ПИСЬМО К ДРУГУ
Я чаю, мысли те суть с истиной согласны,
Что наши земляки все к крайностям пристрастны.
Когда нам посмотреть лет сотенку назад,
Как все невежества в России пили яд,
Увидим, что тогда словесности не знали,
Учение грехом смертельным почитали,
Писать или читать был мастером не всяк,
И право лишь на то имели поп да дьяк.
А ныне, как прошло столь стыдно заблужденье,
Как понемногу к нам въезжает просвещенье,
Рехнулись также все, лишь только не на том:
В противность дедам всяк почти блестит пером,
И мысля подражать британцам иль французам,
Всяк в ре́круты себя записывает к музам.
Похвальна страсть сия, и ревность та в сердцах
Великих сделала мужей во всех веках.
Но прежде нежели тем рвеньем воспалиться,
Всяк должен бы своих способностей спроситься,
Что учинит ли он какое тем добро,
Коль, следуя другим, возьмется за перо.
Однако ж частые примеры нам являют,
Что правила сего писцы не сохраняют.
Знать, нека слепота, им свойственна одним,
Бывает в том всегда препятством главным им.
Себя ведь разбирать не легкая работа;
Займись тем, может быть, пройдет писать охота.
Так лучше, чтобы сей охоты не терять,
Решились многие без мыслей сочинять
И говорят в себе: «Начну писать без плану,
Развязку сделаю тогда, когда устану.
Пусть выйдет, что бог даст, поэма иль роман,
Иль втюрю их в один обеих чемодан.
Смотря по тем часам, веселым иль печальным,
Что музам посвящу с разбором я недальным,
Иль важно, иль смешно пером заговорю
И возвыше́нный слог я с низким помирю.
Приисканным дыша и многотрудным жаром,
В одной странице вверх я полечу с Икаром,
Надувшись, гром солью претягостный ушам,
Чтоб то изобразить, чего не знаю сам.
Когда же взятый в долг весь выйдет жар парами,
Другую я займу страничку пустяками;
Чтоб случай преподать читателям зевнуть,
Им проповедь скажу, морали взявши путь.
Потом, чтоб к своему быть духа свойству ближе,
Примусь за слог Бовы и Францеля пониже.
Коль мыслями я стар, слов новых накую;
Как хочешь, ум, вертись, а книгу я склею».
Вот так-то иногда маратель рассуждает,
Как мучить добрых он людей предпринимает.
Какой же из его потенья выйдет плод?
Собразный мерам сим какой-нибудь урод.
Кто пишет дочерям в досаду Мнемосины,
Имея только лишь те движущи причины,
Что дерзости он тем бессильный кажет знак,
Что без сего никто б не знал, что он дурак;
Тот без разбору всё в творение вмещает,
Что в голову его случайно попадает;
Не зная то, что мысль блестящую всегда
Потребно разуметь, пристроить нам куда;
Что не у места коль ее поставишь смело,
Утратишь блеск ее и все испортишь дело;
Что описание прекрасное лесов,
Вечерния зари иль утренник часов
Читателя привесть возможет в восхищенье,
Коль в роде Геснера все писано творенье.
Но там, где хочешь ты все сгибы тронуть чувств,
Витийство ― пустяки, и вздоры ― труд искусств.
Воображенья пыл пускай в поэмах блещет,
Но нежность лишь в тебе пусть искры томны мещет;
Что чувствуешь, заставь всех то же ощутить:
Ко сердцу надобно лишь сердцем говорить.
Трудились точно так Арноды, Рихардсоны,
И вылились у них Батильды, Грандисоны.
Они читателя не водят по лесам
И не дают болтать некстати старикам
О бурях, о морях повествований длинных,
Которы в книгах нам наскучили старинных;
Но говорит везде в них само естество,
Невинности у них повсюду торжество;
Порочный совести разится, чтя их, гласом,
Гнушается собой, гнушаясь Ловеласом.
Напротив, там, поет где брань духов Мильтон,
Ввыспрь ум его парит, гремит в нем сильный звон;
Он живо пишет нам красы Едемска сада;
Коль серу ж, пламень, мрак описывает ада,
То кажется, что он от черных адских сил
То описание с их почтой получил.
Когда ж опять хотят Корнелии, Расины
Подвигнуть страсти в нас, сердечные пружины,
То слога плавного лиется в них река,
И дышит каждая их чувствием строка.
Осмеивает ли Мольер людские нравы,
Иль сказки Лафонтен сплетает для забавы,
Во всех приличная видна им разнота:
В том едка соль, в другом приятна простота.
Вот так, там чувствуя всяк собственное свойство
И зная, род избрав, хранить благоустройство,
Для пользы и хвалы трудится не вотще;
На верх Парнаса все взлетают вообще.
Могли бы, может быть, туда достичь мы сами,
Умели б коль ходить все должными стезями.
Когда бы всяк свою способность разбирал,
То б, может быть, не то, что пишет, он писал.
Иной, чем рисовать нрав добрый иль порочный,
Точить бы предприял нам сказочки восточны.
Другой, не муча нас насильным громом од,
Избрал бы, может быть, стихов пониже род.
А третий вместо бы трагического тону
Удачно б подражал баляснику Скаррону.
Почем знать? Может быть, сыскался б и такой,
Который бы узнал, что грех ему большой
И в прозу и в стихи пускаться на отвагу
И тратить только тем и время и бумагу.
Но трудно, чтобы кто расстался с сей мечтой.
Невежа завсегда доволен сам собой.
А паче как большой он умница гордится,
Глупейший коль его еще ему дивится,
Что часто истине живет у нас назло,
Как некогда сказал разумно Боало.
Но ежели нельзя уж переделать света,
Так вместо моего послужит пусть совета
Пословица сия, известна издавна,
Которой кончила Марина «Хвастуна»
И здесь которая не хуже пригодится:
«Всем должно не в свои нам сани не садиться».