что же до Данаев знати, до Агамемнона строев,
Мужа увидев едва и оружья блистанье чрез тени,
В страхе безмерном они задрожали; часть — тыл обращала
И, как когда то, бежала к судам; часть — глас подымала
Слабый, но начатый крик на устах был напрасен раскрытых.
Также Приамида здесь, чье все изъязвлено тело.
Видит Дейфоба он, изрублен чудовищно лик чей,
Лик и обе руки, чьи виски ограблены, так как
Уши отъяты и нос изувечен раной позорной.
Только его он признал, что дрожал и жестокие язвы
Прятал, как первый его знакомым гласом окликнул:
«Дейфоб мощнооружный! Сын крови Тевкра высокой!
Кто же тебе возжелал столь жестокие казни назначить?
Кто же так много возмог над тобой? Мне последние вести
Ночью сказали, что ты, избиеньем огромным Пеласгов
Изнеможенный, упал на груду смешанных трупов.
Сам я могилу тогда на брегу Ретейском пустую
Постановил и воззвал трижды к Манам гласом великим.
Имя гробницу хранит и оружие. Друг мой, не мог я
Видеть тебя и в родной схоронить земле, отъезжая».
Приама сын в ответ: «Ничего тобой, друг, не забыто,
Все воздал ты Дейфобу и погребения теням,
Но меня судьбы мои и погибельный замысл Лакенки
В эту повергли беду; она эту оставила память,
Ибо последнюю как проводили мы в радостях ложных
Ночь, это ведаешь ты: и то слишком надобно помнить!
Конь роковой на крутые скачком когда Пергамы прибыл
И, отягченный, принес доспешного воина в брюхе, —
Та, хоровод представляя, эвающих вкруг обводила
Фригиек в оргии; факел сама посредине держала
Мощный и Данаев им звала с высоты крепостицы.
Тут утомленный трудами я и сном отягченный
Был злополучным чертогом принят, и сковал мои члены
Сладкий, глубокий покой, безмятежной смерти подобный.
Милая временем тем оружье из дома супруга
Все удаляет, мой верный меч под главою исхитив.
В дом Менелая зовет и пред ним открывает пороги,
Видно, надеясь: большой то заслугой пред любящим будет
И заглушить так возможно память о прежних коварствах.
Медлю зачем я? В чертог врываются; спутником входит
Тут же Эолид, советник злодейств. Боги, Граям воздайте
Тем же, когда благочестны уста, что возмездия просят!
Но, что за бедами ты, живой, — в свой черед расскажи мне, —
Был приведен? Ты приходишь блужданьем ли по морю загнан
Иль по указу богов? Иль что за судьба тебя мучит,
Что ты к печальным без солнца домам, в места мрачные входишь?»
Сем при обмене речей на пурпурной Аврора четверке
Уж миновала средину, в воздушном пути, небосвода;
И они все, может быть, провлачили б так данное время,
Но проводница вмешалась и кратко сказала Сибилла:
«Ночь идет, о, Эней; мы в слезах часы провождаем,
Это — место, на две где делится части дорога:
Правая — та, что под стены ведет великого Дита,
То — нам к Элисию путь; а левая — та, что злодеям
Должную казнь воздает и в нечистые Тартары вводит».
Этого против Дейфоб: «Не гневись, великая жрица!
Я удалюсь, пополню число, вновь отдам себя мраку.
Шествуй, краса, шествуй, наша! Да лучшие ведаешь судьбы!»
Это сказал и пошел с последним словом обратно.
Глянул назад Эней и вдруг, под утесом налево,
Город обширный зрит, тройной обведенный стеною;
Буйными быстрый его огнями поток обтекает
Тартаров Флегетон, что влачит гремучие глыбы.
Против огромные двери, столбы адамантовой тверди,
Мощь коих мужей вовек и сами всевышние в бое
Не сокрушили б; стоит железная башня до неба;
Сидя, Тисифона там, в кровавую паллу одета,
Сна не зная, порог охраняет ночами и днями.
Стоны слышны оттуда, и звуки доходят ударов
Страшных, там треск желез, теребимой бряцание цепи.
Остановился Эней и, испуганный грохотом, замер.
«Облики что за злодейств? Скажи, о, дева, какими
Казнями здесь воздают? Что за вопль великий до неба?»
Тотчас пророчица так начала: «Вождь прославленный Тевкров,
Стать никому не дано, кто чист, на преступном пороге;
Но, когда Геката мне поручала Авернские рощи,
Казни богов та сама показала мне, всюду проведши.
Гносийский держит сии Радаманф жестокие царства,
Он обличает, он, козни узнав, вынуждает сознаться
Оного, кто наверху, обманом обрадован тщетным,
Их искупать отлагал, дожидаясь поздней кончины.
Вооружившись бичом, немедля Тисифона грешных
Мстящая, прыгнув, разит и, яростных змей простирая
Левой рукой, призывает сестер свирепые сонмы.
Скрежетом страшным скрипя на крюках, священные двери
Тут, наконец, раздаются. Ты видишь, стража какая
Там, у преддверья, сидит? Что за лики порог охраняют?
Черных зевов пятью десятками грозная Гидра
Злобно покой стережет внутри. А там самый Тартар
Дважды разверзнут во глубь настолько и к теням простерт он,
Взор достигает насколько к Олимпу эфирному в небо.
«Здесь порожденье Земли стародавнее, племя Титанов,
Молнией сверженных вниз, на дне извивается самом,
Здесь и Алоидов двух тела я безмерные зрела,
Тех, что своими руками рассечь великое небо
И ниспровергнуть пытались Йова из вышнего царства,
Зрела и те, что даны Салмонею, страшные казни.
Пламени Йова и грому Олимпа сей подражая,
Коней четверкой влеком и светоч в руке сотрясая,
Грайский через народ и чрез город Элиды средней,
Ехал ликуя, себе поклонений требуя божьих.
Неподражаемый пламень небес и тучи, безумец!
Медью и стуком хотел заменить рогоногих он коней.
Но всемогущий отец стрелу, облака сквозь густые,
Ринул, не светочи те, не огни от факелов оных
Дымные, и ниспроверг стремглав его в вихре огромном.
Точно и Тития также, Земли всеродящей питомца,
Видела я, чье на целых девять югеров тело
Распростиралось, и коршун громадный загнутым клювом
Печень бессмертную рвал и для мук плодородную вечно
Внутренность, яств добывая и жизнь проводя под высокой
Грудью, — и ввек не давался покой возрождаемой плоти.
Лапифы здесь же (об них вспоминать ли?
) Иксион, Пирифой,
Черный над коим утес, вот вот упадая, как будто
Рухнуть готовый, грозит; золотые блестят у высоких
Праздничных лож изголовья; пред лицами яства готовы
С роскошью царской; но тут главнейшая рядом из фурий
Совозлежит и руками к столам не дает прикоснуться,
Но восстает, подымая факел, с окриком грозным.
«Здесь — кто, пока оставалась жизнь, ненавидели братьев,
Руку подъял на отца иль запутал в обмане клиента,
Также и те, кто на кладах в земле отысканных спали,
Близким доли не дав, — таких великие сонмы, —
В прелюбодействе кто был убит, кто пошли за безбожным
Войском и в верности кто господам изменить не боялись, —
Заперты, все они ждут наказаний. Узнать не пытайся,
Что им за казнь и какие дела иль судьбины их ввергли.
Камень огромный вращают одни; на спицах колесных
Пригвождены, те висят; сидит и сидеть будет вечно
Фесей несчастный; и самый из всех злополучнейший Флегий
Увещевает и гласом клянется великим меж теней:
«Не презирать богов на примере учитесь и правде!»
Продал за золото сей отчизну и предал владыке
Сильному; установлял и сменял за плату законы;
К дочери этот проник на ложе и к связи запретной;
Все на безмерное зло дерзнули, успев в дерзновеньи.
Будь у меня хотя б сто языков и сто будь гортаней,
Голос будь из железа, злодейств постигнуть все лики,
Все наказаний исчислить названия я не могла бы!»
Эту лишь кончила речь дряхолетняя вестница Феба,
«Но уже в путь! Поспешай! И долг начатый исполни!
Да поспешим, — говорит. — Что кованы в горнах Киклопов,
Стены я различаю и в арке напротив ворота,
Те, у которых должны, по законам, дары положить мы».
Молвила, и они рядом, идя через сумрак подходов,
До середины пути достигают и близятся к двери.
Входа достигнув, Эней окропляет свежей водою
Тело свое, и ветвь к косяку прикрепляет напротив.
Это свершив, наконец, и долг пред богиней исполнив,
К областям светлым они низошли, к луговинам приятным
Между счастливых лесов и к блаженным местам обитанья.
Здесь просторней эфир, и поля облекает он светом
Пурпурным; солнце свое и звезды свои они знают.
На травянистых одни упражняют члены палестрах,
То состязаясь в игре, то борясь на желтой арене;
Те отбивают ногами, хоры и песни возносят.
Тут же Фреикийский жрец, в одеянии празднично длинном,
Вторит их пляски ладам семи различием звуков,
То ударяет перстами, то плектром из кости слоновой.
Древние здесь поколенья Тевкра, прекрасное племя,
Сильные духом герои, рожденные в лучшие годы,
Оный Ил и Ассарак, и Тройи Дардан создатель.
Мужей пустым колесницам вдали и оружью дивится.
