Энеида. Книга ТРЕТЬЯ
После того, как богам было Асии власть и безвинный
Приама род ниспровергнуть угодно, и пал горделивый
Илий, и вся задымилась во прахе Нептунова Тройя, —
К разным странствиям мы, пустынных земель к разысканью,
По прорицаньям богов, готовимся, флот близ Антандра
Самого строя, у всходов Фригийской Иды, не зная
Судьбы, куда нас помчат и где основаться позволят,
И собираем людей. Начиналось лишь раннее лето,
И нас родитель Анхис увещал вверить Року ветрила, —
Как покидаю родной, со слезами, я берег и гавань,
И те равнины, где Тройя была. Мчусь, изгнанник, я в море,
Взявши сына, друзей, пенатов и мощных богов сонм.
С тучными паншями есть в отдаленьи Мавортова область
(Фраки пашут се), где Ликург жестокий когда то
Правил, — дружеский край и пенаты союзные Тройе,
Счастье держалось пока. Мчусь туда и на выгнутом бреге
Первые стены я строю, пристав там богов не по воле,
Имя, во имя свое, Энеада граду даруя.
Матери я Дионее творил и богам приношенья,
Ради авсникий о деле начатом, и, вышнему, тучный
Вол приносим был на бреге отцу небожителей в жертву.
Холм случился вблизи небольшой, кустарник колючий
Рос в вышине и мирт остриями стесненными грозный.
Я, подойдя, из земли пытаюсь зеленую поросль
Вырвать, чтоб свежей листвой свои алтари изукрасить;
Страшное вижу тогда, что дивно рассказывать, чудо:
Первый когда из земли я повлек, подрубивши коренья,
Ствол, на нем проступили кровью черною капли,
Пятнами землю скверня. Тут члены мои леденящий
Ужас потряс, и кровь застыла холодная в страхе.
Снова я и вторично гибкую вырвать лозину
Силюсь, чтоб разузнать до конца сокровенное дело;
Черная, и вторично, кровь из коры выступает.
С мыслями многими в сердце, я сельских нимф ублажаю,
Как и Градива отца, полей покровителя Гетских,
Чудо да склонят, по чину, ко благу, да знаменье снимут.
Все же, когда я берусь за третью лозину с усильем
Большим и упираю в песок упругий колени
(Все говорить иль смолчать? ), печальный стон раздается
Из глубины холма, глас ответный доходит до слуха:
«Бедного что разрываешь, Эней! Пощади хоть могилу.
Остерегись осквернять благочестные руки. Рожден я
В Тройе тебе не чужим: эта кровь не от дерева каплет
(Горе, беги жестокой земли, беги алчного брега!),
Ибо я — Полидор. Здесь, железный, покрыл меня копий
Сев, прободав, и пророс он лозами острыми ныне».
Ум мой после того был удвоенным страхом охвачен,
Оцепенел я, власы поднялись, голос замер в гортани.
Некогда сей Полидор, с великим количеством злата,
Втайне, Приамом бедным к царю был Фракии послан
На воспитанье, когда разуверился он уже в силах
Дарданов и окруженным осадою город свой видел.
Тот же, когда сокрушилась мощь Тевкров и убыло счастье,
За Агамемнона делом пошел, и, победным оружьем
Всякое право презрев, Полидора убил он и злато
Добыл насильем. К чему не склоняешь ты смертные души
К злату, проклятая страсть! Когда ужас кости покинул,
Я знатнейшим народа избранным, отцу раньше прочих,
Чудо богов сообщаю, и их прошу я решенья.
То же сужденье у всех: покинуть преступную землю
И, оскверненную дружбу презревши, суда вверить ветрам,
Вновь погребение мы Полидору свершаем; в громадный
Холм снесена земля; алтари воздвигнуты Манам,
В темных унылых повязках и в черных ветвях кипариса;
Стали Илиады вкруг, власы распустив, по обряду,
Мы же приносим сосуды, млеком вспененные теплым,
И со священною кровью чаши: душу могиле
Мы отдаем и громким в последний зов голосом кличем.
Лишь только стало возможно довериться понту, и ветры
Водам спокойствие дали, и Австр, шелестя, позвал к шири, —
Вывели снова друзья корабли и наполнили берег.
Пристань мы покидаем; град и земли отходят.
Есть в середине пучины остров священный, который
Матерью очень Нереид любим и Эгейским Нептуном.
Вкруг берегов и земель он блуждал, но его, благочестный,
С Миконом Лукодержатель связал и с высокой Гиарой,
Дав неподвижность, позволил ветр презирать и жилым быть.
Мчусь я туда; истомленных надежной пристанью остров
Мирный приемлет; сойдя, мы чтим Аполлона город.
Аний царь (был царем он людей и служителем Феба),
Лавр священный вокруг висков и повязки надевши,
Встречу бежит; узнает в Анхисе старинного друга.
Дружбы в знак съединив десные, мы входим под кровли.
Храм я бога почтил, из древнего строенный камня:
«Собственный дом мне даруй, Тимбрей! Даруй стены усталым,
Род и незыблемый град; храни Пергамы новые Тройи
Тех, от Данаев что и от злого остались Ахилла.
Кто нам как вождь? Плыть куда повелишь? Основать где жилище?
Знаменье дай нам, отец, и в наша души вселился!»
Только я это сказал, как явно вдруг все задрожало:
Богa лавр и пороги, и вкруг далеко всколебалась
Вся гора, и взгудел, в святилищах вскрытых, треножник.
Свержены, падаем ниц, и до слуха доносится голос:
«Дарданы мощные! Та, что впервые от племени предков
Вас породила земля, — изобилием радостным та же
Примет вернувшихся вас. Ищите древнюю матерь.
Будет Энея дом над всем там властвовать кругом,
Как и сыны сынов и те, что родятся от оных».
Это нам Феб; и, с общим, огромная радость, смятеньем,
Здесь возникает, и все, что за стены крутом, вопрошают,
Феб призывает скитальцев куда и велит возвратиться?
Старых тогда вспоминая людей преданья, родитель,
«Слушайте, мужи, — гласит, — и свои познайте надежды.
Крета, великого Йова остров, лежит среди понта,
Высь Идейская там, колыбель там нашего рода.
Градов сто населяют великих богатые царства.
Славный оттуда отец, если я вспоминаю, что слышал,
Правильно, Тевкр появился первым на бреге Ретейском,
Область для царства ища. Еще ни Илий, ни крепость
Пергамов не возвышались; все жили в долинах глубоких.
Кибела матерь оттуда уставница, медь Корибантов,
Роща Иды оттуда, честное при тайнах молчанье
И соединенные львы, что царицы влекут колесницу.
Что ж, устремимся, куда ведут богов повеленья.
Ветры мы ублажим и направимся к Гносийским царствам.
Не на большом переезде они: только б Юпитер с нами
Был, третий день корабли у брегов поставит Кретейских».
Это сказав, алтарям закалает должные части
Он: Нептуну быка и тебе быка, статный Аполлон,
Черную Буре овцу и белую Зефирам тихим.
Слухи идут, что покинул, изгнанный, отчее царство
Вождь Идоменей. И Креты брега безлюдными стали,
Брошены домы врагом, и стоят пустыми жилища.
В соревновании разном крик корабельщиков слышен;
И увещают друзья на Крету и к прадедам ехать.
Пристань Ортигии мы оставив, несемся по морю;
Так мы минуем вершины Бакхова Накса, Донику
В зелени, дальше Олеар, и Пар белоснежный, и севы
Киклад в воде, и, средь частых земель, что бурны, проливы.
И, подымаясь с кормы, за плывущими следует ветер.
Так пристаем, наконец, к побережиям древним Куретов.
Я возвожу, в нетерпеньи, желанного города стены;
Имя Пергамеи выбрав, прошу, тем названьем довольный,
Люд — полюбить очаги и воздвигнуть над кровлями крепость.
Были уже на сухом поставлены береге кормы;
Браки и новые нивы заняли жизнь молодежи;
Суд я творил и дома; как вдруг в заразном дыханьи
Неба, губительный мор на людей плачевно нисходит,
Губит древа и посевы, год настает смертоносный.
Милые души одни покидают, другие больное
Тело влачат; и палит бесплодные Сириус нивы.
Травы горели, и сев больной отказывал в пище.
Вновь об оракуле я Ортигии мыслю и Фебе,
И убеждает отец, плыть морем, вымаливать милость:
Где же предел он положит событиям тяжким, откуда
Помощи в бедствиях ждать он велит, куда путь нам направить?
Ночь была; на земле было сном все живое объято;
Лики святые богов и Пенаты Фригии, коих
Я из Тройи с собой, из самого пламени града,
Вынес, как будто тогда пред моими очами предстали,
В сон погруженными, светом облиты великим, который
Полная через большие окна луна проливала.
Так провещали они, речью сей отымая заботы:
«Чтобы, в Ортигию ты явясь, от Аполлона слышал,
Здесь он гласит и к твоим нас он посылает порогам.
Мы из Дардании пепла шли за тобой и твоими,
Мы на судах переплыли с тобою бурливое море;
Так до светил вознесем мы внуков грядущих и граду
Миродержавство дадим. Для великих великие стены
Уготовляй и упорствуй в подвиге долгом скитаний.
Место ты перемени. Тебе берег не этот назначил
Делий, и не на Крете велел поселиться Аполлон.
Есть страна, что зовут Гесперии именем Граи,
Древняя область, оружьем сильна и земли плодородьем;
Мужи Энотры там жили; ныне гласят, что потомки
Краю Италии дали, вождя по имени, имя:
Это исконные наши владенья; там Дардан родился,
Как и Иасий отец, рода нашего с коих начало.
Встань, слова эти отцу дряхолетнему весело молви,
Что не сомнительны: Кориф пусть он и Авсонии земли
Ищет. Диктейские вам запрещает Юпитер нивы.
Оным видением я и гласом богов потрясенный
(Ибо не сон это был, но явно, как будто, я видел
Образы их, власы закрытые, близкие лики,
И обливалось тогда все тело потом холодным).
С ложа я подымаюсь и руки, ладонями кверху,
К небу с мольбой простираю и лью беспримесные жертвы
На очаги. Совершив приношенье, Анхису, что было,
Весело я сообщаю, все излагая в порядке.
