Сказка
Каменщики пели: «Мы молоды!
В небо уйдем! Что нам стоит?
В наших сердцах столько золота!
На горе новый город построим!
Весь мир мы воздвигнем заново!
Наши башни пронзят небо старое!
Вместо звезд зажжем электрические лампочки,
Будем перекликаться с жителями Марса!»
На лесах еще сновали каменщики быстрые,
А уж в залы тащили бархата ворох…
В одну ночь был выстроен
Самый высокий город.
Чего только в нем не было!..
Ручные носороги в саду куролесили.
Прямо в небо
Уводили витые лестницы.
Старики резвились, задрав рубашки,
Младенцы спорили о философии,
Все целый день играли в шашки
И пили кофе.
Никто не грустил,
Ибо никто не любил;
Никто не воскресал,
Ибо никто не умирал.
Но все, вздымаясь на самолетах быстрых,
Нежно ласкали друг друга,
И только слегка попискивали,
О земле вспоминая темной и скудной.
Так, не зная юности и старости,
Жили люди, может, день, может, год…
Чтоб не пробрался гость из иного царства,
Три гепарда не отходили от золотых ворот.
Был вечер. На площади пели скрипки сонные.
Томные девушки жевали цыплят,
Юноши, засыпая, тонкие экспромты
Ногтем писали на цветочных лепестках.
Тогда пришел на площадь Нищий,
Больной, смердящий, в рогоже драной.
Скрипки залаяли неприлично.
На фруктовые вазы вскочили дамы.
«Вот вам гепарды!.. Завели б лучше сторожа с собаками!..»
― «Папа, разве есть на свете нищие?..»
― «Послушайте, monsieur, вы плохо пахнете!..
Вы верно ошиблись… кого вы ищете?»
«Иду я на Святую Гору, грехи замаливать!
Я ослеп от снега, я оглох от ветра!
Благодетели милосердные, сжальтесь!
Дайте до утра отогреться!..»
Отвечали ему все ― мудрые младенцы, попугаи, дамы,
Мопсы, старички, коты сиамские:
«Ах, как жаль! вы напрасно шли так много!
Ни одного местечка свободного!
Сойдите на землю, там, помнится,
Есть отели, меблированные комнаты.
Наш город так мал.
У нас всего пятьсот зал;
Сто зал, чтоб пить Шато д’Икем, сто зал, чтоб вздыхать поутру,
Сто зал для чтения персидских лириков,
Сто зал для езды на ручных кенгуру,
Сто зал, откуда мы смотрим на Сириуса…
Как видите ― все занято…
Счастливый путь!.. До свиданья!..»
Нищий перстом замкнул свой горький рот,
Дрожа от стужи у деревьев мандариновых.
На челе его выступил кровавый пот.
Открылись на ладонях язвы гвоздиные.
И все же вздох пронесся длинный и могильный,
Как ветр. Погасли люстры.
Стены закачались. Диваны заходили.
Коты сиамские замяукали грустно;
Да где-то чирикала птичка:
«Поль, что случилось? Зажгите ж электричество!»
Потом все стихло, просветлело.
Нет города! Ночь, снег, тишина,
Только ветер трепал портьеры, да на осколках тарелок
Голубела куцая луна.
Дамы декольтированные груди прикрывали перьями страусовыми,
Мужчины от холода хватались за животы,
Визжали младенцы, забыв о Шопенгауэре,
Издыхая, царапались взлохмаченные коты.
«Я хотела надеть теплое платье… это ты сказал ― ненужно!..»
― «Я не вижу ни автомобиля, ни даже простого извозчика!..»
― «Это ужасно!.. ведь я еще не ужинал!..»
― «Ты забываешь, что я на седьмом месяце… я умру… ты ведь хочешь?..»
― «Может, помолиться?.. ведь такие случаи в истории бывали…
Отче Наш!.. вы не помните, как дальше?..»
Нищий все так же дрожал у березы печальной,
Кровавый иней на лбу блистал.
Отняв от уст застывший палец,
Он сказал:
«Я такой маленький ― я живу в заячьих норах,
Я ночую в домике улитки, в гнезде жаворонка.
Я не мог поместиться в вашем огромном городе!
Я не мог войти в ваши залы мраморные!
У вас были звезды, золотые вазы, скрипки нежные,
У вас был город в цвету и в огнях.
Я стоял и плакал над вашей бедностью ―
У вас не было места для меня.
Что отдать вам? Моя рогожа разодрана.
Кругом только лес и снега.
Как приму вас? У меня нет высокого города,
У меня нет даже простого очага.
Но верьте! верьте! верьте!
Что вам стужа? что вам снег?
Мое сердце
Открыто для всех!
Усомнились, ― оно маленькое! Где же?
Нас много! как мы войдем?
Глупые! Целый мир находил последнее прибежище
В нем!»
Говорил Нищий. Падали слезы жаркие.
И земля дышала белым паром;
Снег сходил, средь листьев прошлогодних
Показались первые былинки, такие убогие;
Зацветали первоцветы, запахло Пасхой,
Запели, к земле припадая, белогрудые ласточки,
Слезы капали, землю тревожили,
Будили, грели.
Слезы, иль может быть
Дождик апрельский?
И дряхлые франты в промокших цилиндрах,
И дамы, бросая с пудрой пуховки,
Греясь на солнце, плакали слезами невинными,
Радуясь весне средь зимы глубокой:
«Христово сердце! солнце майское!
В Твоих лучах мы купаемся!»
Только Нищий как прежде дрожал от стужи, от ветра.
Его лицо колол декабрьский снег.
Нет! Ему не согреться
Вовек!
Слышим Твой голос,
Но в наших сердцах унылых
Такая темь! такой холод!
Господи, помилуй!
Декабрь 1917
Москва