Копья, воткнуты в землю, стоят. Там и здесь на свободе
Кони пасутся в лугах. К колесницам насколько пристрастье
Было у них у живых и к оружью, с какою заботой
Статных коней пасли, — то ж осталось у взятых землею.
Видит он, се, других, на траве, направо, налево,
Кои пируют и хором Пэан воспевают веселый.
В благоухающей роще из лавров, откуда наземный
Водами полный чрез лес поток Эридана мчится.
Здесь, за отечество кто, сражаясь, раны прияли,
Кто непорочны остались, жрецы в течение жизни,
Кто — благочестны, пророки, вещая достойное Феба,
Изобретеньям искусным кто жизнь свою посвятили,
Память оставили кто в других о себе по заслугам;
Всем белоснежная им виски обвивает повязка.
Оным, обставшим кругом, Сибилла так провещала,
Больше всего же Мусею: в толпе многолюдной средину
Он занимал, что взирала, как он выдается плечами:
«Души блаженные! Ты, прорицатель преславный! Скажите,
В области коей Анхис? На месте котором? Пришли мы
Ради него, переплыв великие Эреба реки».
Оной, в кратких словах, герой ответствовал это:
«Нет нам особых домов; мы в лесах обитаем тенистых,
Ложницы по берегам и по рекам зеленые нивы
Мы населяем. Но вы, если есть это в сердце желанье,
Сей перейдите хребет, я по легкой тропе вас направлю».
Молвив, пошел он вперед и сверху светлое поле
Им показал; оттуда высоты они покидают.
А прародитель Анхис, в глубине долины зеленой,
Там заключенные души, итти коим к вышнему свету,
Обозревал, их с любовью считая, как раз в это время,
Все наблюдая число потомков и внуков желанных,
Myжей и судьбы, и долго, и нравы их, и деяния.
Он, едва только увидел Энея, который навстречу
Шел по траве, — простер ему обе быстрые длани;
Пролились слезы на щеки, из уст его вырвался голос:
«Ты ли пришел, наконец? Победило твое благочестье,
Коему верил отец, трудный путь! Дано лик твой увидеть,
Сын мой, и слышать знакомый глас и на глас откликаться!
Так я и сам полагал в душе и считал, что так будет,
Времени счет ведя, и любовь моя не солгала мне,
Сколько земель и сколько морей ты раньше объехал,
Чем ко мне прибыл! И в скольких опасностях был ты бросаем!
Как я страшился: вреда тебе не было б Либии в царстве!»
Oн же в ответ: «Твой, родитель, твой часто образ печальный
Мне представал, побуждая меня к сим пределам стремиться;
В соли Тирренской мой флот стоит. Съединить дай десницы,
Дай, о, родитель, от наших не уклоняйся объятий!»
Так говоря, орошал вместе слезами лик он обильно.
Трижды пытался он там обвить свои руки вкруг вый,
Трижды, объятый напрасно, из рук выскальзывал образ,
Легкому ветру подобен, на сон похож окрыленный.
А между тем Эней в обособленной видит долине
Уединенную рощу и леса шумящий кустарник
И, что спокойные домы обходит, Летейскуго реку.
Оной кругом без числа племена и народы витали;
Именно, как на лугах, когда пчелы в ясное лето
К разнообразным цветам слетают и лилий вкруг белых
Роям реют, — так все гудело ропотом поле.
Видом внезапным испуган Эней, и, о причинах не зная,
Он вопрошает: «Вдали какие суть эти реки,
И что за мужи таким брега наполнили строем?»
Тут прародитель Анхис: «Это — души, которым вторично
Роком дадутся тела, у волны Летейского тока
Благотворящую влагу пьют и забвенье надолго.
Именно их помянуть тебе, показать их воочью,
Это потомство мое перечислить — издавна желал я,
Чтоб ты тем боле со мной Италии найденной рад был».
«Можно ли мыслить, отец, что отсюда иным итти к небу
Душам возвышенным сим и в косное снова вернуться
Тело? И что у несчастных света за ярая жажда?»
«Все я скажу и тебя в сомнении, сын, не оставлю», —
Начал Анхис, и все по порядку отдельно открыл он.
«Твердь изначала и землю, и вод текучих просторы,
И лучезарный шар Луны, и светило Титана
Дух изнутри питает, и всею, разлитый по членам,
Движет громадою Ум и с великим сливается телом.
Род и людей, и животных отсюда, и жизни летучих,
И те чудовища, поит что под гладью мраморной носит.
Сила в сем огневая и происхожденье небесно
Семени, косное сколь для него ни губительно тело
И ни стесняет земной состав и смертные члены.
Се — и боятся, желают, страдают, ликуют и неба
Не забывают, во тьме и в слепой закрыты темнице.
Так, и с последним когда сияньем их жизнь покидает,
Все таки зло не вполне от несчастных, не все отпадают
Скверны тела совсем, но должно, чтоб медленно тлело
Способом дивным все то, что, многое, въелось глубоко.
Ради всего наказанья несут, прегрешенья былые
В муках они искупая: преданы эти пустому
Ветру, носимые им; в пучине эти широкой
Грех омывают постыдный, у тех он огнем выжигаем.
Каждый из нас терпит Маны свои; затем чрез обширный
Мы переходим Элисий; в блаженных полях нас живущих
Мало, пока долгий день, с завершением времени круга,
Вросшее в нас пятно не снимет и чистым оставит
Оный эфирный состав и пламя Авры начальной.
Всех их, когда колесо чрез тысячу лет обратится,
Бог призывает к реке Летейской строем великим,
С тем, чтобы, память утратив, свод увидели вышний
Снова они и желанье познали бы в тело вернуться».
Это сказал Aнхис; и сына и вместе Сибиллу
Он в середину влечет собранья, в шумящие сонмы;
Всходит на холм он, откуда в чреде бесконечной он может
Всех предстоящих исчислить, в лицо узнавая идущих.
Ведай, Дарданийский род, наконец, какую получит
Славу, какие потомки от Итала крови изыдут;
О знаменитых душах, что с именем явятся нашим,
В речи я возвещу и тебе твои судьбы открою.
Юноша тот, на копье опирается кто без железа,
К свету, по жребию, место имеет ближайшее, первым
К свету эфирному выйдет он в смешанном Италов роде:
Сильвий, Альбанское имя, он будет сын твой позднейший;
Поздно супругой тебе, престарелому, в Сильвах воспитан
Будет Лавинией он, и царь и царицей прародитель,
Станет отселе наш род над Альбой властвовать Лонгой.
Далее оный есть Прока, Троянского племени слава,
Капий и Нумитор дале, и тот, кто вернет твое имя,
Сильвий Эней, равно благочестьем и силой во брани
Славный, если получит, как царь, он некогда Альбу.
О, что за юноши! Сколько, вглядись, они сил проявляют!
Осенены их виски и дубом также гражданским!
Габии эти тебе, Номент и город Фидену,
Эти на высях гор, оснуют Коллатинскую крепость,
Также Помеций, Кастр, тот, что Инуя, Болу и Кору.
Се тогда быть именам, а ныне — без имени земли.
Вот и прапрадеду спутник Мавортийский с ним единится —
Ромул, — его же от крови Ассарака Илия матерь
Выведет. Видишь ли, как двойной стоит гребень на шлеме
И как бессмертных отец уже метит его своей честью?
Вот под приметами, сын мой, — кого та преславная Рома
Землями власть свою, свой дух ограничит Олимпом
И обведет, одна, стеной своей семь укреплений,
Счастлива отраслью мужей: так Берекинтия матерь,
Венчана башней, грядет в колеснице по Фригийским градам,
Рада, богов породив и сто обнимая потомков,
Всех — небожителей, всех — обитающих крайние выси.
Ныне сюда оба глаза склони, на народ посмотри ты
Сей, на Романов своих. Се — Кесарь и вся от Иула
Отрасль, коей прийти под ось великую неба.
Се — муж, се — он, кто был мною тебе обещаем так часто,
Август Кесарь, потомок божественный; он золотые
Веки опять возсоздаст в том Лации, правил когда то
Где над полями Сатурн; и кто к Гарамантам и к Индам
Власть донесет: лежит та земля вне пределов созвездий,
Вне года солнца путей, Атлант где, небодержащий,
Ось на плече обращает, что яркими звездами блещет.
Оного перед приходом уж ныне и Каспия царства,
По прорицанью богов, страшатся, Меотии область
И семиструйного мутны устья дрожащие Нила.
Ни даже столько земель обойти не случилось Алкиду,
Пусть медноногую лань преследовал он, Эримапфа
Рощи умиротворил и Лерну потряс своим луком;
Ни, — кто ярмо преклонял браздами из лоз, победитель,
Либер, летя с вознесенной Ниса вершины на тиграх.
И колебаться ль доныне — доблесть расширить делами?
Иль воспрепятствует страх основаться в Авсонийских землях?
Кто же, однако, вдали, оливы украшенный ветвью,
Тот, кто святыни несет? — Узнаю власы и седую
Бороду: царь он Романов; впервые законами город
Он основал, из Курий малых и области бедной
Послан для власти великой. За ним последует тотчас
Тот, кто нарушит покой отчизны, Тулл, кто подвигнет
Праздных мужей на бой и отвыкшие уж от триумфов
Рати. Близко за этим следует Анк горделивый,
Слишком и ныне уже народной доволен любовью.
Хочешь Тарквиниев также царей и гордую душу
Мстителя Брута увидеть и вновь восприятые фаски?