Тут он признал, что род наш двойной, что два у нас предка,
Что обманул нас он новой о древних селеньях ошибкой,
Так говоря: «Мой сын, испытанный Илийским роком,
Мне об этих вещах одна вещала Кассандра.
Помню теперь: это все и сулила нашему роду,
Часто Гесперию, часто Италов край именуя,
Но, что Гесперии к брегу прибудут когда нибудь Тевкры,
Верил ли кто? И тогда кто пророчицу слушал Кассандру?
Фебу уступим, искать, по совету, лучшего будем».
Так он сказал, и, ликуя, мы все повинуемся речи.
Это опять покидаем место, немногих оставив,
Парус подняв, полым килем режем обширные воды.
Только что вышли суда на просторы, и больше никоей
Не появлялось земли, небо всюду и всюду пучины,
Темного цвета тогда над моей головой встала туча,
Ночь и бурю неся, и взревели волны во мраке.
Ветры крутят беспрерывно море, великие волны
Высятся, нас по обширной кидает, разбросанных, бездне,
Тучи закутали день, и влажная ночь свод небесный
Скрыла, среди облаков двоятся разорванных вспышки.
Сбившись с пути своего, по слепым блуждаем мы водам.
Сам ни ночи, ни дня различить на небе не может
И не припомнит пути Палинур в середине пучины.
Три таким образом дня, в слепом тумане, неверных
По морю носимся мы и столько ж ночей без созвездий.
День на четвертый впервые земля, наконец, означаться
Стала, открылись вдали нам горы, и дым заклубился.
Падает парус; на весла мы налегли; торопливо
Пену гребцы, упираясь, клубят, синеву разгребают.
Я, спасенный из волн, сначала берегом Строфад
Принят. Стоят острова, что названы именем Грайским
Строфад, в Ионийской шири; приют жестокой Келено
Там и прочих Гарпий, с тех пор как закрылся Финея
Дом для них и былые покинуты в ужасе яства.
Чудища горестней их иль какой либо язвы жесточе,
Иль наказанья богов из Стигийских воли не являлось.
Лица у птиц как у дев, течет изверженье из чрева
Гнусное, руки с когтями и образ от голода вечно
Только туда мы доплыли, мы в пристань вступили, и тотчас
Видим веселое стадо быков, там и сям, на лужайках,
И козлоногий скот на траве без присмотра какого.
Мы нападаем с мечом и богов с самим призываем
Йовом на часть и добычу. Потом на излучистом бреге
Ложе мы устрояем, пируем за пышной трапезой.
Но неожиданно, в грозном с гор полете, Гарпии
Нам предстают, потрясая с великим шумом крылами,
Пищу у нас расхищают, все оскверняя нечистым
Прикосновеньем; ужасен их голос в зловоньи несносном.
Мы вторично в большом отдаленьи под полой скалою,
Что деревами вокруг закрыта и страшною тенью,
Возобновляем столы, вновь огонь алтарей зажигая,
Но вторично, с другой стороны, из незримых убежищ
С криком летит на добычу с когтистыми лапами стая,
Яства устами скверня. Друзьям за оружие взяться
Повелеваю и бой с толпой начать беспощадный.
Точно как я сказал, свершено; сокрытые, в травах
Располагают мечи и щиты потаенные прячут.
Те налетели когда, испустив на излучистом бреге
Крик свой, знак подает Мисен с высокого камня
Медью пустой. Нападают друзья, новый бой затевая,
И поражают железом птиц отвратительных моря.
Но ни для перьев увечья, ей раны в спины малейшей
Те не приемлют и в быстром побеге уносятся к зве "здам,
Полудоеденный пир и гнусный след оставляя.
Только одна на утес высокий села Келено,
Бед пророчица, речи такие кинув из груди:
«Бой, значит, вы за убийство быков, за телиц распростертых,
Лаомедонта потомки, бой начать вы готовы
И неповинных Гарпий из отцовского вытеснить царства?
В души примите ж и эти мои запомните речи,
То, что Фебу отец всемогущий, а мне — Феб Аполлон
Предвозвестили, скажу, из Фурий величайшая, я вам!
Вы на Италию путь направляете; ветры призвавши,
Можете вы достичь до Италии, в пристань проникнуть,
Но окружить не придется стенами город вам данный,
Прежде чем голод жестокий и мщенье за наше убийство
Вас не принудит столы зубами грызть, пожирая».
Молвила и, на крылах поднявшись, в лес улетела.
А у товарищей кровь застыла в страхе внезапном
Хладная. Мужество пало, уже не оружием боле,
Но, и молясь и прося, хотят вымаливать мира,
Будь это злые богини иль будь это гнусные птицы.
Се — родитель Анхис, воздевая с берега длани,
К вышним взывает богам, указуя должные чести:
«Боги, угрозы да минут! От зла сего, боги, храните!
Нас, благочестных, спасите безгневно!» Причалы от брега
Он отвязать тут велит, напряженные верви ослабить.
Ноты вздувают ветрила, бежим по пенистым волнам
Тем путем, куда нас призывают ветер и кормчий.
Вот посредине пучины лесистый Закинф выдается,
Сама, Дулихий за ней и Нерит, скалами грозный.
Ифаки мы избегаем утесов, Лаэртова царства,
И проклинаем мы землю — кормилицу злого Уликса.
Вскоре, одетые в тучи, горы Левкатовой выси
Нам показались и страшный для мореходов Аполлон.
Правим туда, утомясь, и к малому граду подходим;
С носа падает якорь, стоят у берега кормы.
Здесь мы, нежданной достигнув земли, наконец, — очищений
Йову жертву творим, алтари, по обету, затеплив.
Илийским Акцийский берег празднеством мы прославляем.
В скользком масле, родной борьбою тешатся снова,
Сняв одежды, друзья; веселит, что избегли мы стольких
Градов Арголидских, путь держа врагов посредине.
Солнце меж тем облетает круг великого года,
И ледяная зима бугрит Аквилонами волны.
Щит из выгнутой меди, громадного ношу Абанта,
К двери входной прибив, стихом знаменую деянье:
«Дар Энея, победных данаев вооруженье».
Пристань покинуть потом я велю и садиться у весел.
Море друзья вперегонку бьют и воды взметают.
Скоро воздушные стены мы минуем Феаков,
Мимо проходим Эпира брегов и, Хаонии в гавань
Внидя, мы пристаем к высокому граду Буфроту.
Невероятную здесь мы весть о событиях слышим,
Будто Гелен Приамид над градами Грайскими правит,
Что овладел он супругой и скиптром Эакида Пирра
И что родному вторично досталась Андромаха мужу.
Я изумился, и страстным вспыхнуло сердце желаньем
С Геленом поговорить, о таких узнать приключеньях.
Вышел от пристани я, суда покинув и берег,
В самый тот праздник, когда трапезу и грустные жертвы,
Прямо пред городом, в роще, у ложного вод Симоэнта,
Праху Андромаха мужа свершала и Ман на могилу
Гектора гласом звала, что, пустую, зеленым почтила
Дерном она и двумя, как поводом слез, алтарями,
Лишь усмотрела она, что иду я, и Трои оружье
Вдруг, в изумленьи, узнала, — безмерным испугана чудом,
Глядя на нас, обомлела, тепло покинуло кости;
Падает и спустя лишь время долгое молвит:
«Истинно ль твой это лик?
Мне предстал ли, как истинный вестник,
Ты, сын богини? Ты жив? Иль, благой если день ты покинул,
Где же Гектор?» Сказав, залилась слезами и рощу
Плачем наполнила всю. Исступленной лишь малое мог я
Молвить в ответ и, смущенный, твержу прерывные речи:
«Точно, я жив, но влачу чрез все крайние бедствия жизнь я;
Не усомнись, ибо истину зришь…
Горе! Какой же судьбе, от такого отъята супруга,
Ты предана? Иль какой осенил тебя жребий достойный?
Пирру ли ты, как супруга, Андромаха Гектора служишь?»
Взор опустила она и гласом упавшим сказала:
«О, между всеми блаженна одна Приамейева дева!
Та у враждебной могилы, высокой под стенами Тройи,
Смерть приняла, никаких жребьев об ней не метали,
Пленницу не преклонял победитель хозяин на ложе!
Родины после пожара, по разным влеченные водам,
Спесь потомка Ахилла, надменного юноши, в рабстве
Мы, рождая, сносили. Когда, наконец, устремился
Он за Ледейской Гермионой, Лакедемонийским браком,
Гелену отдал меня он, рабыню рабу, в обладанье.
Пирра, однако, Орест, к супруге похищенной страстной
Воспламенившись любовью и мстительных Фурий во власти,
Подстерегает и губит, врасплох, алтарей близ отцовских.
По Неоптолема смерти, его отдана была царства
Гелену часть, и он дал Хаонийским нивам названье,
Как и Хаонии всей, по имени Хаона Тройя,
Пергам и Илия крепость к этим добавив высотам.
Но что за ветры тебе даровали сей путь? Что за судьбы?
Иль тебя к нашим брегам некий бог случайно направил?
Что и мальчик Асканий? Живет ли и воздухом дышит?
Тот, кого в Тройе тебе (родила счастливой Креуса).
Есть ли у мальчика скорбь о потерянной матери все же?
Что, стародавнюю доблесть в его душе возмужавшей
И сам отец Эней и дядя будит ли Гектор?»
Это она изливала, плача, и долгих рыданий
Тщетно поток вызывала, когда герой к нам подходит
Гелен от стен, Приамид, в сопровождении многих;
Он своих узнает, с весельем ведет нас к порогам
И меж отдельных вопросов льет обильные слезы.
Я прохожу, узнавая малую Тройю, великих
Пергамы изображенье, ручей, называемый Ксанфом,
Тощий, и лобызаю Скейских ворот я пороги.
Вместе и Тевкры, как я, наслаждаются градом союзным.
В портиках были они царем прияты обширных,
Посередине дворца возливали вакхейские кубки,
Жертвы взлагали на злато и патэры в дланях держали.
И уже день миновал, миновал и другой, и ветрила
Ветр призывал, и надутым австром полнился карбас.
