Минувший день, склоняясь головой,
Мне говорит: «Я умираю. Новый
Уже идет в порфире огневой.
Ты прожил день унылый и суровый.
Лениво я влачил за часом час:
Рассвет был хмур и тускл закат багровый.
За бледным полднем долго вечер гас;
И для тебя все миги были скудны,
Как старый, в детстве читанный, рассказ.
Зато со мной ты путь прошел нетрудный,
И в час, когда мне ― смерть, и сон ― тебе,
Мы расстаемся с дружбой обоюдной.
Иным огнем гореть в твоей судьбе
Другому дню, тому, кто ждет на смене.
Зловещее я слышу в ворожбе
Угрюмых парк. О, бойся их велений!
Тот день сожжет, тот день тебя спалит.
Ты будешь, мучась, плакать об измене,
В подушки прятать свой позор и стыд,
И, схвачен вихрем ужаса и страсти,
Всем телом биться о ступени плит!
Но день идет. Ты ― у него во власти.
Так молви мне: «прости», как другу. Я ―
День без восторгов, но и без несчастий!»
В смущеньи слушаю; душа моя
Знакомым предвкушением объята
Безумной бури в бездне бытия…
Как эти штормы я любил когда-то.
Но вот теперь в душе веселья нет,
И тусклый день жалею я, как брата,
Смотря с тоской, что теплится рассвет.
28 марта 1915
Мне говорит: «Я умираю. Новый
Уже идет в порфире огневой.
Ты прожил день унылый и суровый.
Лениво я влачил за часом час:
Рассвет был хмур и тускл закат багровый.
За бледным полднем долго вечер гас;
И для тебя все миги были скудны,
Как старый, в детстве читанный, рассказ.
Зато со мной ты путь прошел нетрудный,
И в час, когда мне ― смерть, и сон ― тебе,
Мы расстаемся с дружбой обоюдной.
Иным огнем гореть в твоей судьбе
Другому дню, тому, кто ждет на смене.
Зловещее я слышу в ворожбе
Угрюмых парк. О, бойся их велений!
Тот день сожжет, тот день тебя спалит.
Ты будешь, мучась, плакать об измене,
В подушки прятать свой позор и стыд,
И, схвачен вихрем ужаса и страсти,
Всем телом биться о ступени плит!
Но день идет. Ты ― у него во власти.
Так молви мне: «прости», как другу. Я ―
День без восторгов, но и без несчастий!»
В смущеньи слушаю; душа моя
Знакомым предвкушением объята
Безумной бури в бездне бытия…
Как эти штормы я любил когда-то.
Но вот теперь в душе веселья нет,
И тусклый день жалею я, как брата,
Смотря с тоской, что теплится рассвет.
28 марта 1915