Консула первый он власть и грозные с нею секиры
Примет и сам сыновей, замышляющих новые брани,
К казни, отец злополучный, свободы ради священной,
Приговорит, и, как те дела ни судили б потомки,
К родине выше любовь и славы безмерная жажда.
Дальше на Декиев, Друсов, вдали, посмотри, на Торквата,
Грозен секирою кто, на вернувшего стяги Камилла.
Две, в одинаковом что ты там видишь оружия блеске,
Ныне гласных души, пока они ночью объяты,
Горе! какую они войну меж собой (если светов
Жизни достигнут), какие воздвигнут войска и убийства
В дни, когда с валов Альпийских тесть и с твердыни Монека
Будет сходить, а зять будет силен Эойскою ратью.
К распрям подобным, о, дети, душами не приучайтесь,
Не обращайте вы мощь роковую на родины сердце.
Ты раньше всех, ты оставь, свой род выводящий с Олимпа.
Вырони меч из руки ты, кто кровь моя!
Тот — в Капитолий высокий ведет колесницу, Коринфский
Правя триумф, победитель, разгромом прославлен Ахивов.
Арги тот сокрушит и Микены твои, Агамемнон,
Также Эакида, — род от мощного в битве Ахилла, —
Мститель за предков из Тройи, за храм оскверненный Минервы.
Кто тебя, славный Катон, обойдет, тебя, Косс, не назвавши?
Гракхов семейство кто? Иль обоих, две молнии брани,
Кто Скипионов, погибель Либии? Мощного в скромной
Доле Фабрикия? Иль, семена что сеет, Серрана?
Фабии, мчите куда утомленного? Ты еси — Максим,
Тот, кто единой для нас медлением восстановил все.
Выкуют тоньше другие пусть оживленные меди,
Верю еще, изведут живые из мрамора лики,
Будут в судах говорить прекрасней, движения неба
Циркулем определят, назовут восходящие звезды;
Ты же народами править властительно, римлянин, помни!
Се — твои будут искусства: условья накладывать мира,
Ниспроверженных щадить и ниспровергать горделивых!»
Это — родитель Анхис. И так, изумленным, добавил:
«О, посмотри, как блистая Маркелл добычей богатой
Шествует и превышает мужей всех, победитель!
Оный Романское дело, великой взмущенное смутой,
Конник, уставит, низвергнув мятежного Галла и Пунов;
Взятое третье оружье отцу он повесит Квирину».
И на сие — Эней, ибо видел идущего рядом
Юношу, что выделялся красой и в блестящем оружьи,
Но с мало радостным ликом и взором потупленным долу:
«Кто сей, отец, что за тем идущим следует мужем?
Сын или некто другой из великого рода потомков?
Что за роптанье вкруг них! И в самом какое величье!
Но вкруг главы облетает ночь темная тенью печальной!»
Тут прародитель Анхис, проливая слезы, вступает:
«Чадо мое, о безмерной твоих не спрашивай скорби:
Миру его лишь таким покажут Судьбы и дольше
Быть не дадут. Ибо слишком, вы мните, Романское племя,
Вышние, стало бы мощным, за ним если б дар сей остался!
Оное к граду помчит великому что за стенанья
Мужей Мавортское поле! И что, Тиберин, ты увидишь
За погребенье, когда мимо свежей польешься могилы!
Отрок иной ни один в Илиакском роде Латинским
Дедам такой не подаст надежды, и Ромула краю
Больше вовек ни одним питомцем так не гордиться!
О, благочестье! О, верность древняя! О, необорность
Длани в бою! Нет, никто безнаказанно выйти не мог бы
Встретить его при оружьи, пошел ли бы пеш на врага он,
Пенными ль шпорами он лопатки коня уязвлял бы.
Горе! Злосчастнейший отрок! Когда б злые судьбы сломил ты,
Был бы Маркеллом ты! Дайте, дланями полными, лилий,
Пурпурных я разбросаю цветов и душу потомка
Сими хотя бы почту дарами, восславлю бесплодной
Почестью!» — Так по всей, там и здесь, они области бродят,
По беспредельным воздушным полям и все озирают.
После того, как Анхис провел сына по каждому месту,
Воспламенив его дух любовью к славе грядущей, —
Он же о войнах ему помянул, что вести должно вскоре
И о Лаврентском народе сказал, и о граде Латина,
И каким способом он избегнет трудов и снесет их.
Снов суть двоякие двери: одни, говорят, роговые —
Оными легкий дается исход для теней правдивых;
Блещут другие, из белой сделаны кости слоновой,
Лживые к небу чрез них посылаются Манами грезы.
Речью сына тогда Анхис, а также Сибиллу
Сопровождая такой, костяными вратами их вывел.
Тот, пересекши свой путь к кораблям, вновь товарищей видит.
Тут он Кайеты прямым несется берегом в пристань.
Якори брошены с носа, стоят у берега кормы.
Так он в слезах говорит и флота бразды ослабляет
И, наконец, до Эвбойских Кум брегов достигает.
К морю они обращают носы, и зубом упорным
Якорь потом укреплял корабли; окаймляют кривые
Кормы прибрежье. Отряд на Гесперийский брег молодежи
Прыгает пылкий; одни добывают пламени семя,
Скрытое в жилах кремня, другие тащат густые
Кроны животных — леса, и ручьи обретенные кажут.
А благочестный Эней к высотам, где вышний Аполлон
Властвует, и далеко к тайникам ужасной Сибиллы,
К страшному гроту идет: ей дух и великие мысли
Делий внушает вещун и грядущее ей открывает.
Вот уже Тривии к рощам подходят и к кровлям злаченым.
Дедал, как то говорят, чтоб бежать из Минойского царства,
На быстро мчащих крылах дерзнул довериться небу;
Необычайным путем он к Арктам выплыл холодным
И над Халкидикской стал, наконец, он вершиною, легкий.
Сим возвращенный впервые землям, тебе посвятил он
Греблю крыльев, о, Феб, и поставил огромные храмы.
Гибель Андрогея здесь на вратах; там Кекропиды пени
Осуждены приносить (горе им! ) по семи ежегодно
Тел их детей; стоит для брошенных жребиев урна.
Гносийский остров напротив, из моря восстав, отвечает:
Здесь — беспощадная страсть к быку и здесь подставная
Тайно Пасифая, род нечистый, двухвидное чадо,
Сам Минотавр предстоит, беззаконной Венеры образ.
Там оный труд: этот дом и неразрешимые козни;
Впрочем, царицы позднее тронут великой любовью,
Дедал строенья коварство и хитрости сам обнаружил,
Нитью слепые следы направив. И ты часть большую
В славном бы занял труде, если б скорбь то позволила, Икар:
Дважды пытался отец изваять паденье на злате,
Дважды отцовские руки падали. —
Перебегали б они, но Ахат, кто послан вперед был,
Уж появился, с ним вместе Феба и Тривии жрица,
Главка Деифоба: та говорит царю эти речи:
«Это себе не такие зрелища требует время;
Из непорочного стада тельцов семерых подобает
Ныне заклать и столько ж овец, по чину избранных».
Это Энею сказав (и не медлят с веленьем священным
Мужи), Тевкров зовет во храмы высокие жрица.
Бок Эвбейской скалы, как пещера огромная, взрезан,
В оную сто ведет широких входов, дверей сто,
Столько ж из оной летит голосов, ответы Сибиллы.
Лишь до порога дошли, как дева: «Судьбу вопросить нам
Время! — молвила, — бог, это — бог!» Когда так говорила
Перед дверями, ее вдруг облик, единый ланит цвет
И в беспорядке власы — изменились; груди дыханье
И в исступлении диком вздымается сердце; и мнится
Выше она, говорит не как люди, овеяна волей
Близкого бога уже: «Ты медлишь с мольбой и обетом,
Трой, — восклицает, — Эней! Ты медлишь? Но вскроет не раньше
Дом вдохновенный уста великие!» Это промолвив,
Смолкла. Холодный по твердым Тевкра костям пробегает
Ужас, и царь мольбы из глуби души изливает:
«Феб, что к тягостным Трои всегда сострадал злополучьям,
Дарданский Парида кто и дрот направил и руку
В тело Эакида! Я обходящих земли большие
Столько морей посетил под твоим водительством: скрытый
В далях Массилов народ, защищенные Сиртами нивы.
Вот убегающей мы Италии брега достигли;
То же Троянское пусть и сюда последует счастье.
Вам же Пергамейский род уже щадить подобает,
Боги все и богини, что к Илию строги и громкой
Славы Дардании были. А ты, о, вещунья святая,
Зная грядущее, дай (о царствах прошу не недолжных,
Роком сужденных моим) оставаться в Лации Тевкрам,
Дома лишенным богам и святыням блуждающим Тройи.
Фебу и Тривии после из твердого мрамора храм я
Установлю и празднеств дни по имени Феба.
Будут великие также тебе в нашем царстве чертоги,
Ибо в них я твои предвещанья и тайные судьбы,
Данные нашему роду, сложу и избранных поставлю
Мужей, благая, при них. Но листам не вверяй предсказаний,
Спутаны, да не взлетают, быстрых игралище ветров.
Прямо вещай, умоляю». Устами он речи конец дал.
Но, непокорна Фебу еще, безумно в пещере
Буйствует жрица, нельзя ли из груди великого бога
Вытряхнуть ей, но тот все более одолевает
Яростный рот, сердце дикое волит, склоняет, смиряя.