К вещему с сими словами иду, и вот что прошу я:
«В Тройе рожденный, богов толкователь! Ты таинства Феба,
Ты — и треножник, ты Клария лавр, ты ведаешь звезды,
И окрыленных язык, и знаменья перьев проворных!
Ныне скажи (ибо весь уже предсказал благосклонный
Путь мне оракул и боги, властью своей, указали
Все — в Италию плыть, земель добиваться далеких;
Новое, — что и не скажешь — одна Гарпия Келено
Чудо нам провещала, гнев напророчила горький
И непристойный глад): бед каких избегать мне сначала,
Что совершая, смогу одолеть такие несчастья?»
Гелен, сначала тогда заклав телиц по обряду,
Молит о мире богов и повязки свои разрешает
На освященной главе; меня же, о, Феб, на порог твой
Сам рукою ведет, смущенного страшной святыней.
Вот что затем он, как жрец, из божественных уст мне вещает:
«Сын богини! Что ты, при счастливых знаменьях, в море
Держишь пути, — достоверно: такие судьбы богов царь
Определил: он смены ведет, и вершится черед сей.
Я лишь немного тебе из многого речью открою,
Да безопасней ты плыл по водам спокойным и мог бы
В пристань Авсония встать: мешают прочее Парки
Гелену знать, воспрещает Юнона Сатурния молвить.
Эту Италию, прежде всего, что ты мнишь уже близкой,
В ближнюю приготовляясь войти, в неведеньи, пристань,
Дальними землями дальний еще отделяет путь трудный.
Раньше веслу изгибаться должно в Тринакрийских водах
И посетить кораблям Авсонийской соли пучину,
Быть у подземных озер и на острове Кирки Ээйской,
Чем основать на земле безопасной ты город возможешь.
Знаменья дам я тебе, ты держи их, в душе сохраняя.
Как, озабоченный, ты, у вод реки потаенной,
Веприцу узришь в тени громадную дубов прибрежных,
Что, тридцати голов приплод принеся, распростерлась,
Белая лежа на почве, вкруг вымени белые дети, —
Града и будет там место, там подвигам подлинный отдых.
И да кусанья столов грядущие не устрашают:
Судьбы спасенье найдут, отвратит призванный Аполлон,
Этих, однако, земель, брегов этих Италской суши
Ближних, прибоями что омываются нашего моря, —
Остерегайся: все стены здесь Граями заняты злыми.
Ибо поставлены здесь и стены Нарикниских Локров,
И Саллентинские занял поля Идоменей народом
Ликтийский вооруженным; вождь Филоктет Мелибейский
Малую ту здесь Петелию скрыл за крепчайшей стеною.
Дальше: когда через воды суда переплывшие станут,
И алтари ты поставишь, на бреге обеты свершая,
В пурпурный должен покров волоса ты убрать, укрываясь,
Чтоб средь священных огней, в честь богов возжигаемых, некий
Лик враждебный тебе не предстал и всего не нарушил.
Сей служенья обряд друзья да хранят, сей — и сам ты!
В сей да пребудут твои, непорочные, вере потомки.
А по отплытьи когда тебя Сикулов к брегу направит
Ветер и узкого грани начнут раздвигаться Пелора,
Левой держаться земли и левых, в долгом объезде,
Вод должен ты; избегай и волн и берега справа.
Силой разъяты когда то страшным паденьем, места те
(Вот что властна менять безмерная времени давность),
Как говорят, разошлись, а раньше и тот и другой брег
Были одним; силой волн ворвалось море в средину,
Вырвав Гесперийский бок у Сикулов; нивы и грады
Берегом так разведя, их делит узким прибоем.
Правым Скилла владеет, Харибда жестокая левым
Боком, и трижды она глубокой провала пучиной
Воды обширные в бездну глотает и снова на воздух
Попеременно их мечет и звезды волнами хлещет.
Скиллу же в темных скрывает порах пещера, откуда
Лик выставляет она, корабли завлекая на скалы.
Сверху лицом — человек и грудью прекрасною — дева
Вплоть до бедер, она — ужасного образа рыба
Дальше, дельфинов хвосты со чревом волков съединяя.
Лучше тебе обогнуть Пахина в Тринакрии меты,
Медленно двигаясь, путь совершить окружно далекий,
Чем хоть однажды узреть безобразную Скиллу в обширном
Логове и оглашенный утес лаем псов темно синих.
Если у Гелена, впрочем, какая есть мудрость, в пророка
Если есть вера, и дух если истиной полнит Аполлон,
То лишь одно, сын богини, тебе пред всем прочим одно лишь
Я предреку и, твердя, посоветую снова и снова:
Волей Юноны в мольбах заклинай божество паче прочих,
Вольно Юноне обеты твори и владычицы мощной
Милость дарами моли смиренными; так, победитель,
В Италский край, наконец, ты, оставив Тринакрию, вступишь.
Только туда доплывешь, ты достигнешь Кумейского града,
Богосвященных озер и шумящего лесом Аверна;
Там исступленную узришь пророчицу, что под скалою
Судьбы вещает, листам имена и знаки вверяет.
Всякие что на листах напишет пророчества дева,
Расположив чередой, оставляет в закрытой пещере.
Те неподвижно лежат на местах и хранят свой порядок.
Только она, если легкий ветр, при крюков повороте,
Их зашевелит и дверь те нежные спутает листья, —
Не помышляет ловить, что летают в полом утесе,
Предвозвещанья, их класть вновь на место иль вновь съединять их.
Те, кому не дан ответ, уходят, кляня дом Сибиллы.
Здесь да не в тягость тебе промедленье подобное будет;
Хоть бы роптали друзья, хоть силой звал бы в просторы
Путь паруса и наполнить попутные мог ты ветрила, —
Вещую все ж посети, предсказаний, с мольбами, потребуй:
Пусть провещает сама, волей глас и уста пусть разверзнет.
Та о народах тебе Италии, будущих войнах
И о том, как тебе избежать и как вынести беды,
Все сообщит и дарует, почтенная, путь бестревожный.
Вот что дозволено нам тебе возвестить гласом нашим,
Шествуй и к небу взнеси, делами, великую Тройю».
Это из дружеских уст изрекши так, прорицатель
Грузные тотчас дары из злата и кости слоновой
Повелевает нести к кораблям и полозы полнит,
Груды грузя серебра, Додонейские утвари, панцырь,
Переплетенный из колец, тройной, и из злата, а также
Клин и гребень косматый огромного шлема, убором
Что Неоптолема был. И отцу от него есть подарки.
И пополняет гребцов и друзей наделяет оружьем.
А между тем на судах Анхис приладить ветрила
Повелевал, да не будет задержки, лишь ветер повеет.
К оному Феба глашатай взывает с великою честью:
«С Венерой гордым Анхис почтенный супружеством, ты, кто
Дорог богам и спасен из Пергамейских гибелей дважды!
Се — Авсонии брег пред тобой; к нему паруса правь.
Но обогнать его все же по морю необходимо.
Эта Авсонии часть далека, что вскрывает Аполлон.
В путь! — говорит, — о, счастливый любовью сына. Что речи
Распространяю, словами Австрам мешая встающим!»
Также Андромаха, столько ж грустя о последней разлуке,
В дар преподносит златым шитьем испещренные ризы
С хламидой Фригийской вместе — Асканию, в почестях споря,
И, отягчая дарами ткаными, молвит: «И это
Также прими, чтоб оно тебе памятью рук моих было,
Мальчик, и долгой любви Андромахи стадо, супруги
Гектора, знаком; бери дары последние близких, —
Ты, что одни для меня еще образ Астианакта.
Эти глаза у него, эти руки, лицо это было;
Он, по годам ровесник, ныне с тобою мужал бы».
Им, со слезами в глазах, отправляясь, так говорил я:
«Счастливо жизнь проводите вы, чья уже совершилась
Доля; бросаемы мы из одной судьбины в другие;
Вам уготован покой; не взрывать никакой вам равнины
Моря, полей не искать Авсонии, вспять отходящих
Вечно: вы видите здесь подобие Ксанфа в Трою,
Что вы своими воздвигли руками, при лучших, надеюсь,
Знаменьях, и что для Граев окажется менее встречной.
Если до Тибра когда и до нив, что Тибр окружают,
Я досягну, чтоб узреть моему роду данные стены, —
Грады, родные издревле, соседних оба народа,
Мы, в Эпире, в Гесперии, коим один зачинатель —
Дардан, и та же судьба, — единой по духу и общей
Сделаем Тройей; забота потомков да будет та наших».
По морю мы плывем соседней Керавнии мимо,
Путь на Италию здесь, переезд кратчайший по волнам.
Солнце заходит меж тем, оттеняются темные горы,
Мы возлегаем у вод земли столь желанной на лоне;
Выбрав гребцов, там и здесь, на бреге сухом мы покоим
Наши тела, и сон наполняет усталые члены.
Но и полкруга, ведома Горами, Ночь не свершила,
Как неленивый встает Палинур с постели, и все он
Ветры распознает и ловит веянья слухом;
Все испытует созвездья, в безмолвном плывущие небе,
Гиады влажные, также Арктур и двойные Трионы,
И озирает Орион, золотом вооруженный.
И, когда он увидал, что на ясном спокойно все небе,
Звучный с кормы подает он знак; снимаем мы лагерь,
Вновь направляемся в путь и крылья ветрил распускаем.
Вот обагрялась уже, разогнав созвездья, Аврора,
Темные как вдалеке холмы и Италии низкий
Брег мы узрели. Ахат возглашает Италию первым,
Криком Италию все друзья встречают веселым.
Тут родитель Анхис полагает венок на большую
Чашу, вином наполняет ее и богов призывает,
«Боги, суши и моря и бурь непогодных владыки,
Легкую ветру даруйте дорогу и дуйте попутно!»
Жданные веянья чаще становятся, видится пристань
Близко уже, и храм предстает в крепостице Минервы.
Сняли друзья паруса и кормы к берегу правят.
Был Эвройским теченьем выгнут залив в лукоморье;
Скалы, что вышли вперед, опенены влагой соленой;
Сам он сокрыт; простирают руки двойною стеною
Башнеподобные горы, и к берегу храм отбегает.
Здесь на траве четырех, как первое знаменье, коней,
Снежного цвета, что луг щипали широко, узрел я.
