Черный человек
Друг мой, друг мой,/ Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит/ Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,/ Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,/ Как крыльями птица,
Ей на шее ноги/ Маячить больше невмочь.
Черный человек,/ Черный, черный,
Черный человек/ На кровать ко мне садится,
Черный человек/ Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек/ Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,/ Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь/ Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек,/ Черный, черный…
«Слушай, слушай,―/ Бормочет он мне, ―
В книге много прекраснейших/ Мыслей и планов.
Этот человек/ Проживал в стране
Самых отвратительных/ Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране/ Снег до дьявола чист,
И метели заводят/ Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой/ И лучшей марки.
Был он изящен,/ К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,/ Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,/ Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой/ И своею милою».
«Счастье, ― говорил он,―/ Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души/ За несчастных всегда известны.
Это ничего,/ Что много мук
Приносят изломанные/ И лживые жесты.
В грозы, в бури,/ В житейскую стынь,
При тяжелых утратах/ И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым ―
Самое высшее в мире искусство».
«Черный человек! / Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе/ Живешь водолазовой.
Что мне до жизни/ Скандального поэта.
Пожалуйста, другим/ Читай и рассказывай».
Черный человек/ Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются/ Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,/ Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло/ Обокравший кого-то.
…………………
…………………
Друг мой, друг мой,/ Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит/ Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,/ Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная… / Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,/ Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта/ Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,/ Съехались в нашем саду.
Где-то плачет/ Ночная зловещая птица,
Деревянные всадники/ Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный/ На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр/ И откинув небрежно сюртук.
«Слушай, слушай! ―/ Хрипит он, смотря мне в лицо.
Сам все ближе/ И ближе клонится. ―
Я не видел, чтоб кто-нибудь/ Из подлецов
Так ненужно и глупо/ Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся! / Ведь нынче луна.
Что же нужно еще/ Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками/ Тайно придет «она»,
И ты будешь читать/ Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов! / Забавный народ!
В них всегда нахожу я/ Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке/ Длинноволосый урод
Говорит о мирах,/ Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,/ В одном селе,
Может, в Калуге,/ А может, в Рязани,
Жил мальчик/ В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,/ С голубыми глазами…
И вот стал он взрослым,/ К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,/ Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,/ Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой/ И своею милою».
«Черный человек! / Ты ― прескверный гость!
Эта слава давно/ Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,/ И летит моя трость
Прямо к морде его,/ В переносицу…
………………….
… Месяц умер,/ Синеет в окошко рассвет.
Ах, ты, ночь! / Что ты, ночь, наковеркала!
Я в цилиндре стою. / Никого со мной нет.
Я один… / И ― разбитое зеркало…
14 ноября 1925