Сто разверзлось уже дверей огромных жилища
Сами собой, и несутся, по воздуху, жрицы ответы:
«О, наконец, избежавший опасностей моря великих
(Только тягчайшие ждут на земле! ), в пределах Лавина
Будут Дарданиды (эту исторгни из сердца заботу),
Но и не быть пожелают. Войны, ужасные войны
И опеняемый Тибр потоками крови я вижу.
И Симоэнт для тебя, и Ксанф, и Дорийский лагерь —
Все вновь найдется; другой Ахилл уже в Лации вскормлен,
Также богиней рожден; соприсущая Тевкрам Юнона
Не отойдет никуда, когда ты, обессилен, с мольбою
Италов к коим народам, к градам каким не прибегнешь!
Бедам таким вновь вновь благосклонная к Тевкрам супруга,
Бедам ты не сдавайся, но против шествуй отважней,
Чем твои судьбы тебе позволяют. Спасенья путь первый
(Что всего меньше ты ждешь) из Грайского вскроется града».
Сими из храма словами Сибилла Кумейская тайны
Страшные предвозвещала в загадках, стеная в пещере,
Правду тьмой облекая; трясет у нее, исступленной,
Вожжи Аполлон и вертит под самой грудью стрекало.
Только что буйство прошло и ярые речи умолкли,
Начал герой Эней: «Предо мной никакого, о, дева,
Образа нового бед иль не жданного мною не встанет;
Все предвосхитил я и заране в душе все обдумал.
Просьба одна: если здесь врата подземного царства,
Как говорят, и разливы мрачных болот Ахеронта,
Мне дорогому навстречу отцу итти для свиданья
Да разрешат; мне путь укажи, дверь святую отверзни.
Оного я сквозь огни, сквозь тысячи копий летящих
Вынес на этих плечах, врага из средины исторгнул;
Оный, пути моего сопутник, моря все со мною
Преодолел, и все пучин и неба угрозы,
Дряхлый уже, свыше сил и жребия старости свыше.
Чтоб я с мольбой умолял тебя, к твоим прагам явился,
Сам он, прося, повеленье мне дал. Над отцом и над сыном
Сжалься, благая, молю; ибо все ты можешь, и рощи
Геката препоручила тебе не напрасно Аверна,
Если Маны возмог Орфей супруги исторгнуть,
Кифаре Фракийской веря своей и струнам певучим,
Если брата Поллук переменного выкупил смертью,
Снова и снова верша свой путь. О Тесее славном
Что поминать? О Алкиде? И мой род от вышнего Йова».
Сими он умолял словами, алтарь обнимая;
Так начала речь вещунья: «Богов от крови рожденный,
Трой, Анхиса сын! Не труден доступ к Аверну;
Ночи раскрыты и дни ворота черного Дита;
Но шаги обратить и на вышний выбраться воздух —
Это есть труд, это — подвиг. Не многие, Юпитер коих
Правый любил иль взнесла до эфира пылкая доблесть,
Дети богов, то смогли. Леса хранят всю средину,
Кокит, струясь, ее окружает извивом черным.
Но, если так ты стремишься в душе, если сильно желанье
Стигийским озером дважды проплыть, дважды черные видеть
Тартары и ты готов снизойти до тяжелых усилий,
Слушай, что должно исполнить сперва. На древе тенистом
Сук таится, златой и листами и ветвию гибкой;
Он посвящен, как святыня, Юноне подземной, вся роща
Кроет его, и тени в долинах сумрачных прячут.
Все же не раньше возможно земли в утробу проникнуть,
Златоголовая чем сорвана будет с дерева отрасль.
Это себе приносить Просерпина постановила
Дивная в дар. Лишь сорвут одни, другой вырастает
Сук золотой, и таким же ветвь лиственеет металлом.
Взором высоко следи потому и, найдя, по обряду
Дланью бери; та подастся сама, легко и охотно,
Если ты призван судьбой; никакой ее иначе силой
Ни победить, ни срубить ты твердым железом не сможешь.
Кроме того у тебя бездыханным лежит тело друга
(Горе! не ведаешь ты) и весь флот осквернен погребеньем
В час, как советов ты просишь и медлишь у наших порогов.
Раньше снеси его к месту последнему, скрой под могилой.
Черных овец приведи: очищением первым да будут.
Стига леса, наконец, для живых недоступные царства,
Так ты увидишь». Рекла и, уста замкнув, замолчала.
Долу глаза опустив, Эней, с опечаленным ликом,
Шествует, грот покидая, в душе о темном грядущем
Сам рассуждая с собой, за ним Ахат, как сопутник
Верный, идет, по тем же следам, с такой же заботой.
Много, в сужденьях различных, они меж собой толковали,
Мертвым кого из друзей, чье тело готовым к могиле
Вещая им назвала. И на высохшем бреге Мисена
Видят, едва подойдя, недостойной отъятого смертью,
Эола сына Мисена, умевшего лучше всех прочих
Медью мужей сзывать, возбуждая Марта напевом.
Гектора спутником он был великого, с Гектором рядом
Он в сраженья вступал, и трубой и копьем знаменитый.
После того же как жизнь похитил Ахилл, победитель
Оного, мощный герой к Энею Дардану волей,
Как сотоварищ, пристал, избрав не худшую участь.
Здесь он в пустые свистел, над морем, раковин створы
И, обезумев, богов призывал к состязанью напевом;
Но, как соперник, Тритон, схватив, если верить возможно,
Myжa сего потопил в воде, между скалами, пенной.
Ныне все кругом с великим рыдали стенаньем,
Больше других Эней благочестный. Веленья Сибиллы
Без промедленья вершат в слезах; алтарь погребальный
Строят они из дерев и взвести до неба стремятся.
В лес многолетний идут, зверей в высокие кровы;
Падают пихты, звучит под секирами частыми падуб,
Бревна из ясени колют они и щепкие дубы
Клиньями и отрывают от гор огромные ильмы.
И неизменно Эней при работе такой поощряет
Первым друзей, как они, ополчен оружием сходным.
Вот что в печальной душе своей он сам помышляет,
Глядя на лес огромный, и так неожиданно молит:
«О, если б ныне златой нам сук на дереве оный
В этом громадном лесу предстал, когда все слишком верно,
Ах, о тебе, Мисен, пророчица предвозвестила!»
Только он это сказал, как две внезапно голубки
Прямо пред взором его, летя, появилися с неба
И на зеленой уселись земле. Герой многомощный
Птиц узнал материнских и так, с весельем, взмолился:
«Будьте вожатыми, если есть путь, о, полет свой направьте
В рощу по воздуху, где осеняет сук драгоценный
Тучную почву. А ты не оставь в обстоятельствах трудных.
Матерь богинь!» Он так сказал и шаг свой замедлил,
Чтоб посмотреть, что за знак те дадут, куда вздумают мчаться.
Те, насыщаясь, вперед поддаются в полете настолько,
Сколько зоркостью могут глаза следящие приметить;
После ж, достигнув до тяжко зловонных пастей Аверна,
Быстро они вознеслись и, скользнув через воздух прозрачный,
На вожделенных местах, на двуобразном дереве сели,
Где меж ветвями сверкал, несоцветный им, золота отблеск.
Так, обычно, в лесах, при зимней стуже, омела
Зеленью новой блестит, не своим посеяна древом,
И ярко желтым цветком округлый ствол обнимает:
Листьями росшего злата вид был таков на тенистом
Падубе, блестки под легким так ветерком шелестели.
Тотчас хватает Эней, и с жадностью он отрывает
Медлящий сук и несет под кровлю вещуньи Сибиллы.
А, как и прежде, меж тем о Мисене на береге Тевкры
Плакали и воздавали честь безответному праху.
Прежде всего из дубов расколотых строят и сосен
Смольный огромный костер и, оного зеленью темной
Стороны переплетя, гробовые пред ним кипарисы
Ставят и сверху его украшают блестящим оружьем.
Теплую воду иные в котлах, что кипят над огнями,
Приготовляют; омыв, холодеющий труп умащают.
Стон поднялся. Тут на ложе оплаканный прах возлагают.
Пурпурный плащ потом, покровы обычные сверху
Стелют одни. А часть под огромные стала носилки,
Горестный долг; отвернувшись, они по обычаю предков
Факел обернутый держат. Горят снесенные вместе
Яства, ладана дар, налитые маслом кратеры.
После того как распался прах и пламя утихло,
Друга останки вином и впивающий пепел омыли,
Кости ж, собрав, Кориней заключает в медном сосуде.
Он же три раза друзей водою чистой обносит,
Легкой росою кропя, и ветвью счастливой оливы
Он очищает мужей и гласит последнее слово.
А благочестный Эней огромной громадой в могилу
Мужу дает и его оружье, трубу и кормило,
Под поднебесной горой, что ныне зовется Мисеном
В память его и хранит сквозь века это вечное имя.
Это свершив, исполняет поспешно заветы Сибиллы.
Свод был высокий пещеры, зевом широким безмерной,
Каменной, озером черным и сумраком леса хранимой;
Через нее совершать не могли безнаказанно птицы
Путь на крылах никакие: такое дыханье из мрачных
Глоток неслось, разливаясь до самых возвышенных сводов.
(Месту поэтому Граи дали названье Аорна.)
Здесь четырех тельцов с хребтом чернеющим жрица
Ставит прежде всего и на лбы им вино возливает;
Верхнюю шерсть потом срезает между рогами
И на священный взлагает огонь возлиянием первым,
Гласом взывая к Гекате, в Эребе и в Небе могущей.