Здесь родитель Анхис: «Войну, край приветный, несешь ты!
Коней растят для войны; войной сей табун угрожает.
Впрочем, издавна, привыкши возить колесницу, все носят
Четвероногие те же согласные, в упряжи, вожжи:
Образ и мира», — гласит. Божество заклиная,
Паллады Звонкооружной, приявшей веселых нас первой,
Пред алтарями плащом покрываем мы Фригийским главы;
Гелена по указаньям, что строго он дал, по уставу
Мы повеленные части сжигаем Юноне Аргивской.
Без промедленья, исполнив должной обеты чредою,
Мы обращаем рога перекладин парусных, чтобы
Граерожденных дома и неверные нивы покинуть.
Здесь — Тарента залив, града Геркула, если преданье
Истинно, виден; встает святыня Лакинии против,
Крепость Кавлона, затем Скилакей кораблекрушитель.
Тут вдалеке из воды Тринакрии видится Этна;
Моря безмерное мы грохотанье и скал отголоски
Издали слышим и с ними о берег дробимые гласы;
Мели свирепствуют вдруг и в смешеньи пески с бушеваньем.
Здесь родитель Анхис: «Нет сомненья, та это Харибда;
Гелен утесы сии, сии страшные скалы вещал нам.
Нас выносите, друзья, налегайте дружно на весла!»
Именно как он сказал, совершают; корабль заскрипевший
К левому поворотил Палинур всех раньше теченью,
Влево и вся устремилась на веслах и ветрах когорта.
То на пучине крутой взнесены мы до неба, то также
Прочь отливает волна и до Maн мы сходим подземных.
Трижды утесы стенанье меж полых скал издавали,
Трижды мы взбитую пену и звезды росистые зрели.
А между тем утомленных с солнцем ветер покинул,
И, потерявши свой путь, к берегам пристаем мы Киклопов.
Сам недоступен напору ветров залив и огромен,
Только грохочет вблизи обвалами страшными Этна;
По временам до эфира черную тучу бросает,
Ту, что дымится смолистым вихрем и искрой блестящей;
Пламеней клубы она возносит и лижет созвездья,
А иногда и утесы, горы разъятые недра,
Мечет она, изрыгая; рушит на воздухе с ревом
Перекаленные камни, кипит в глубинах бездонных.
Полусожженное, — молвят, — Энкелада молнией тело
Эта громада гнетет, а сверху огромная Этна
Взвалена, что выдыхает огонь из прорванных горнов;
Только усталым он двинет боком, Тринакрия тотчас
Ропотом вся содрогнется, и дымом подернется небо.
Целую ночь мы, в лесах укрыты, ужасные дива
Переносили, но что было стонов причиной, не зрели,
Не было так как огней созвездий и звездным эфиром
Не было небо светло, но тучи на полюсе темном,
И непогожая ночь луну в облаках укрывала.
Новый уже подымался день, при первом Эое,
И содвигала Аврора влажную тень с небосвода,
Как из лесов, худобой изможденный последней, внезапно
Мужа безвестного облик новый, в одежде прискорбной,
Нам показался и руки простер умоляюще к брегу.
Смотрим назад: он в грязи жестокой, с отросшей брадою,
Сколот шипами покров, но Грай по прочему виду,
И был отправлен под Тройю когда то с оружием отчим.
Дарданский он когда убор и оружие Тройи
Вдруг вдалеке увидал, немного видом испуган,
Замер и шаг задержал, но потом, устремившись ко брегу,
Плача, воскликнул с мольбами: «Звездами вас заклинаю,
Вышними вас и сим небес животворным светилом,
Тевкры, возьмите меня, отвезите в земли любые!
Будет того. Знаю я, что один я из Данаев флота,
И сознаюсь, что войной на пенатов илийских шел я.
Нашего если злодейства безмерна неправда, за это
Бросьте в волны меня, потопите в пучине обширной.
Если погибну, от рук людских будет сладко погибнуть».
Это сказал и, колени обняв, на коленях влачася,
Так пребывал. Чтоб сказал, кто такой он, какого он рода,
Требуем мы, и сознаться, какой он гоним судьбиной.
Сам родитель Анхис, помедлив немного, десную
Юноше подал и дух в нем залогом таким укрепляет.
Вот что он, наконец, говорит нам, страх отложивши:
«Родом из Ифаки я, несчастного спутник Уликса,
Именем я Ахеменид, и, как Адамаст, мой родитель,
Беден быв (если б судьба оставалась та! ), к Тройе поехал,
Здесь же, когда покидали пороги жестокие в страхе
Спутники, я, позабытый, в обширной пещере Киклопа
Ими оставлен, в дому чудовищных пиршеств и крови
Темном, огромном внутри. Сам высок, упирается в звезды
Вышние (боги! такую напасть от земли отвратите!),
Каждому тяжко смотреть на него, не легко говорить с ним.
Он потрохами несчастных и кровью питается черной.
Видел я сам, как два тела схватил громадной рукою
Он из числа нас и, навзничь лежа в средине пещеры,
Их раздробил о скалу, и пороги разбрызганной кровью
Облились; видел, как части, гноем текущие черным,
Он пожирал; под зубами теплые члены хрустели.
Не безнаказанно все ж: Уликс такого не вынес
И не забыл о себе в подобном несчастии Ифак.
Ибо, как только, насыщен едой и вином усыпленный,
Выю согнутую он опустил и разлегся в пещере,
Неизмеримый, во сне и кровь и куски, что смешались
С окровавленным вином, изрыгая, — к великим воззвавши
Мы божествам, бросив жребий чреде, все вместе отвсюду
Ринулись кругом и глаз просверлили орудием острым,
Тот, что, огромный, один под челом угрюмым таился,
То ль на Арголидский щит, толь на светоч Фебейский похожий,
И, наконец, веселясь, товарищей тени отмстили.
Но вы бегите, бегите, несчастные, рвите от брега
Ибо таких же, каков Полифем в углубленной пещере,
Что руноносных овец, там хранит и вымя доит их,
Сто Киклопов других, там и сям, на изогнутом бреге
Здесь несказанных живет и в горах высоких блуждает.
Третьи уже рога Луны наполняются светом,
Как свою жизнь я в лесах влачу между нор и забытых
Логовищ диких зверей; со скалы огромных Киклопов
Я наблюдаю, дрожа при их гласе и шуме шагов их.
Мне невеселую пищу — ягоды, терн камневидный,
Ветви дают, и коренья вырванных трав насыщают.
Все озирая, я первым к брегу идущим увидел
Этот флот, и ему себя, каков бы он ни был,
Я присудил: мне довольно спастись от ужасного рода.
Лучше вы душу мою любой исторгните смертью».
Только он это сказал, горы на вершине мы видим,
Как посредине овец подвигается мощной громадой
Сам пастух Полифем, к привычным брегам направляясь, —
Облик безобразный, грозный, огромный, взора лишенный,
Ствол сосновый в десной он, держа, им стопы подпирает;
С ним тонкорунные овцы, его единая радость
Он, глубоких коснувшись волн и достигнув до моря,
Влагой текучею кровь омыл пронзенного глаза,
Стон испуская, зубами скрежеща, по самому морю
Шествовал он, но вода до чресл не хватала высоких.
Дальше оттуда бежать, взяв просившего (как подобало),
Мы поспешаем, дрожа, в молчаньи рубим причалы;
И, наклонясь, вперегонку взрываем веслами воду.
Нас почуяв, шаги на звук голосов обратил он,
Что нас рукой ухватить никакой нет возможности, видя
И сравняться в погоне бессилен с Ионийским морем,
Криком безмерным взревел, от которого море и волны
Восколебалися все, и далеко Италии земли,
Взвыли, потрясены, и кривые Этны пещеры.
Тотчас Киклопов народ из лесов и со склонов высоких,
Вызванный криком, к заливу стремится и брег наполняет.
Видим мы, как, напрасно собравшись, со взором свирепым,
Братья Этнейские к небу высокие головы взносят;
Сборище страшное: тот же, с высокою макушкой, образ
Дуб поднебесный дает, и взносящие клин кипарисы, —
Или Йова высокий лес, или роща Дианы,
Тягостный страх торопливо причалы куда ни отдать бы
Нас побуждает и ветру попутному вверить ветрила.
Гелена остерегают слова о Харибде и Скилле,
Да по обоим путям, с небольшим различием смерти,
Путь не прошел; решено повернуть обратно ветрила,
Се — является Борей, из узкой теснины Пелора
Посланный нам. Проплываем устья из дикого камня
Мы Пантагии, гавань Мегары, Тапс распростертый.
Эти брега, совершая свои обратно блужданья,
Нам означал Ахеменид, несчастного спутник Уликса.
Остров в Сиканийском виден заливе, обширный, сырого
Против Племирия; имя Ортигии прежние люди
Дали ему. Говорят, что Алфей сюда, Элиды речка,
Путь под понтом нашел сокровенный и ныне сливает
Устьем твоим, Арефуса, с Сикульским морем теченье.
Местных великих богов почтив по приказу, оттуда
Я достигаю земель Гелора стоячего тучных.
Здесь вдоль утесов высоких и скал восстающих Пахина
Мы проплываем; судьбой обреченные не изменяться
Нам Камарины вдали предстают и Гелойские нивы,
И по огромной реке, получившей прозвище Гела,
Там Акрагант недоступный высокие взносит далеко
Стены, коней когда то, мощных духом, рассадник;
Ветры приняв, и тебя покидаю, Селин пальмоносный,
В бродах жестоких плывя, меж скал Лилибейских сокрытых.
Пристань Дрепана меня и малорадостный берег
Здесь принимают, и здесь, столько бурь перенесшего в море,
Горе! отца, всех трудов и забот утешенье, теряю
Я Анхиса! Меня, истомленного, лучший родитель,
Здесь ты покинул! Увы, столько бед перенесший напрасно.
Мне ни Гелен пророк, ужасного много вещавший,
Этого не предсказал несчастья, ни злая Келено.
Это — последняя скорбь, это — мета далеких скитаний.
Выплыв оттуда, я богом направлен к вашему брегу».
Так прародитель Эней один, при общем вниманьи,
Волю рассказывал вновь богов, излагая скитанья.
Он, наконец, замолчал и, речь здесь скончав, отдыхать стал.
