Был май, веселый месяц май, ―
Кому же грустно в мае?
Цветов в полях ― хоть убавляй,
А лес, а птичьи стаи?
А небо в звездах и луне?
А тучки на закате,
То в перламутровом огне,
То в пурпуре, то в злате?
Итак, был май. Поля цвели,
В аллеях пели пчелки,
На межнике коростели,
А в просе перепелки.
Был старый лес веселый днем,
А ночью тайны полный.
Там пел ручей, обросший мхом,
И лес смотрелся в волны,
Тюльпаны, пьяные от рос,
На берегу шептались,
А одуванчики в стрекоз,
Как юнкера, влюблялись.
И вот один из них сказал:
«Я прост и беден с вида,
Но страстью жаркой запылал
К вам, милая сильфида!
Среди своих подруг стрекоз
Вы прима-балерина!
Вы рождены для светлых грез,
Для ласк и… серпантина!
И даже пьяница тюльпан
Влюблен был в ножки эти,
Когда плясали вы канкан
В лесу, при лунном свете!
А в сердце пламенном моем
Царицей вы живете!
Для вас я сделаю заем
У медуницы-тети,
Потом и свадьбу в добрый час
Отпразднуем мы с вами.
И буду я глядеть на вас
Влюбленными глазами.
Перецелую, как кадет,
У вас я каждый пальчик!..»
А стрекоза ему в ответ:
«Какой вы глупый мальчик!
«Для вас я сделаю заем
У медуницы-тетя»,
А много ли ― вопрос весь в том ―
У тети вы найдете?
Питаться солнцем да росой,
Поверьте, я не стану!
Нет, балерина, милый мой,
Для вас ― не по карману!»
Она умолкла. Лес дремал,
Не шевелились травы,
А ветерок в кустах вздыхал:
«Ну, времена! Ну, нравы!»
Настала осень; лес желтел,
Лист падал в позолоте,
Косматый шмель в гостях сидел
У медуницы-тети,
И тетя бедная в слезах
Печально говорила,
Что одуванчика на днях
Она похоронила,
А повенчался с стрекозой
Какой-то жук рогатый,
В параличе, полуживой,
Но знатный и богатый.
Шмель слушал молча. Лес дремал,
Не шевелились травы,
И только ветерок вздыхал:
«Ну, времена! Ну, нравы!..»
(1893)
Кому же грустно в мае?
Цветов в полях ― хоть убавляй,
А лес, а птичьи стаи?
А небо в звездах и луне?
А тучки на закате,
То в перламутровом огне,
То в пурпуре, то в злате?
Итак, был май. Поля цвели,
В аллеях пели пчелки,
На межнике коростели,
А в просе перепелки.
Был старый лес веселый днем,
А ночью тайны полный.
Там пел ручей, обросший мхом,
И лес смотрелся в волны,
Тюльпаны, пьяные от рос,
На берегу шептались,
А одуванчики в стрекоз,
Как юнкера, влюблялись.
И вот один из них сказал:
«Я прост и беден с вида,
Но страстью жаркой запылал
К вам, милая сильфида!
Среди своих подруг стрекоз
Вы прима-балерина!
Вы рождены для светлых грез,
Для ласк и… серпантина!
И даже пьяница тюльпан
Влюблен был в ножки эти,
Когда плясали вы канкан
В лесу, при лунном свете!
А в сердце пламенном моем
Царицей вы живете!
Для вас я сделаю заем
У медуницы-тети,
Потом и свадьбу в добрый час
Отпразднуем мы с вами.
И буду я глядеть на вас
Влюбленными глазами.
Перецелую, как кадет,
У вас я каждый пальчик!..»
А стрекоза ему в ответ:
«Какой вы глупый мальчик!
«Для вас я сделаю заем
У медуницы-тетя»,
А много ли ― вопрос весь в том ―
У тети вы найдете?
Питаться солнцем да росой,
Поверьте, я не стану!
Нет, балерина, милый мой,
Для вас ― не по карману!»
Она умолкла. Лес дремал,
Не шевелились травы,
А ветерок в кустах вздыхал:
«Ну, времена! Ну, нравы!»
Настала осень; лес желтел,
Лист падал в позолоте,
Косматый шмель в гостях сидел
У медуницы-тети,
И тетя бедная в слезах
Печально говорила,
Что одуванчика на днях
Она похоронила,
А повенчался с стрекозой
Какой-то жук рогатый,
В параличе, полуживой,
Но знатный и богатый.
Шмель слушал молча. Лес дремал,
Не шевелились травы,
И только ветерок вздыхал:
«Ну, времена! Ну, нравы!..»
(1893)