Снизу ножи подставляют другие и теплую в чаши
Кровь восприемлют; а сам ягницу с черною шерстью
Матери Фурий Эней и сестре закалает великой
В жертву мечом, а тебе без потомства, Просерпина, телку.
Тут алтари воздвигает Стига царю он ночные
И целиком потроха быков возлагает на пламя,
Тучно елеем поверх поливая горящие туки.
Се между тем при первом восходе солнца и свете
Почва — рычать под ногами, и напали леса вершины
Двигаться, и застонали как будто псы в полумраке,
В миг приближенья богини. «Отыдите прочь, нечестивцы, —
Так восклицает вещунья, — из всей изыдите рощи.
Ты же к пути приступи и меч исторгни из ножен;
Мужество нужно теперь, Эней, теперь твердое сердце!»
Это сказав, в исступленьи в разверстую вторглась пещеру;
Оный не робкой стопой с вождем выступающим равен.
Боги, над душами власть у коих! Безмолвные Тени!
Хаос и ты, Флегетонт! Край широкий ночного молчанья!
Будь мне дано, что я слышал, сказать, при согласии вашем
Вскрыть те дела, что в глубокой земле и во мраке сокрыты.
Шли незримо они одинокою ночью чрез тени,
Через безлюдные Дита чертоги, пустынное царство;
Точно таким при неверной луне под обманчивым светом
Путь бывает в лесах, когда тенью небо скрывает
Юпитер и у вещей отнимает ночь черная краски.
Перед преддверием самым Орка в отверстиях первых
Плач и ложа свои поместили мстящие Думы;
Бледные здесь обитают Болезни, печальная Старость,
Страх и дурного советник Голод, и гнусная Бедность,
Страшные формы на вид, и насильная Смерть, и Страданье,
Единокровный со Смертью — Сон, и радости злые
Сердца, чреватая смертью Война на противном пороге,
Весь из железа, Эвменид чертог, и безумная Распря,
Космы эхиднины что оплела повязкой кровавой.
Посередине простер вековые руки и ветви
Вяз тенистый, огромный, обитель, где лживые грезы
Сонмом (как слышно) живут, под всеми витают листами.
Множество кроме того звериных чудовищ различных,
В стойлах Кентавры стоят у дверей и двувидные Скиллы,
И Бриарей стократно двойной, и чудище Лерны,
Пламенем ополчена, шипящая страшно Химера,
Горгоны, Гарпии и — трехтелесного облик виденья.
В страхе дрожащий внезапном Эней хватает железо
Тут и клинок обнаженный идущим являет навстречу,
И, если б не был наставлен он спутницей мудрой, что реют
Легкие жизни без тела, под тщетным обличием формы,
Ринулся б он и мечом рассекал бы тени напрасно.
Путь здесь, который ведет Ахеронта к Тартарейским волнам,
Мутная здесь, от грязи, огромным провалом пучина
Буйствует и повергает все груды песчаные в Кокит,
Воды сии и поток блюдет перевозчик, ужасный
Грязью чудовищной Харон; с его подбородка, обильно
Спутаны, свисли седины; все в пламени, взоры недвижны;
Плащ загрязненный, узлом завязал, с плеч ниспадает,
Сам он шестом направляет ладью и ведет на ветрилах,
И в своем ржависто синем челне тела перевозит,
Старец, уже, но свежа и не тронута старость у бога.
Вся, разливаясь, сюда толпа к берегам устремлялась,
Матери, также как мужи, тела, лишенные жизни,
Духом великих героев, отроки, юные девы,
Юноши, что на костры пред родительским взложены ликом:
Множество так в лесах при осени холоде первом
Падает листьев увядших, иль к брегу с пучины широкой
Множество так налетает птиц, когда зимнее время
Гонит их через Понт, посылая к солнечным землям.
Так все стояли, моля, чтобы раньше свершить переправу,
И простирали, в желаньи противного берега, длани.
Но перевозчик угрюмый то тех принимает, то этих
И далеко, отстранив, от песка иных удаляет.
А изумленный Эней тогда, весь объятый волненьем,
«Молви, о, дева, — сказал, — что значит к реке устремленье?
Просят души об чем? По какому различию — берег
Те покидают, а те роют веслами бледные воды?»
Оному так коротко дряхолетняя молвила жрица:
«О, порожденный Анхисом, богов несомненная отрасль,
Кокита видишь болота большие и Стиговы топи,
Клясться чьим божеством и обманывать бога страшатся.
Та вся толпа, что ты видишь, — беспомощна, непогребенна.
Сей перевозчик есть Харон; мчат волны кого, — погребенны.
И не дано к ужасным брегам чрез гулкие воды
Им переправы, пока не почиют их кости на месте.
Бродят они сотни лет и вкруг этого берега реют:
Приняты, только тогда они топи желанные узрят».
Остановился Анхисов сын, и замедлил шаги он,
Мысля о многом, в душе над судьбой сокрушаясь неправой.
Видит печальных он там и почестей смерти лишенных,
Также Левкаспа с вождем Ликии флота — Оронтом:
Оных, от Тройи влекомых по водам взволнованным, вместе
Австр потопил, и мужей и корабль в воде погружая.
Се Палинур блуждает, кораблеводитель, который,
Либийском на переезде, когда наблюдал он созвездья,
Рухнул недавно с кормы, низвергнут волн в середину.
Грустного, чуть лишь признал его, во мраке великом,
Первым Эней обратился так: «Из богов тебя кто же
Отнял у нас, Палинур, погрузив в средину пучины?
Молви, молю! Потому что, дотоль не являвшийся лживым,
Этим ответом одним обманул мою душу Аполлин,
Кто предрекал — быть тебе невредимым на море и в оный
Край Авсонийский войти. Такова ль возвещенная верность?»
Он же в ответ: «Ни тебя не обманывал Феба треножник,
Вождь Анхисиад, ни я не был богом в пучине потоплен.
Ибо кормило, внезапно оторвано с силой великой,
То, что я, кормчий, держал, повиснув и путь направляя,
Рухнув, увлек за собой я. Морем суровым клянусь я,
Столь за себя самого я тогда не охвачен был страхом,
Как чтобы твой, лишенный руля и с отъятым кормчим,
Не изнемог бы корабль при таких поднимавшихся волнах!
Нот по безмерной пучине меня три зимние ночи,
Буйствуя водами, влек; едва на четвертом рассвете
С гребня волны увидал Италию я, вознесенный,
И постепенно поплыл к земле; достигал уже суши, —
Но злой народ на меня, отягченного мокрой одеждой,
Выступы острых скал когда цепкой рукою хватал я,
С бранным железом напал, почитая, в незнаньи, добычей.
Ныне во власти я волн, меня носят вдоль берега ветры.
Так что отрадным тебя молю неба сияньем и светом,
Также родителем я и растущего Юла надеждой, —
Вырви меня из сих зол, необорный! Иль праха земного
Брось на меня (можешь ты! ) и взыскуй Велинского порта.
Иль, если есть какой способ, его тебе матерь богиня
Если явила (ведь ты богов не без воли, конечно,
Реки такие готов переплыть и Стиговы топи), —
Руку несчастному дай и с собой пронеси через волны,
В мирных, по смерти хотя бы, пристанищах да отдохну я»..
Так он сказал, как ему возразила пророчица это:
«Странное столь, Палинур, у тебя откуда желанье?
Непогребенным ты воды Стига и реку Эвменид
Грозную узришь, — достигнешь до берега без разрешенья?
Волю богов преклонить мольбами оставь упованья.
Но внемли слову, в жестокой судьбе утешенье:
Местные жители, коих долго и всюду по градам
Знаменья с неба подвигнут, — кости твои упокоят,
Холм возведут и холму принесут торжественно жертвы,
И навсегда сохранит Палинура имя то место».
Речью такою отъяты заботы, на время из сердца
Грустного прогнана горесть: земли он прозванием счастлив.
Начатый те продолжают путь и к реке подступают.
Лишь перевозчик, уже со Стиговых волн, их заметил,
Шедших по роще безмолвной и к брегу стопы обративших,.
Первым он так приступил, говоря, и сам укорял их:
«Вооруженный, ты кто, что к нашим рекам стремишься?
Молви, зачем ты пришел, уж оттуда, и шаг удержи свой.
Теней здесь область и Грез и Ночи снотворной;
В Стигийском челне возить тела беззаконно живые.
Истинно, не был я рад, приняв Алкида, когда он
Озеро переплывал, Пирифоя, Тесея также,
Хоть от богов рождены и мощью они необорны!
Тартара сторожа тот заключил десницей в оковы
Перед престолом царя самого и дрожащего вывел.
Эти же Дита супругу из спальни исторгнуть пытались».
Кратко на это в ответ сказала Амфрисия, жрица:
«Козней подобных тут нет никаких; перестань волноваться;
Меч не приносит насилья; огромный привратник в пещере,
Лая, вечно пускай устрашает бескровные тени;
Чистая, дяди порог Просерпина пусть охраняет,
Тройский это Эней, благочестьем велик и оружьем,
Сходит к отцу своему в глубокие Эреба тени.
Если не движет тебя благочестья подобного образ,
Ветвь тогда, — и явила ветвь, что скрывала под платьем, —
Эту признай!» И осело волнение гневное в сердце.
Больше ни слова. Но он, знаменательным даром любуясь,
Ветвью божественной той, что он долгое время не видел,
Темного цвета корму обращает и к берегу близит.