После того, как богам было Асии власть и безвинный
Приама род ниспровергнуть угодно, и пал горделивый
Илий, и вся задымилась во прахе Нептунова Тройя, —
К разным странствиям мы, пустынных земель к разысканью,
По прорицаньям богов, готовимся, флот близ Антандра
Самого строя, у всходов Фригийской Иды, не зная
Судьбы, куда нас помчат и где основаться позволят,
И собираем людей. Начиналось лишь раннее лето,
И нас родитель Анхис увещал вверить Року ветрила, —
Как покидаю родной, со слезами, я берег и гавань,
И те равнины, где Тройя была. Мчусь, изгнанник, я в море,
Взявши сына, друзей, пенатов и мощных богов сонм.
С тучными паншями есть в отдаленьи Мавортова область
(Фраки пашут се), где Ликург жестокий когда то
Правил, — дружеский край и пенаты союзные Тройе,
Счастье держалось пока. Мчусь туда и на выгнутом бреге
Первые стены я строю, пристав там богов не по воле,
Имя, во имя свое, Энеада граду даруя.
Матери я Дионее творил и богам приношенья,
Ради авсникий о деле начатом, и, вышнему, тучный
Вол приносим был на бреге отцу небожителей в жертву.
Холм случился вблизи небольшой, кустарник колючий
Рос в вышине и мирт остриями стесненными грозный.
Я, подойдя, из земли пытаюсь зеленую поросль
Вырвать, чтоб свежей листвой свои алтари изукрасить;
Страшное вижу тогда, что дивно рассказывать, чудо:
Первый когда из земли я повлек, подрубивши коренья,
Ствол, на нем проступили кровью черною капли,
Пятнами землю скверня. Тут члены мои леденящий
Ужас потряс, и кровь застыла холодная в страхе.
Снова я и вторично гибкую вырвать лозину
Силюсь, чтоб разузнать до конца сокровенное дело;
Черная, и вторично, кровь из коры выступает.
С мыслями многими в сердце, я сельских нимф ублажаю,
Как и Градива отца, полей покровителя Гетских,
Чудо да склонят, по чину, ко благу, да знаменье снимут.
Все же, когда я берусь за третью лозину с усильем
Большим и упираю в песок упругий колени
(Все говорить иль смолчать? ), печальный стон раздается
Из глубины холма, глас ответный доходит до слуха:
«Бедного что разрываешь, Эней! Пощади хоть могилу.
Остерегись осквернять благочестные руки. Рожден я
В Тройе тебе не чужим: эта кровь не от дерева каплет
(Горе, беги жестокой земли, беги алчного брега!),
Ибо я — Полидор. Здесь, железный, покрыл меня копий
Сев, прободав, и пророс он лозами острыми ныне».
Ум мой после того был удвоенным страхом охвачен,
Оцепенел я, власы поднялись, голос замер в гортани.
Некогда сей Полидор, с великим количеством злата,
Втайне, Приамом бедным к царю был Фракии послан
На воспитанье, когда разуверился он уже в силах
Дарданов и окруженным осадою город свой видел.
Тот же, когда сокрушилась мощь Тевкров и убыло счастье,
За Агамемнона делом пошел, и, победным оружьем
Всякое право презрев, Полидора убил он и злато
Добыл насильем. К чему не склоняешь ты смертные души
К злату, проклятая страсть! Когда ужас кости покинул,
Я знатнейшим народа избранным, отцу раньше прочих,
Чудо богов сообщаю, и их прошу я решенья.
То же сужденье у всех: покинуть преступную землю
И, оскверненную дружбу презревши, суда вверить ветрам,
Вновь погребение мы Полидору свершаем; в громадный
Холм снесена земля; алтари воздвигнуты Манам,
В темных унылых повязках и в черных ветвях кипариса;
Стали Илиады вкруг, власы распустив, по обряду,
Мы же приносим сосуды, млеком вспененные теплым,
И со священною кровью чаши: душу могиле
Мы отдаем и громким в последний зов голосом кличем.
Лишь только стало возможно довериться понту, и ветры
Водам спокойствие дали, и Австр, шелестя, позвал к шири, —
Вывели снова друзья корабли и наполнили берег.
Пристань мы покидаем; град и земли отходят.
Есть в середине пучины остров священный, который
Матерью очень Нереид любим и Эгейским Нептуном.
Вкруг берегов и земель он блуждал, но его, благочестный,
С Миконом Лукодержатель связал и с высокой Гиарой,
Дав неподвижность, позволил ветр презирать и жилым быть.
Мчусь я туда; истомленных надежной пристанью остров
Мирный приемлет; сойдя, мы чтим Аполлона город.
Аний царь (был царем он людей и служителем Феба),
Лавр священный вокруг висков и повязки надевши,
Встречу бежит; узнает в Анхисе старинного друга.
Дружбы в знак съединив десные, мы входим под кровли.
Храм я бога почтил, из древнего строенный камня:
«Собственный дом мне даруй, Тимбрей! Даруй стены усталым,
Род и незыблемый град; храни Пергамы новые Тройи
Тех, от Данаев что и от злого остались Ахилла.
Кто нам как вождь? Плыть куда повелишь? Основать где жилище?
Знаменье дай нам, отец, и в наша души вселился!»
Только я это сказал, как явно вдруг все задрожало:
Богa лавр и пороги, и вкруг далеко всколебалась
Вся гора, и взгудел, в святилищах вскрытых, треножник.
Свержены, падаем ниц, и до слуха доносится голос:
«Дарданы мощные! Та, что впервые от племени предков
Вас породила земля, — изобилием радостным та же
Примет вернувшихся вас. Ищите древнюю матерь.
Будет Энея дом над всем там властвовать кругом,
Как и сыны сынов и те, что родятся от оных».
Это нам Феб; и, с общим, огромная радость, смятеньем,
Здесь возникает, и все, что за стены крутом, вопрошают,
Феб призывает скитальцев куда и велит возвратиться?
Старых тогда вспоминая людей преданья, родитель,
«Слушайте, мужи, — гласит, — и свои познайте надежды.
Крета, великого Йова остров, лежит среди понта,
Высь Идейская там, колыбель там нашего рода.
Градов сто населяют великих богатые царства.
Славный оттуда отец, если я вспоминаю, что слышал,
Правильно, Тевкр появился первым на бреге Ретейском,
Область для царства ища. Еще ни Илий, ни крепость
Пергамов не возвышались; все жили в долинах глубоких.
Кибела матерь оттуда уставница, медь Корибантов,
Роща Иды оттуда, честное при тайнах молчанье
И соединенные львы, что царицы влекут колесницу.
Что ж, устремимся, куда ведут богов повеленья.
Ветры мы ублажим и направимся к Гносийским царствам.
Не на большом переезде они: только б Юпитер с нами
Был, третий день корабли у брегов поставит Кретейских».
Это сказав, алтарям закалает должные части
Он: Нептуну быка и тебе быка, статный Аполлон,
Черную Буре овцу и белую Зефирам тихим.
Слухи идут, что покинул, изгнанный, отчее царство
Вождь Идоменей. И Креты брега безлюдными стали,
Брошены домы врагом, и стоят пустыми жилища.
В соревновании разном крик корабельщиков слышен;
И увещают друзья на Крету и к прадедам ехать.
Пристань Ортигии мы оставив, несемся по морю;
Так мы минуем вершины Бакхова Накса, Донику
В зелени, дальше Олеар, и Пар белоснежный, и севы
Киклад в воде, и, средь частых земель, что бурны, проливы.
И, подымаясь с кормы, за плывущими следует ветер.
Так пристаем, наконец, к побережиям древним Куретов.
Я возвожу, в нетерпеньи, желанного города стены;
Имя Пергамеи выбрав, прошу, тем названьем довольный,
Люд — полюбить очаги и воздвигнуть над кровлями крепость.
Были уже на сухом поставлены береге кормы;
Браки и новые нивы заняли жизнь молодежи;
Суд я творил и дома; как вдруг в заразном дыханьи
Неба, губительный мор на людей плачевно нисходит,
Губит древа и посевы, год настает смертоносный.
Милые души одни покидают, другие больное
Тело влачат; и палит бесплодные Сириус нивы.
Травы горели, и сев больной отказывал в пище.
Вновь об оракуле я Ортигии мыслю и Фебе,
И убеждает отец, плыть морем, вымаливать милость:
Где же предел он положит событиям тяжким, откуда
Помощи в бедствиях ждать он велит, куда путь нам направить?
Ночь была; на земле было сном все живое объято;
Лики святые богов и Пенаты Фригии, коих
Я из Тройи с собой, из самого пламени града,
Вынес, как будто тогда пред моими очами предстали,
В сон погруженными, светом облиты великим, который
Полная через большие окна луна проливала.
Так провещали они, речью сей отымая заботы:
«Чтобы, в Ортигию ты явясь, от Аполлона слышал,
Здесь он гласит и к твоим нас он посылает порогам.
Мы из Дардании пепла шли за тобой и твоими,
Мы на судах переплыли с тобою бурливое море;
Так до светил вознесем мы внуков грядущих и граду
Миродержавство дадим. Для великих великие стены
Уготовляй и упорствуй в подвиге долгом скитаний.
Место ты перемени. Тебе берег не этот назначил
Делий, и не на Крете велел поселиться Аполлон.
Есть страна, что зовут Гесперии именем Граи,
Древняя область, оружьем сильна и земли плодородьем;
Мужи Энотры там жили; ныне гласят, что потомки
Краю Италии дали, вождя по имени, имя:
Это исконные наши владенья; там Дардан родился,
Как и Иасий отец, рода нашего с коих начало.
Встань, слова эти отцу дряхолетнему весело молви,
Что не сомнительны: Кориф пусть он и Авсонии земли
Ищет. Диктейские вам запрещает Юпитер нивы.
Оным видением я и гласом богов потрясенный
(Ибо не сон это был, но явно, как будто, я видел
Образы их, власы закрытые, близкие лики,
И обливалось тогда все тело потом холодным).
С ложа я подымаюсь и руки, ладонями кверху,
К небу с мольбой простираю и лью беспримесные жертвы
На очаги. Совершив приношенье, Анхису, что было,
Весело я сообщаю, все излагая в порядке.
