У самого дома взъерошенным кленом,
Мой день, ты еще надо мною шумишь,
И ты, моя улица, хламом зеленым
Завалена вся от подъездов до крыш.
Земля подо мною крутилась недаром:
Нет-нет да и свалит куда-нибудь вкось,
Но хоть ускользала вертящимся шаром,
А всё ж уцепиться за край удалось.
И около красных заречных закатов,
И рвов, и мостов, и холмов, и церквей,
Меня в огороженный дворик упрятав,
Бушуют косматые толпы ветвей.
Кирпичные тучи из труб отработав,
По целому небу костры разбросав,
За длинным оврагом литейных заводов
Грохочут и ночью и днем корпуса.
Так что же ― вот это моя усыпальница,
Гробница моя и мой вечный покой?
Вот этой землей мое тело завалится
И станет когда-нибудь этой землей?
А там некрологом не очень подробным
Почтят на последнем газетном листке
И сделают надпись на камне надгробном
Совсем на каком-то другом языке.
Мы пушкинским словом бездонно-хрустальным
Еще и сегодня с тобою живем.
Так что ж тебе делать со звуком печальным?
Так что ж тебе в имени дальнем моем?
Зачем же опять я над сеткой железной
Тебе посылаю мой теннисный мяч,
Мой стих отрешенный, мой крик бесполезный,
Подхваченный ветром моих неудач?
Так что же мне делать с моею печалью,
Чтоб стать ей навеки печалью твоей?
Куда я с моими стихами причалю?
Скажи мне, куда я плыву без огней?
А может быть ― ветер попутный со мною,
А может быть ― я оседлаю волну,
А может быть, я как высокой волною ―
Высоким стихом до тебя доплесну!..