Души другие затем, что по длинным сидели скамейкам,
Он, разогнав, свободит проходы, приемля Энея,
Ростом громадного, в глубь. Застонала под тяжестью лодка
Сшитая и приняла, вся в щелях, не мало болота,
Все ж невредимыми он через реку и жрицу и мужа
В ил безобразный и в серо синий тростник переправил.
Кербер оные царства, огромный, лаем трехзевным
Переполняет, в пещере, чудовищный, лежа напротив.
Жрица ему, уже видя, что дыбятся змеи на вые,
Сон наводящий, из меда ком и зелий волшебных
Кинула. Тот, разверзая три бешеных пасти от глада,
Ловит, что брошено, и выпрямляет безмерные спины;
Падает на земь, огромный по всей простираясь пещере.
Овладевает Эней, схоронивши стража, преддверьем,
Спешно минует потока невозвратимого берег.
Тотчас стали слышны голоса и вопль великий,
Души малых детей, что плачут на первом пороге,
Коих, сладостной жизни лишенных и взятых от груди,
Черный день поглотил и в раннюю ввергнул могилу.
Тут же — по ложному кто обвинению предан был смерти,
Но не без жребия эти даны, иль судьи, пребыванья.
Зыблет квеситор Минос урну, а также безмолвных
Он созывает совет, преступленья и жизнь испытуя.
Рядом потом занимают места несчастливцы, своею
Смерть что рукой без вины нанесли себе, свет взненавидев
И свою душу сгубя. Как желали б на воздухе вышнем
Ныне и бедность они терпеть и тяжелые беды!
Рок не дает, и волной неприютные топи унылой
Вяжут, и, девять раз окружая, Стиг возбраняет.
Недалеко выступают оттуда, простертые всюду,
Области «Скорбных Полей», — их по имени так называют.
Здесь, кого злая любовь беспощадным недугом изгрызла.
Тайные прячут тропинки тех и миртовый кроет
Лес кругом. Страсти и в самой смерти нас не покидают!
В сих местах Федру и Прокру и грустную он Эрифилу,
Что, нанесенные сыном, раны ужасные кажет,
Зрит он; Эвадну затем и Пасифаю; Лаодамия —
Следом, и женщина ныне, когда то юноша, Кеней,
В прежний по воле судьбы опять обращенная образ,
Оными между пунисса, с недавнего раной, Дидона
В роще блуждала огромной; Тройский герой, едва только
Близ от нее оказался, ее распознал среди мрака,
Зримую смутно, — какой, в первый месяца день, на восходе,
Видишь, иль мнишь, что увидел, луну среди облачной дымки, —
Слезы не мог удержать и с неясной молвил любовью:
«Бедная! Значит, правдивый ко мне явился, Дидона,
Вестник, что ты умерла и конца железом достигла!
Я ли был смерти причиной — увы! — вами, звезды, клянуся,
Вышними и, — если есть в глубине земли правда какая! —
Против желанья, царица, твой я берег покинул,
Но повеленья богов, что теперь итти тени чрез эти
Нудят, по диким местам непрохожим, сквозь сумрак глубокий, —
Властью меня побудили своей. Не мог я поверить,
Что я такое тебе причиню отплытием горе.
Остановись! Не спеши от нашего взора сокрыться!
Нас ли бежишь? Се — в последний раз говорить Рок дает нам».
Сими словами Эней у пылавшей, смотревшей угрюмо,
Дух старался смягчить и слезы пытался исторгнуть.
Та, отвернувшись, глаза устремленные в землю держала,
И не более лик предпринятой трогался речью,
Как если б твердый утес иль стоял Марпесийский камень,
Все же опомнилась вдруг и, ему враждебная, скрылась
В рощу тенистую, где Сихей, супруг ее прежний,
Ей отвечает на страсть и любовью равняется с нею.
Но тем не мене Эней, судьбой потрясенный жестокой,
Плача, глазами следит далеко, скорбя об ушедшей.
Данный свершает он дальше путь. Уж полей достигали
Крайних, — отдельных тех мест, обитали что славные в войнах.
Встречу ему предстает здесь Тидей; знаменитый оружьем
Партенопей ему здесь и бледного образ Адраста.
И, на земле кого много оплакали, павшие в битвах
Здесь все Дарданиды, коих, всех чередой бесконечной
Видя, он застонал: Медонта, Терсилоха, Главка,
Трех, что Антенор родил, жреца Кереры тож, Полифета,
И, с колесницей еще, еще с бранным оружьем, Идея.
Вкруг обступают его, слева, справа, бессчетные души.
Им не довольно однажды взглянуть; любо дольше помедлить,
Близко к нему подойти и прихода изведать причину.
Что же до Данаев знати, до Агамемнона строев,
Мужа увидев едва и оружья блистанье чрез тени,
В страхе безмерном они задрожали; часть — тыл обращала
И, как когда то, бежала к судам; часть — глас подымала
Слабый, но начатый крик на устах был напрасен раскрытых.
Также Приамида здесь, чье все изъязвлено тело.
Видит Дейфоба он, изрублен чудовищно лик чей,
Лик и обе руки, чьи виски ограблены, так как
Уши отъяты и нос изувечен раной позорной.
Только его он признал, что дрожал и жестокие язвы
Прятал, как первый его знакомым гласом окликнул:
«Дейфоб мощнооружный! Сын крови Тевкра высокой!
Кто же тебе возжелал столь жестокие казни назначить?
Кто же так много возмог над тобой? Мне последние вести
Ночью сказали, что ты, избиеньем огромным Пеласгов
Изнеможенный, упал на груду смешанных трупов.
Сам я могилу тогда на брегу Ретейском пустую
Постановил и воззвал трижды к Манам гласом великим.
Имя гробницу хранит и оружие. Друг мой, не мог я
Видеть тебя и в родной схоронить земле, отъезжая».
Приама сын в ответ: «Ничего тобой, друг, не забыто,
Все воздал ты Дейфобу и погребения теням,
Но меня судьбы мои и погибельный замысл Лакенки
В эту повергли беду; она эту оставила память,
Ибо последнюю как проводили мы в радостях ложных
Ночь, это ведаешь ты: и то слишком надобно помнить!
Конь роковой на крутые скачком когда Пергамы прибыл
И, отягченный, принес доспешного воина в брюхе, —
Та, хоровод представляя, эвающих вкруг обводила
Фригиек в оргии; факел сама посредине держала
Мощный и Данаев им звала с высоты крепостицы.
Тут утомленный трудами я и сном отягченный
Был злополучным чертогом принят, и сковал мои члены
Сладкий, глубокий покой, безмятежной смерти подобный.
Милая временем тем оружье из дома супруга
Все удаляет, мой верный меч под главою исхитив.
В дом Менелая зовет и пред ним открывает пороги,
Видно, надеясь: большой то заслугой пред любящим будет
И заглушить так возможно память о прежних коварствах.
Медлю зачем я? В чертог врываются; спутником входит
Тут же Эолид, советник злодейств. Боги, Граям воздайте
Тем же, когда благочестны уста, что возмездия просят!
Но, что за бедами ты, живой, — в свой черед расскажи мне, —
Был приведен? Ты приходишь блужданьем ли по морю загнан
Иль по указу богов? Иль что за судьба тебя мучит,
Что ты к печальным без солнца домам, в места мрачные входишь?»
Сем при обмене речей на пурпурной Аврора четверке
Уж миновала средину, в воздушном пути, небосвода;
И они все, может быть, провлачили б так данное время,
Но проводница вмешалась и кратко сказала Сибилла:
«Ночь идет, о, Эней; мы в слезах часы провождаем,
Это — место, на две где делится части дорога:
Правая — та, что под стены ведет великого Дита,
То — нам к Элисию путь; а левая — та, что злодеям
Должную казнь воздает и в нечистые Тартары вводит».
Этого против Дейфоб: «Не гневись, великая жрица!
Я удалюсь, пополню число, вновь отдам себя мраку.
Шествуй, краса, шествуй, наша! Да лучшие ведаешь судьбы!»
Это сказал и пошел с последним словом обратно.
Глянул назад Эней и вдруг, под утесом налево,
Город обширный зрит, тройной обведенный стеною;
Буйными быстрый его огнями поток обтекает
Тартаров Флегетон, что влачит гремучие глыбы.
Против огромные двери, столбы адамантовой тверди,
Мощь коих мужей вовек и сами всевышние в бое
Не сокрушили б; стоит железная башня до неба;
Сидя, Тисифона там, в кровавую паллу одета,
Сна не зная, порог охраняет ночами и днями.
Стоны слышны оттуда, и звуки доходят ударов
Страшных, там треск желез, теребимой бряцание цепи.
Остановился Эней и, испуганный грохотом, замер.
«Облики что за злодейств? Скажи, о, дева, какими
Казнями здесь воздают? Что за вопль великий до неба?»
Тотчас пророчица так начала: «Вождь прославленный Тевкров,
Стать никому не дано, кто чист, на преступном пороге;
Но, когда Геката мне поручала Авернские рощи,
Казни богов та сама показала мне, всюду проведши.
Гносийский держит сии Радаманф жестокие царства,
Он обличает, он, козни узнав, вынуждает сознаться
Оного, кто наверху, обманом обрадован тщетным,
Их искупать отлагал, дожидаясь поздней кончины.
Вооружившись бичом, немедля Тисифона грешных
Мстящая, прыгнув, разит и, яростных змей простирая
Левой рукой, призывает сестер свирепые сонмы.