Тут он признал, что род наш двойной, что два у нас предка,
Что обманул нас он новой о древних селеньях ошибкой,
Так говоря: «Мой сын, испытанный Илийским роком,
Мне об этих вещах одна вещала Кассандра.
Помню теперь: это все и сулила нашему роду,
Часто Гесперию, часто Италов край именуя,
Но, что Гесперии к брегу прибудут когда нибудь Тевкры,
Верил ли кто? И тогда кто пророчицу слушал Кассандру?
Фебу уступим, искать, по совету, лучшего будем».
Так он сказал, и, ликуя, мы все повинуемся речи.
Это опять покидаем место, немногих оставив,
Парус подняв, полым килем режем обширные воды.
Только что вышли суда на просторы, и больше никоей
Не появлялось земли, небо всюду и всюду пучины,
Темного цвета тогда над моей головой встала туча,
Ночь и бурю неся, и взревели волны во мраке.
Ветры крутят беспрерывно море, великие волны
Высятся, нас по обширной кидает, разбросанных, бездне,
Тучи закутали день, и влажная ночь свод небесный
Скрыла, среди облаков двоятся разорванных вспышки.
Сбившись с пути своего, по слепым блуждаем мы водам.
Сам ни ночи, ни дня различить на небе не может
И не припомнит пути Палинур в середине пучины.
Три таким образом дня, в слепом тумане, неверных
По морю носимся мы и столько ж ночей без созвездий.
День на четвертый впервые земля, наконец, означаться
Стала, открылись вдали нам горы, и дым заклубился.
Падает парус; на весла мы налегли; торопливо
Пену гребцы, упираясь, клубят, синеву разгребают.
Я, спасенный из волн, сначала берегом Строфад
Принят. Стоят острова, что названы именем Грайским
Строфад, в Ионийской шири; приют жестокой Келено
Там и прочих Гарпий, с тех пор как закрылся Финея
Дом для них и былые покинуты в ужасе яства.
Чудища горестней их иль какой либо язвы жесточе,
Иль наказанья богов из Стигийских воли не являлось.
Лица у птиц как у дев, течет изверженье из чрева
Гнусное, руки с когтями и образ от голода вечно
Только туда мы доплыли, мы в пристань вступили, и тотчас
Видим веселое стадо быков, там и сям, на лужайках,
И козлоногий скот на траве без присмотра какого.
Мы нападаем с мечом и богов с самим призываем
Йовом на часть и добычу. Потом на излучистом бреге
Ложе мы устрояем, пируем за пышной трапезой.
Но неожиданно, в грозном с гор полете, Гарпии
Нам предстают, потрясая с великим шумом крылами,
Пищу у нас расхищают, все оскверняя нечистым
Прикосновеньем; ужасен их голос в зловоньи несносном.
Мы вторично в большом отдаленьи под полой скалою,
Что деревами вокруг закрыта и страшною тенью,
Возобновляем столы, вновь огонь алтарей зажигая,
Но вторично, с другой стороны, из незримых убежищ
С криком летит на добычу с когтистыми лапами стая,
Яства устами скверня. Друзьям за оружие взяться
Повелеваю и бой с толпой начать беспощадный.
Точно как я сказал, свершено; сокрытые, в травах
Располагают мечи и щиты потаенные прячут.
Те налетели когда, испустив на излучистом бреге
Крик свой, знак подает Мисен с высокого камня
Медью пустой. Нападают друзья, новый бой затевая,
И поражают железом птиц отвратительных моря.
Но ни для перьев увечья, ей раны в спины малейшей
Те не приемлют и в быстром побеге уносятся к зве "здам,
Полудоеденный пир и гнусный след оставляя.
Только одна на утес высокий села Келено,
Бед пророчица, речи такие кинув из груди:
«Бой, значит, вы за убийство быков, за телиц распростертых,
Лаомедонта потомки, бой начать вы готовы
И неповинных Гарпий из отцовского вытеснить царства?
В души примите ж и эти мои запомните речи,
То, что Фебу отец всемогущий, а мне — Феб Аполлон
Предвозвестили, скажу, из Фурий величайшая, я вам!
Вы на Италию путь направляете; ветры призвавши,
Можете вы достичь до Италии, в пристань проникнуть,
Но окружить не придется стенами город вам данный,
Прежде чем голод жестокий и мщенье за наше убийство
Вас не принудит столы зубами грызть, пожирая».
Молвила и, на крылах поднявшись, в лес улетела.
А у товарищей кровь застыла в страхе внезапном
Хладная. Мужество пало, уже не оружием боле,
Но, и молясь и прося, хотят вымаливать мира,
Будь это злые богини иль будь это гнусные птицы.
Се — родитель Анхис, воздевая с берега длани,
К вышним взывает богам, указуя должные чести:
«Боги, угрозы да минут! От зла сего, боги, храните!
Нас, благочестных, спасите безгневно!» Причалы от брега
Он отвязать тут велит, напряженные верви ослабить.
Ноты вздувают ветрила, бежим по пенистым волнам
Тем путем, куда нас призывают ветер и кормчий.
Вот посредине пучины лесистый Закинф выдается,
Сама, Дулихий за ней и Нерит, скалами грозный.
Ифаки мы избегаем утесов, Лаэртова царства,
И проклинаем мы землю — кормилицу злого Уликса.
Вскоре, одетые в тучи, горы Левкатовой выси
Нам показались и страшный для мореходов Аполлон.
Правим туда, утомясь, и к малому граду подходим;
С носа падает якорь, стоят у берега кормы.
Здесь мы, нежданной достигнув земли, наконец, — очищений
Йову жертву творим, алтари, по обету, затеплив.
Илийским Акцийский берег празднеством мы прославляем.
В скользком масле, родной борьбою тешатся снова,
Сняв одежды, друзья; веселит, что избегли мы стольких
Градов Арголидских, путь держа врагов посредине.
Солнце меж тем облетает круг великого года,
И ледяная зима бугрит Аквилонами волны.
Щит из выгнутой меди, громадного ношу Абанта,
К двери входной прибив, стихом знаменую деянье:
«Дар Энея, победных данаев вооруженье».
Пристань покинуть потом я велю и садиться у весел.
Море друзья вперегонку бьют и воды взметают.
Скоро воздушные стены мы минуем Феаков,
Мимо проходим Эпира брегов и, Хаонии в гавань
Внидя, мы пристаем к высокому граду Буфроту.
Невероятную здесь мы весть о событиях слышим,
Будто Гелен Приамид над градами Грайскими правит,
Что овладел он супругой и скиптром Эакида Пирра
И что родному вторично досталась Андромаха мужу.
Я изумился, и страстным вспыхнуло сердце желаньем
С Геленом поговорить, о таких узнать приключеньях.
Вышел от пристани я, суда покинув и берег,
В самый тот праздник, когда трапезу и грустные жертвы,
Прямо пред городом, в роще, у ложного вод Симоэнта,
Праху Андромаха мужа свершала и Ман на могилу
Гектора гласом звала, что, пустую, зеленым почтила
Дерном она и двумя, как поводом слез, алтарями,
Лишь усмотрела она, что иду я, и Трои оружье
Вдруг, в изумленьи, узнала, — безмерным испугана чудом,
Глядя на нас, обомлела, тепло покинуло кости;
Падает и спустя лишь время долгое молвит:
«Истинно ль твой это лик?
Мне предстал ли, как истинный вестник,
Ты, сын богини? Ты жив? Иль, благой если день ты покинул,
Где же Гектор?» Сказав, залилась слезами и рощу
Плачем наполнила всю. Исступленной лишь малое мог я
Молвить в ответ и, смущенный, твержу прерывные речи:
«Точно, я жив, но влачу чрез все крайние бедствия жизнь я;
Не усомнись, ибо истину зришь…
Горе! Какой же судьбе, от такого отъята супруга,
Ты предана? Иль какой осенил тебя жребий достойный?
Пирру ли ты, как супруга, Андромаха Гектора служишь?»
Взор опустила она и гласом упавшим сказала:
«О, между всеми блаженна одна Приамейева дева!
Та у враждебной могилы, высокой под стенами Тройи,
Смерть приняла, никаких жребьев об ней не метали,
Пленницу не преклонял победитель хозяин на ложе!
Родины после пожара, по разным влеченные водам,
Спесь потомка Ахилла, надменного юноши, в рабстве
Мы, рождая, сносили. Когда, наконец, устремился
Он за Ледейской Гермионой, Лакедемонийским браком,
Гелену отдал меня он, рабыню рабу, в обладанье.
Пирра, однако, Орест, к супруге похищенной страстной
Воспламенившись любовью и мстительных Фурий во власти,
Подстерегает и губит, врасплох, алтарей близ отцовских.
По Неоптолема смерти, его отдана была царства
Гелену часть, и он дал Хаонийским нивам названье,
Как и Хаонии всей, по имени Хаона Тройя,
Пергам и Илия крепость к этим добавив высотам.
Но что за ветры тебе даровали сей путь? Что за судьбы?
Иль тебя к нашим брегам некий бог случайно направил?
Что и мальчик Асканий? Живет ли и воздухом дышит?
Тот, кого в Тройе тебе (родила счастливой Креуса).
Есть ли у мальчика скорбь о потерянной матери все же?
Что, стародавнюю доблесть в его душе возмужавшей
И сам отец Эней и дядя будит ли Гектор?»
Это она изливала, плача, и долгих рыданий
Тщетно поток вызывала, когда герой к нам подходит
Гелен от стен, Приамид, в сопровождении многих;
Он своих узнает, с весельем ведет нас к порогам
И меж отдельных вопросов льет обильные слезы.
Я прохожу, узнавая малую Тройю, великих
Пергамы изображенье, ручей, называемый Ксанфом,
Тощий, и лобызаю Скейских ворот я пороги.
Вместе и Тевкры, как я, наслаждаются градом союзным.
В портиках были они царем прияты обширных,
Посередине дворца возливали вакхейские кубки,
Жертвы взлагали на злато и патэры в дланях держали.
И уже день миновал, миновал и другой, и ветрила
Ветр призывал, и надутым австром полнился карбас.