Скрежетом страшным скрипя на крюках, священные двери
Тут, наконец, раздаются. Ты видишь, стража какая
Там, у преддверья, сидит? Что за лики порог охраняют?
Черных зевов пятью десятками грозная Гидра
Злобно покой стережет внутри. А там самый Тартар
Дважды разверзнут во глубь настолько и к теням простерт он,
Взор достигает насколько к Олимпу эфирному в небо.
«Здесь порожденье Земли стародавнее, племя Титанов,
Молнией сверженных вниз, на дне извивается самом,
Здесь и Алоидов двух тела я безмерные зрела,
Тех, что своими руками рассечь великое небо
И ниспровергнуть пытались Йова из вышнего царства,
Зрела и те, что даны Салмонею, страшные казни.
Пламени Йова и грому Олимпа сей подражая,
Коней четверкой влеком и светоч в руке сотрясая,
Грайский через народ и чрез город Элиды средней,
Ехал ликуя, себе поклонений требуя божьих.
Неподражаемый пламень небес и тучи, безумец!
Медью и стуком хотел заменить рогоногих он коней.
Но всемогущий отец стрелу, облака сквозь густые,
Ринул, не светочи те, не огни от факелов оных
Дымные, и ниспроверг стремглав его в вихре огромном.
Точно и Тития также, Земли всеродящей питомца,
Видела я, чье на целых девять югеров тело
Распростиралось, и коршун громадный загнутым клювом
Печень бессмертную рвал и для мук плодородную вечно
Внутренность, яств добывая и жизнь проводя под высокой
Грудью, — и ввек не давался покой возрождаемой плоти.
Лапифы здесь же (об них вспоминать ли?
) Иксион, Пирифой,
Черный над коим утес, вот вот упадая, как будто
Рухнуть готовый, грозит; золотые блестят у высоких
Праздничных лож изголовья; пред лицами яства готовы
С роскошью царской; но тут главнейшая рядом из фурий
Совозлежит и руками к столам не дает прикоснуться,
Но восстает, подымая факел, с окриком грозным.
«Здесь — кто, пока оставалась жизнь, ненавидели братьев,
Руку подъял на отца иль запутал в обмане клиента,
Также и те, кто на кладах в земле отысканных спали,
Близким доли не дав, — таких великие сонмы, —
В прелюбодействе кто был убит, кто пошли за безбожным
Войском и в верности кто господам изменить не боялись, —
Заперты, все они ждут наказаний. Узнать не пытайся,
Что им за казнь и какие дела иль судьбины их ввергли.
Камень огромный вращают одни; на спицах колесных
Пригвождены, те висят; сидит и сидеть будет вечно
Фесей несчастный; и самый из всех злополучнейший Флегий
Увещевает и гласом клянется великим меж теней:
«Не презирать богов на примере учитесь и правде!»
Продал за золото сей отчизну и предал владыке
Сильному; установлял и сменял за плату законы;
К дочери этот проник на ложе и к связи запретной;
Все на безмерное зло дерзнули, успев в дерзновеньи.
Будь у меня хотя б сто языков и сто будь гортаней,
Голос будь из железа, злодейств постигнуть все лики,
Все наказаний исчислить названия я не могла бы!»
Эту лишь кончила речь дряхолетняя вестница Феба,
«Но уже в путь! Поспешай! И долг начатый исполни!
Да поспешим, — говорит. — Что кованы в горнах Киклопов,
Стены я различаю и в арке напротив ворота,
Те, у которых должны, по законам, дары положить мы».
Молвила, и они рядом, идя через сумрак подходов,
До середины пути достигают и близятся к двери.
Входа достигнув, Эней окропляет свежей водою
Тело свое, и ветвь к косяку прикрепляет напротив.
Это свершив, наконец, и долг пред богиней исполнив,
К областям светлым они низошли, к луговинам приятным
Между счастливых лесов и к блаженным местам обитанья.
Здесь просторней эфир, и поля облекает он светом
Пурпурным; солнце свое и звезды свои они знают.
На травянистых одни упражняют члены палестрах,
То состязаясь в игре, то борясь на желтой арене;
Те отбивают ногами, хоры и песни возносят.
Тут же Фреикийский жрец, в одеянии празднично длинном,
Вторит их пляски ладам семи различием звуков,
То ударяет перстами, то плектром из кости слоновой.
Древние здесь поколенья Тевкра, прекрасное племя,
Сильные духом герои, рожденные в лучшие годы,
Оный Ил и Ассарак, и Тройи Дардан создатель.
Мужей пустым колесницам вдали и оружью дивится.
Копья, воткнуты в землю, стоят. Там и здесь на свободе
Кони пасутся в лугах. К колесницам насколько пристрастье
Было у них у живых и к оружью, с какою заботой
Статных коней пасли, — то ж осталось у взятых землею.
Видит он, се, других, на траве, направо, налево,
Кои пируют и хором Пэан воспевают веселый.
В благоухающей роще из лавров, откуда наземный
Водами полный чрез лес поток Эридана мчится.
Здесь, за отечество кто, сражаясь, раны прияли,
Кто непорочны остались, жрецы в течение жизни,
Кто — благочестны, пророки, вещая достойное Феба,
Изобретеньям искусным кто жизнь свою посвятили,
Память оставили кто в других о себе по заслугам;
Всем белоснежная им виски обвивает повязка.
Оным, обставшим кругом, Сибилла так провещала,
Больше всего же Мусею: в толпе многолюдной средину
Он занимал, что взирала, как он выдается плечами:
«Души блаженные! Ты, прорицатель преславный! Скажите,
В области коей Анхис? На месте котором? Пришли мы
Ради него, переплыв великие Эреба реки».
Оной, в кратких словах, герой ответствовал это:
«Нет нам особых домов; мы в лесах обитаем тенистых,
Ложницы по берегам и по рекам зеленые нивы
Мы населяем. Но вы, если есть это в сердце желанье,
Сей перейдите хребет, я по легкой тропе вас направлю».
Молвив, пошел он вперед и сверху светлое поле
Им показал; оттуда высоты они покидают.
А прародитель Анхис, в глубине долины зеленой,
Там заключенные души, итти коим к вышнему свету,
Обозревал, их с любовью считая, как раз в это время,
Все наблюдая число потомков и внуков желанных,
Myжей и судьбы, и долго, и нравы их, и деяния.
Он, едва только увидел Энея, который навстречу
Шел по траве, — простер ему обе быстрые длани;
Пролились слезы на щеки, из уст его вырвался голос:
«Ты ли пришел, наконец? Победило твое благочестье,
Коему верил отец, трудный путь! Дано лик твой увидеть,
Сын мой, и слышать знакомый глас и на глас откликаться!
Так я и сам полагал в душе и считал, что так будет,
Времени счет ведя, и любовь моя не солгала мне,
Сколько земель и сколько морей ты раньше объехал,
Чем ко мне прибыл! И в скольких опасностях был ты бросаем!
Как я страшился: вреда тебе не было б Либии в царстве!»
Oн же в ответ: «Твой, родитель, твой часто образ печальный
Мне представал, побуждая меня к сим пределам стремиться;
В соли Тирренской мой флот стоит. Съединить дай десницы,
Дай, о, родитель, от наших не уклоняйся объятий!»
Так говоря, орошал вместе слезами лик он обильно.
Трижды пытался он там обвить свои руки вкруг вый,
Трижды, объятый напрасно, из рук выскальзывал образ,
Легкому ветру подобен, на сон похож окрыленный.
А между тем Эней в обособленной видит долине
Уединенную рощу и леса шумящий кустарник
И, что спокойные домы обходит, Летейскуго реку.
Оной кругом без числа племена и народы витали;
Именно, как на лугах, когда пчелы в ясное лето
К разнообразным цветам слетают и лилий вкруг белых
Роям реют, — так все гудело ропотом поле.
Видом внезапным испуган Эней, и, о причинах не зная,
Он вопрошает: «Вдали какие суть эти реки,
И что за мужи таким брега наполнили строем?»
Тут прародитель Анхис: «Это — души, которым вторично
Роком дадутся тела, у волны Летейского тока
Благотворящую влагу пьют и забвенье надолго.
Именно их помянуть тебе, показать их воочью,
Это потомство мое перечислить — издавна желал я,
Чтоб ты тем боле со мной Италии найденной рад был».
«Можно ли мыслить, отец, что отсюда иным итти к небу
Душам возвышенным сим и в косное снова вернуться
Тело? И что у несчастных света за ярая жажда?»
«Все я скажу и тебя в сомнении, сын, не оставлю», —
Начал Анхис, и все по порядку отдельно открыл он.
«Твердь изначала и землю, и вод текучих просторы,
И лучезарный шар Луны, и светило Титана
Дух изнутри питает, и всею, разлитый по членам,
Движет громадою Ум и с великим сливается телом.
Род и людей, и животных отсюда, и жизни летучих,
И те чудовища, поит что под гладью мраморной носит.
Сила в сем огневая и происхожденье небесно
Семени, косное сколь для него ни губительно тело
И ни стесняет земной состав и смертные члены.
Се — и боятся, желают, страдают, ликуют и неба
Не забывают, во тьме и в слепой закрыты темнице.
Так, и с последним когда сияньем их жизнь покидает,
Все таки зло не вполне от несчастных, не все отпадают
Скверны тела совсем, но должно, чтоб медленно тлело
Способом дивным все то, что, многое, въелось глубоко.