К вещему с сими словами иду, и вот что прошу я:
«В Тройе рожденный, богов толкователь! Ты таинства Феба,
Ты — и треножник, ты Клария лавр, ты ведаешь звезды,
И окрыленных язык, и знаменья перьев проворных!
Ныне скажи (ибо весь уже предсказал благосклонный
Путь мне оракул и боги, властью своей, указали
Все — в Италию плыть, земель добиваться далеких;
Новое, — что и не скажешь — одна Гарпия Келено
Чудо нам провещала, гнев напророчила горький
И непристойный глад): бед каких избегать мне сначала,
Что совершая, смогу одолеть такие несчастья?»
Гелен, сначала тогда заклав телиц по обряду,
Молит о мире богов и повязки свои разрешает
На освященной главе; меня же, о, Феб, на порог твой
Сам рукою ведет, смущенного страшной святыней.
Вот что затем он, как жрец, из божественных уст мне вещает:
«Сын богини! Что ты, при счастливых знаменьях, в море
Держишь пути, — достоверно: такие судьбы богов царь
Определил: он смены ведет, и вершится черед сей.
Я лишь немного тебе из многого речью открою,
Да безопасней ты плыл по водам спокойным и мог бы
В пристань Авсония встать: мешают прочее Парки
Гелену знать, воспрещает Юнона Сатурния молвить.
Эту Италию, прежде всего, что ты мнишь уже близкой,
В ближнюю приготовляясь войти, в неведеньи, пристань,
Дальними землями дальний еще отделяет путь трудный.
Раньше веслу изгибаться должно в Тринакрийских водах
И посетить кораблям Авсонийской соли пучину,
Быть у подземных озер и на острове Кирки Ээйской,
Чем основать на земле безопасной ты город возможешь.
Знаменья дам я тебе, ты держи их, в душе сохраняя.
Как, озабоченный, ты, у вод реки потаенной,
Веприцу узришь в тени громадную дубов прибрежных,
Что, тридцати голов приплод принеся, распростерлась,
Белая лежа на почве, вкруг вымени белые дети, —
Града и будет там место, там подвигам подлинный отдых.
И да кусанья столов грядущие не устрашают:
Судьбы спасенье найдут, отвратит призванный Аполлон,
Этих, однако, земель, брегов этих Италской суши
Ближних, прибоями что омываются нашего моря, —
Остерегайся: все стены здесь Граями заняты злыми.
Ибо поставлены здесь и стены Нарикниских Локров,
И Саллентинские занял поля Идоменей народом
Ликтийский вооруженным; вождь Филоктет Мелибейский
Малую ту здесь Петелию скрыл за крепчайшей стеною.
Дальше: когда через воды суда переплывшие станут,
И алтари ты поставишь, на бреге обеты свершая,
В пурпурный должен покров волоса ты убрать, укрываясь,
Чтоб средь священных огней, в честь богов возжигаемых, некий
Лик враждебный тебе не предстал и всего не нарушил.
Сей служенья обряд друзья да хранят, сей — и сам ты!
В сей да пребудут твои, непорочные, вере потомки.
А по отплытьи когда тебя Сикулов к брегу направит
Ветер и узкого грани начнут раздвигаться Пелора,
Левой держаться земли и левых, в долгом объезде,
Вод должен ты; избегай и волн и берега справа.
Силой разъяты когда то страшным паденьем, места те
(Вот что властна менять безмерная времени давность),
Как говорят, разошлись, а раньше и тот и другой брег
Были одним; силой волн ворвалось море в средину,
Вырвав Гесперийский бок у Сикулов; нивы и грады
Берегом так разведя, их делит узким прибоем.
Правым Скилла владеет, Харибда жестокая левым
Боком, и трижды она глубокой провала пучиной
Воды обширные в бездну глотает и снова на воздух
Попеременно их мечет и звезды волнами хлещет.
Скиллу же в темных скрывает порах пещера, откуда
Лик выставляет она, корабли завлекая на скалы.
Сверху лицом — человек и грудью прекрасною — дева
Вплоть до бедер, она — ужасного образа рыба
Дальше, дельфинов хвосты со чревом волков съединяя.
Лучше тебе обогнуть Пахина в Тринакрии меты,
Медленно двигаясь, путь совершить окружно далекий,
Чем хоть однажды узреть безобразную Скиллу в обширном
Логове и оглашенный утес лаем псов темно синих.
Если у Гелена, впрочем, какая есть мудрость, в пророка
Если есть вера, и дух если истиной полнит Аполлон,
То лишь одно, сын богини, тебе пред всем прочим одно лишь
Я предреку и, твердя, посоветую снова и снова:
Волей Юноны в мольбах заклинай божество паче прочих,
Вольно Юноне обеты твори и владычицы мощной
Милость дарами моли смиренными; так, победитель,
В Италский край, наконец, ты, оставив Тринакрию, вступишь.
Только туда доплывешь, ты достигнешь Кумейского града,
Богосвященных озер и шумящего лесом Аверна;
Там исступленную узришь пророчицу, что под скалою
Судьбы вещает, листам имена и знаки вверяет.
Всякие что на листах напишет пророчества дева,
Расположив чередой, оставляет в закрытой пещере.
Те неподвижно лежат на местах и хранят свой порядок.
Только она, если легкий ветр, при крюков повороте,
Их зашевелит и дверь те нежные спутает листья, —
Не помышляет ловить, что летают в полом утесе,
Предвозвещанья, их класть вновь на место иль вновь съединять их.
Те, кому не дан ответ, уходят, кляня дом Сибиллы.
Здесь да не в тягость тебе промедленье подобное будет;
Хоть бы роптали друзья, хоть силой звал бы в просторы
Путь паруса и наполнить попутные мог ты ветрила, —
Вещую все ж посети, предсказаний, с мольбами, потребуй:
Пусть провещает сама, волей глас и уста пусть разверзнет.
Та о народах тебе Италии, будущих войнах
И о том, как тебе избежать и как вынести беды,
Все сообщит и дарует, почтенная, путь бестревожный.
Вот что дозволено нам тебе возвестить гласом нашим,
Шествуй и к небу взнеси, делами, великую Тройю».
Это из дружеских уст изрекши так, прорицатель
Грузные тотчас дары из злата и кости слоновой
Повелевает нести к кораблям и полозы полнит,
Груды грузя серебра, Додонейские утвари, панцырь,
Переплетенный из колец, тройной, и из злата, а также
Клин и гребень косматый огромного шлема, убором
Что Неоптолема был. И отцу от него есть подарки.
И пополняет гребцов и друзей наделяет оружьем.
А между тем на судах Анхис приладить ветрила
Повелевал, да не будет задержки, лишь ветер повеет.
К оному Феба глашатай взывает с великою честью:
«С Венерой гордым Анхис почтенный супружеством, ты, кто
Дорог богам и спасен из Пергамейских гибелей дважды!
Се — Авсонии брег пред тобой; к нему паруса правь.
Но обогнать его все же по морю необходимо.
Эта Авсонии часть далека, что вскрывает Аполлон.
В путь! — говорит, — о, счастливый любовью сына. Что речи
Распространяю, словами Австрам мешая встающим!»
Также Андромаха, столько ж грустя о последней разлуке,
В дар преподносит златым шитьем испещренные ризы
С хламидой Фригийской вместе — Асканию, в почестях споря,
И, отягчая дарами ткаными, молвит: «И это
Также прими, чтоб оно тебе памятью рук моих было,
Мальчик, и долгой любви Андромахи стадо, супруги
Гектора, знаком; бери дары последние близких, —
Ты, что одни для меня еще образ Астианакта.
Эти глаза у него, эти руки, лицо это было;
Он, по годам ровесник, ныне с тобою мужал бы».
Им, со слезами в глазах, отправляясь, так говорил я:
«Счастливо жизнь проводите вы, чья уже совершилась
Доля; бросаемы мы из одной судьбины в другие;
Вам уготован покой; не взрывать никакой вам равнины
Моря, полей не искать Авсонии, вспять отходящих
Вечно: вы видите здесь подобие Ксанфа в Трою,
Что вы своими воздвигли руками, при лучших, надеюсь,
Знаменьях, и что для Граев окажется менее встречной.
Если до Тибра когда и до нив, что Тибр окружают,
Я досягну, чтоб узреть моему роду данные стены, —
Грады, родные издревле, соседних оба народа,
Мы, в Эпире, в Гесперии, коим один зачинатель —
Дардан, и та же судьба, — единой по духу и общей
Сделаем Тройей; забота потомков да будет та наших».
По морю мы плывем соседней Керавнии мимо,
Путь на Италию здесь, переезд кратчайший по волнам.
Солнце заходит меж тем, оттеняются темные горы,
Мы возлегаем у вод земли столь желанной на лоне;
Выбрав гребцов, там и здесь, на бреге сухом мы покоим
Наши тела, и сон наполняет усталые члены.
Но и полкруга, ведома Горами, Ночь не свершила,
Как неленивый встает Палинур с постели, и все он
Ветры распознает и ловит веянья слухом;
Все испытует созвездья, в безмолвном плывущие небе,
Гиады влажные, также Арктур и двойные Трионы,
И озирает Орион, золотом вооруженный.
И, когда он увидал, что на ясном спокойно все небе,
Звучный с кормы подает он знак; снимаем мы лагерь,
Вновь направляемся в путь и крылья ветрил распускаем.
Вот обагрялась уже, разогнав созвездья, Аврора,
Темные как вдалеке холмы и Италии низкий
Брег мы узрели. Ахат возглашает Италию первым,
Криком Италию все друзья встречают веселым.
Тут родитель Анхис полагает венок на большую
Чашу, вином наполняет ее и богов призывает,
«Боги, суши и моря и бурь непогодных владыки,
Легкую ветру даруйте дорогу и дуйте попутно!»
Жданные веянья чаще становятся, видится пристань
Близко уже, и храм предстает в крепостице Минервы.
Сняли друзья паруса и кормы к берегу правят.
Был Эвройским теченьем выгнут залив в лукоморье;
Скалы, что вышли вперед, опенены влагой соленой;
Сам он сокрыт; простирают руки двойною стеною
Башнеподобные горы, и к берегу храм отбегает.
Здесь на траве четырех, как первое знаменье, коней,
Снежного цвета, что луг щипали широко, узрел я.
Здесь родитель Анхис: «Войну, край приветный, несешь ты!