Ради всего наказанья несут, прегрешенья былые
В муках они искупая: преданы эти пустому
Ветру, носимые им; в пучине эти широкой
Грех омывают постыдный, у тех он огнем выжигаем.
Каждый из нас терпит Маны свои; затем чрез обширный
Мы переходим Элисий; в блаженных полях нас живущих
Мало, пока долгий день, с завершением времени круга,
Вросшее в нас пятно не снимет и чистым оставит
Оный эфирный состав и пламя Авры начальной.
Всех их, когда колесо чрез тысячу лет обратится,
Бог призывает к реке Летейской строем великим,
С тем, чтобы, память утратив, свод увидели вышний
Снова они и желанье познали бы в тело вернуться».
Это сказал Aнхис; и сына и вместе Сибиллу
Он в середину влечет собранья, в шумящие сонмы;
Всходит на холм он, откуда в чреде бесконечной он может
Всех предстоящих исчислить, в лицо узнавая идущих.
Ведай, Дарданийский род, наконец, какую получит
Славу, какие потомки от Итала крови изыдут;
О знаменитых душах, что с именем явятся нашим,
В речи я возвещу и тебе твои судьбы открою.
Юноша тот, на копье опирается кто без железа,
К свету, по жребию, место имеет ближайшее, первым
К свету эфирному выйдет он в смешанном Италов роде:
Сильвий, Альбанское имя, он будет сын твой позднейший;
Поздно супругой тебе, престарелому, в Сильвах воспитан
Будет Лавинией он, и царь и царицей прародитель,
Станет отселе наш род над Альбой властвовать Лонгой.
Далее оный есть Прока, Троянского племени слава,
Капий и Нумитор дале, и тот, кто вернет твое имя,
Сильвий Эней, равно благочестьем и силой во брани
Славный, если получит, как царь, он некогда Альбу.
О, что за юноши! Сколько, вглядись, они сил проявляют!
Осенены их виски и дубом также гражданским!
Габии эти тебе, Номент и город Фидену,
Эти на высях гор, оснуют Коллатинскую крепость,
Также Помеций, Кастр, тот, что Инуя, Болу и Кору.
Се тогда быть именам, а ныне — без имени земли.
Вот и прапрадеду спутник Мавортийский с ним единится —
Ромул, — его же от крови Ассарака Илия матерь
Выведет. Видишь ли, как двойной стоит гребень на шлеме
И как бессмертных отец уже метит его своей честью?
Вот под приметами, сын мой, — кого та преславная Рома
Землями власть свою, свой дух ограничит Олимпом
И обведет, одна, стеной своей семь укреплений,
Счастлива отраслью мужей: так Берекинтия матерь,
Венчана башней, грядет в колеснице по Фригийским градам,
Рада, богов породив и сто обнимая потомков,
Всех — небожителей, всех — обитающих крайние выси.
Ныне сюда оба глаза склони, на народ посмотри ты
Сей, на Романов своих. Се — Кесарь и вся от Иула
Отрасль, коей прийти под ось великую неба.
Се — муж, се — он, кто был мною тебе обещаем так часто,
Август Кесарь, потомок божественный; он золотые
Веки опять возсоздаст в том Лации, правил когда то
Где над полями Сатурн; и кто к Гарамантам и к Индам
Власть донесет: лежит та земля вне пределов созвездий,
Вне года солнца путей, Атлант где, небодержащий,
Ось на плече обращает, что яркими звездами блещет.
Оного перед приходом уж ныне и Каспия царства,
По прорицанью богов, страшатся, Меотии область
И семиструйного мутны устья дрожащие Нила.
Ни даже столько земель обойти не случилось Алкиду,
Пусть медноногую лань преследовал он, Эримапфа
Рощи умиротворил и Лерну потряс своим луком;
Ни, — кто ярмо преклонял браздами из лоз, победитель,
Либер, летя с вознесенной Ниса вершины на тиграх.
И колебаться ль доныне — доблесть расширить делами?
Иль воспрепятствует страх основаться в Авсонийских землях?
Кто же, однако, вдали, оливы украшенный ветвью,
Тот, кто святыни несет? — Узнаю власы и седую
Бороду: царь он Романов; впервые законами город
Он основал, из Курий малых и области бедной
Послан для власти великой. За ним последует тотчас
Тот, кто нарушит покой отчизны, Тулл, кто подвигнет
Праздных мужей на бой и отвыкшие уж от триумфов
Рати. Близко за этим следует Анк горделивый,
Слишком и ныне уже народной доволен любовью.
Хочешь Тарквиниев также царей и гордую душу
Мстителя Брута увидеть и вновь восприятые фаски?
Консула первый он власть и грозные с нею секиры
Примет и сам сыновей, замышляющих новые брани,
К казни, отец злополучный, свободы ради священной,
Приговорит, и, как те дела ни судили б потомки,
К родине выше любовь и славы безмерная жажда.
Дальше на Декиев, Друсов, вдали, посмотри, на Торквата,
Грозен секирою кто, на вернувшего стяги Камилла.
Две, в одинаковом что ты там видишь оружия блеске,
Ныне гласных души, пока они ночью объяты,
Горе! какую они войну меж собой (если светов
Жизни достигнут), какие воздвигнут войска и убийства
В дни, когда с валов Альпийских тесть и с твердыни Монека
Будет сходить, а зять будет силен Эойскою ратью.
К распрям подобным, о, дети, душами не приучайтесь,
Не обращайте вы мощь роковую на родины сердце.
Ты раньше всех, ты оставь, свой род выводящий с Олимпа.
Вырони меч из руки ты, кто кровь моя!
Тот — в Капитолий высокий ведет колесницу, Коринфский
Правя триумф, победитель, разгромом прославлен Ахивов.
Арги тот сокрушит и Микены твои, Агамемнон,
Также Эакида, — род от мощного в битве Ахилла, —
Мститель за предков из Тройи, за храм оскверненный Минервы.
Кто тебя, славный Катон, обойдет, тебя, Косс, не назвавши?
Гракхов семейство кто? Иль обоих, две молнии брани,
Кто Скипионов, погибель Либии? Мощного в скромной
Доле Фабрикия? Иль, семена что сеет, Серрана?
Фабии, мчите куда утомленного? Ты еси — Максим,
Тот, кто единой для нас медлением восстановил все.
Выкуют тоньше другие пусть оживленные меди,
Верю еще, изведут живые из мрамора лики,
Будут в судах говорить прекрасней, движения неба
Циркулем определят, назовут восходящие звезды;
Ты же народами править властительно, римлянин, помни!
Се — твои будут искусства: условья накладывать мира,
Ниспроверженных щадить и ниспровергать горделивых!»
Это — родитель Анхис. И так, изумленным, добавил:
«О, посмотри, как блистая Маркелл добычей богатой
Шествует и превышает мужей всех, победитель!
Оный Романское дело, великой взмущенное смутой,
Конник, уставит, низвергнув мятежного Галла и Пунов;
Взятое третье оружье отцу он повесит Квирину».
И на сие — Эней, ибо видел идущего рядом
Юношу, что выделялся красой и в блестящем оружьи,
Но с мало радостным ликом и взором потупленным долу:
«Кто сей, отец, что за тем идущим следует мужем?
Сын или некто другой из великого рода потомков?
Что за роптанье вкруг них! И в самом какое величье!
Но вкруг главы облетает ночь темная тенью печальной!»
Тут прародитель Анхис, проливая слезы, вступает:
«Чадо мое, о безмерной твоих не спрашивай скорби:
Миру его лишь таким покажут Судьбы и дольше
Быть не дадут. Ибо слишком, вы мните, Романское племя,
Вышние, стало бы мощным, за ним если б дар сей остался!
Оное к граду помчит великому что за стенанья
Мужей Мавортское поле! И что, Тиберин, ты увидишь
За погребенье, когда мимо свежей польешься могилы!
Отрок иной ни один в Илиакском роде Латинским
Дедам такой не подаст надежды, и Ромула краю
Больше вовек ни одним питомцем так не гордиться!
О, благочестье! О, верность древняя! О, необорность
Длани в бою! Нет, никто безнаказанно выйти не мог бы
Встретить его при оружьи, пошел ли бы пеш на врага он,
Пенными ль шпорами он лопатки коня уязвлял бы.
Горе! Злосчастнейший отрок! Когда б злые судьбы сломил ты,
Был бы Маркеллом ты! Дайте, дланями полными, лилий,
Пурпурных я разбросаю цветов и душу потомка
Сими хотя бы почту дарами, восславлю бесплодной
Почестью!» — Так по всей, там и здесь, они области бродят,
По беспредельным воздушным полям и все озирают.
После того, как Анхис провел сына по каждому месту,
Воспламенив его дух любовью к славе грядущей, —
Он же о войнах ему помянул, что вести должно вскоре
И о Лаврентском народе сказал, и о граде Латина,
И каким способом он избегнет трудов и снесет их.
Снов суть двоякие двери: одни, говорят, роговые —
Оными легкий дается исход для теней правдивых;
Блещут другие, из белой сделаны кости слоновой,
Лживые к небу чрез них посылаются Манами грезы.
Речью сына тогда Анхис, а также Сибиллу
Сопровождая такой, костяными вратами их вывел.
Тот, пересекши свой путь к кораблям, вновь товарищей видит.
Тут он Кайеты прямым несется берегом в пристань.
Якори брошены с носа, стоят у берега кормы.