Коней растят для войны; войной сей табун угрожает.
Впрочем, издавна, привыкши возить колесницу, все носят
Четвероногие те же согласные, в упряжи, вожжи:
Образ и мира», — гласит. Божество заклиная,
Паллады Звонкооружной, приявшей веселых нас первой,
Пред алтарями плащом покрываем мы Фригийским главы;
Гелена по указаньям, что строго он дал, по уставу
Мы повеленные части сжигаем Юноне Аргивской.
Без промедленья, исполнив должной обеты чредою,
Мы обращаем рога перекладин парусных, чтобы
Граерожденных дома и неверные нивы покинуть.
Здесь — Тарента залив, града Геркула, если преданье
Истинно, виден; встает святыня Лакинии против,
Крепость Кавлона, затем Скилакей кораблекрушитель.
Тут вдалеке из воды Тринакрии видится Этна;
Моря безмерное мы грохотанье и скал отголоски
Издали слышим и с ними о берег дробимые гласы;
Мели свирепствуют вдруг и в смешеньи пески с бушеваньем.
Здесь родитель Анхис: «Нет сомненья, та это Харибда;
Гелен утесы сии, сии страшные скалы вещал нам.
Нас выносите, друзья, налегайте дружно на весла!»
Именно как он сказал, совершают; корабль заскрипевший
К левому поворотил Палинур всех раньше теченью,
Влево и вся устремилась на веслах и ветрах когорта.
То на пучине крутой взнесены мы до неба, то также
Прочь отливает волна и до Maн мы сходим подземных.
Трижды утесы стенанье меж полых скал издавали,
Трижды мы взбитую пену и звезды росистые зрели.
А между тем утомленных с солнцем ветер покинул,
И, потерявши свой путь, к берегам пристаем мы Киклопов.
Сам недоступен напору ветров залив и огромен,
Только грохочет вблизи обвалами страшными Этна;
По временам до эфира черную тучу бросает,
Ту, что дымится смолистым вихрем и искрой блестящей;
Пламеней клубы она возносит и лижет созвездья,
А иногда и утесы, горы разъятые недра,
Мечет она, изрыгая; рушит на воздухе с ревом
Перекаленные камни, кипит в глубинах бездонных.
Полусожженное, — молвят, — Энкелада молнией тело
Эта громада гнетет, а сверху огромная Этна
Взвалена, что выдыхает огонь из прорванных горнов;
Только усталым он двинет боком, Тринакрия тотчас
Ропотом вся содрогнется, и дымом подернется небо.
Целую ночь мы, в лесах укрыты, ужасные дива
Переносили, но что было стонов причиной, не зрели,
Не было так как огней созвездий и звездным эфиром
Не было небо светло, но тучи на полюсе темном,
И непогожая ночь луну в облаках укрывала.
Новый уже подымался день, при первом Эое,
И содвигала Аврора влажную тень с небосвода,
Как из лесов, худобой изможденный последней, внезапно
Мужа безвестного облик новый, в одежде прискорбной,
Нам показался и руки простер умоляюще к брегу.
Смотрим назад: он в грязи жестокой, с отросшей брадою,
Сколот шипами покров, но Грай по прочему виду,
И был отправлен под Тройю когда то с оружием отчим.
Дарданский он когда убор и оружие Тройи
Вдруг вдалеке увидал, немного видом испуган,
Замер и шаг задержал, но потом, устремившись ко брегу,
Плача, воскликнул с мольбами: «Звездами вас заклинаю,
Вышними вас и сим небес животворным светилом,
Тевкры, возьмите меня, отвезите в земли любые!
Будет того. Знаю я, что один я из Данаев флота,
И сознаюсь, что войной на пенатов илийских шел я.
Нашего если злодейства безмерна неправда, за это
Бросьте в волны меня, потопите в пучине обширной.
Если погибну, от рук людских будет сладко погибнуть».
Это сказал и, колени обняв, на коленях влачася,
Так пребывал. Чтоб сказал, кто такой он, какого он рода,
Требуем мы, и сознаться, какой он гоним судьбиной.
Сам родитель Анхис, помедлив немного, десную
Юноше подал и дух в нем залогом таким укрепляет.
Вот что он, наконец, говорит нам, страх отложивши:
«Родом из Ифаки я, несчастного спутник Уликса,
Именем я Ахеменид, и, как Адамаст, мой родитель,
Беден быв (если б судьба оставалась та! ), к Тройе поехал,
Здесь же, когда покидали пороги жестокие в страхе
Спутники, я, позабытый, в обширной пещере Киклопа
Ими оставлен, в дому чудовищных пиршеств и крови
Темном, огромном внутри. Сам высок, упирается в звезды
Вышние (боги! такую напасть от земли отвратите!),
Каждому тяжко смотреть на него, не легко говорить с ним.
Он потрохами несчастных и кровью питается черной.
Видел я сам, как два тела схватил громадной рукою
Он из числа нас и, навзничь лежа в средине пещеры,
Их раздробил о скалу, и пороги разбрызганной кровью
Облились; видел, как части, гноем текущие черным,
Он пожирал; под зубами теплые члены хрустели.
Не безнаказанно все ж: Уликс такого не вынес
И не забыл о себе в подобном несчастии Ифак.
Ибо, как только, насыщен едой и вином усыпленный,
Выю согнутую он опустил и разлегся в пещере,
Неизмеримый, во сне и кровь и куски, что смешались
С окровавленным вином, изрыгая, — к великим воззвавши
Мы божествам, бросив жребий чреде, все вместе отвсюду
Ринулись кругом и глаз просверлили орудием острым,
Тот, что, огромный, один под челом угрюмым таился,
То ль на Арголидский щит, толь на светоч Фебейский похожий,
И, наконец, веселясь, товарищей тени отмстили.
Но вы бегите, бегите, несчастные, рвите от брега
Ибо таких же, каков Полифем в углубленной пещере,
Что руноносных овец, там хранит и вымя доит их,
Сто Киклопов других, там и сям, на изогнутом бреге
Здесь несказанных живет и в горах высоких блуждает.
Третьи уже рога Луны наполняются светом,
Как свою жизнь я в лесах влачу между нор и забытых
Логовищ диких зверей; со скалы огромных Киклопов
Я наблюдаю, дрожа при их гласе и шуме шагов их.
Мне невеселую пищу — ягоды, терн камневидный,
Ветви дают, и коренья вырванных трав насыщают.
Все озирая, я первым к брегу идущим увидел
Этот флот, и ему себя, каков бы он ни был,
Я присудил: мне довольно спастись от ужасного рода.
Лучше вы душу мою любой исторгните смертью».
Только он это сказал, горы на вершине мы видим,
Как посредине овец подвигается мощной громадой
Сам пастух Полифем, к привычным брегам направляясь, —
Облик безобразный, грозный, огромный, взора лишенный,
Ствол сосновый в десной он, держа, им стопы подпирает;
С ним тонкорунные овцы, его единая радость
Он, глубоких коснувшись волн и достигнув до моря,
Влагой текучею кровь омыл пронзенного глаза,
Стон испуская, зубами скрежеща, по самому морю
Шествовал он, но вода до чресл не хватала высоких.
Дальше оттуда бежать, взяв просившего (как подобало),
Мы поспешаем, дрожа, в молчаньи рубим причалы;
И, наклонясь, вперегонку взрываем веслами воду.
Нас почуяв, шаги на звук голосов обратил он,
Что нас рукой ухватить никакой нет возможности, видя
И сравняться в погоне бессилен с Ионийским морем,
Криком безмерным взревел, от которого море и волны
Восколебалися все, и далеко Италии земли,
Взвыли, потрясены, и кривые Этны пещеры.
Тотчас Киклопов народ из лесов и со склонов высоких,
Вызванный криком, к заливу стремится и брег наполняет.
Видим мы, как, напрасно собравшись, со взором свирепым,
Братья Этнейские к небу высокие головы взносят;
Сборище страшное: тот же, с высокою макушкой, образ
Дуб поднебесный дает, и взносящие клин кипарисы, —
Или Йова высокий лес, или роща Дианы,
Тягостный страх торопливо причалы куда ни отдать бы
Нас побуждает и ветру попутному вверить ветрила.
Гелена остерегают слова о Харибде и Скилле,
Да по обоим путям, с небольшим различием смерти,
Путь не прошел; решено повернуть обратно ветрила,
Се — является Борей, из узкой теснины Пелора
Посланный нам. Проплываем устья из дикого камня
Мы Пантагии, гавань Мегары, Тапс распростертый.
Эти брега, совершая свои обратно блужданья,
Нам означал Ахеменид, несчастного спутник Уликса.
Остров в Сиканийском виден заливе, обширный, сырого
Против Племирия; имя Ортигии прежние люди
Дали ему. Говорят, что Алфей сюда, Элиды речка,
Путь под понтом нашел сокровенный и ныне сливает
Устьем твоим, Арефуса, с Сикульским морем теченье.
Местных великих богов почтив по приказу, оттуда
Я достигаю земель Гелора стоячего тучных.
Здесь вдоль утесов высоких и скал восстающих Пахина
Мы проплываем; судьбой обреченные не изменяться
Нам Камарины вдали предстают и Гелойские нивы,
И по огромной реке, получившей прозвище Гела,
Там Акрагант недоступный высокие взносит далеко
Стены, коней когда то, мощных духом, рассадник;
Ветры приняв, и тебя покидаю, Селин пальмоносный,
В бродах жестоких плывя, меж скал Лилибейских сокрытых.
Пристань Дрепана меня и малорадостный берег
Здесь принимают, и здесь, столько бурь перенесшего в море,
Горе! отца, всех трудов и забот утешенье, теряю
Я Анхиса! Меня, истомленного, лучший родитель,
Здесь ты покинул! Увы, столько бед перенесший напрасно.
Мне ни Гелен пророк, ужасного много вещавший,
Этого не предсказал несчастья, ни злая Келено.
Это — последняя скорбь, это — мета далеких скитаний.
Выплыв оттуда, я богом направлен к вашему брегу».
Так прародитель Эней один, при общем вниманьи,
Волю рассказывал вновь богов, излагая скитанья.
Он, наконец, замолчал и, речь здесь скончав, отдыхать стал.
