Монолог египетской пирамиды
Я―/ египетская пирамида.
Я легендами перевита.
И писаки/ меня/ разглядывают,
и музеи/ меня/ раскрадывают,
и ученые возятся с лупами,
пыль пинцетами робко сколупывая,
и туристы,/ потея,/ теснятся,
чтоб на фоне бессмертия сняться.
Отчего же пословицу древнюю
повторяют феллахи и птицы,
что боятся все люди/ времени,
а оно―/ пирамид боится!
Люди, страх вековой укротите!
Стану доброй,/ только молю:
украдите,/ украдите,/ украдите память мою!
Я вбираю в молчанье суровом
всю взрывную силу веков.
Кораблем космическим/ с ревом
отрываюсь/ я/ от песков.
Я плыву марсианским таинством
над землей,/ над людьми-букашками,
лишь какой-то туристик болтается,
за меня зацепившись подтяжками.
Вижу я сквозь нейлонно-неоновое:
государства лишь внешне новы.
Все до ужаса в мире не новое ―
тот же древний Египет―/ увы!
Та же подлость в ее оголтении.
Те же тюрьмы―/ только модерные.
То же самое угнетение,
только более лицемерное.
Те же воры,/ жадюги,/ сплетники,
торгаши… / Переделать их! / Дудки!
Пирамиды недаром скептики.
Пирамиды―/ они не дуры.
Облака я углами раздвину
и прорежусь,/ как призрак, из них.
Ну-ка, сфинкс под названьем Россия,
покажи свой таинственный лик!
Вновь знакомое вижу воочию ―
лишь сугробы вместо песков.
Есть крестьяне,/ и есть рабочие,
и писцы―/ очень много писцов.
Есть чиновники,/ есть и армия.
Есть, наверное,/ свой фараон.
Вижу знамя какое-то… / Алое!
А,―/ я столько знавала знамен!
Вижу,/ здания новые грудятся,
вижу,/ горы встают на дыбы.
Вижу,/ трудятся… / Невидаль ― трудятся!
Раньше тоже трудились рабы…
Слышу я―/ шумит первобытно
их/ тайгой называемый лес.
Вижу что-то… / Никак, пирамида!
«Эй, ты кто?» / «Я ― Братская ГЭС».
«А, слыхала:/ ты первая в мире
и по мощности,/ и т[е] п[е]
Ты послушай меня,/ пирамиду.
Кое-что расскажу я тебе.
Я, египетская пирамида,
как сестре, тебе душу открою.
Я дождями песка перемыта,
но еще не отмыта от крови.
Я бессмертна,/ но в мыслях безверье,
и внутри все кричит и рыдает.
Проклинаю любое бессмертье,
если смерти―/ его фундамент!
Помню я,/ как рабы со стонами
волокли под плетями и палками,
поднатужась,/ глыбу стотонную
по песку/ на полозьях пальмовых.
Встала глыба… / Но в поисках выхода
им велели без всякой запинки
для полозьев ложбинки выкопать
и ложиться в эти ложбинки.
И ложились рабы в покорности
под полозья:/ так бог захотел…
Сразу двинулась глыба по скользкости
их раздавливаемых тел.
Жрец являлся… / С ухмылкой пакостной
озирая рабов труды,
волосок, умащеньями пахнущий,
он выдергивал из бороды.
Самолично он плетью сек
и визжал:/ «Переделывать, гниды!» ―
если вдруг проходил волосок
между глыбами пирамиды.
И―/ наискосок
в лоб или висок:
«Отдохнуть часок?
Хлеба хоть кусок?
Жрите песок!
Пейте сучий сок!
Чтоб ― ни волосок!
Чтоб ― ни волосок!»
А надсмотрщики жрали,/ толстели
и плетьми свою песню свистели.
ПЕСНЯ НАДСМОТРЩИКОВ
Мы надсмотрщики,
мы―/ твои ножки,/ трон.
При виде нас/ морщится
брезгливо/ фараон.
А что он без нас?
Без наших глаз?
Без наших глоток?
Без наших плеток?
Плетка―/ лекарство,
хотя она не мед.
Основа государства ―
надсмотр,/ надсмотр.
Народ без назидания
работать бы не смог.
Основа созидания ―
надсмотр,/ надсмотр.
И воины, раскиснув,
бежали бы, как сброд.
Основа героизма ―
надсмотр,/ надсмотр.
Опасны,/ кто задумчивы.
Всех мыслящих―/ к закланью.
Надсмотр за душами
важней,/ чем над телами.
Вы что-то загалдели?
Вы снова за нытье?
Свободы захотели?
А разве нет ее?
(И звучат не слишком бодро
голоса:/ «Есть! / Есть!» ―
то ли есть у них свобода,
то ли хочется им есть!)
Мы―/ надсмотрщики.
Мы гуманно грубые.
Мы вас бьем не до смерти,
для вашей пользы, глупые.
Плетками/ по черным
спинам/ рубя,
внушаем:/ «Почетна
работа/ раба».
Что о свободе грезить?
Имеете вы, дурни,
свободу―/ сколько влезет
молчать,/ о чем вы думаете.
Мы ― надсмотрщики.
С нас тоже/ пот ручьем.
Рабы,/ вы нас не можете
упрекнуть/ ни в чем.
Мы смотрим настороженно.
Мы псы―/ лишь без намордников.
Но ведь и мы,/ надсмотрщики, ―
рабы других надсмотрщиков.
А над рабами стонущими, ―
раб Амона он ―
надсмотрщик всех надсмотрщиков,
наш бедный фараон.
Пирамида продолжает:
Но за рабство рабы не признательны.
Несознательны рабы,/ несознательны.
Им не жалко надсмотрщиков,/ рабам,
им не жалко фараона,/ рабам, ―
на себя не хватает жалости.
И проходит стон по рядам,
стон усталости.
ПЕСНЯ РАБОВ
Мы рабы… Мы рабы… Мы рабы…
Как земля, наши руки грубы.
Наши хижины ― наши гробы.
Наши спины тверды, как горбы.
Мы животные. Мы для косьбы,
молотьбы, а еще городьбы
пирамид, ― возвеличить дабы
фараонов надменные лбы.
Вы смеетесь во время гульбы
среди женщин, вина, похвальбы,
ну а раб ― он таскает столбы
и камней пирамидных кубы.
Неужели нет сил для борьбы,
чтоб когда-нибудь встать на дыбы?
Неужели в глазах голытьбы ―
предначертанность вечной судьбы
повторять: «Мы рабы… Мы рабы…»?
Пирамида продолжает:
А потом рабы восставали,
фараонам за все воздавали,
их швыряли под ноги толп…
А какой из этого толк?
Я,/ египетская пирамида,
говорю тебе,/ Братская ГЭС:
столько в бунтах рабов перебито,
но не вижу я что-то чудес.
Говорят,/ уничтожено рабство…
Не согласна:/ еще мощней
рабство/ всех предрассудков классовых,
рабство денег,/ рабство вещей.
Да,/ цепей старомодных нет,
но другие на людях цепи ―
цепи лживой политики,/ церкви
и бумажные цепи газет.
Вот живет человечек маленький.
Скажем, клерк. / Собирает он марки.
Он имеет свой домик в рассрочку.
Он имеет жену и дочку.
Он в постели начальство поносит,
ну а утром доклады подносит
изгибаясь, кивает:/ «Йес…»
Он свободен,/ Братская ГЭС!
Ты жестоко его не суди.
Бедный малый,/ он раб семьи.
Ну а вот/ в президентском кресле
человечек другой,/ и если,
предположим, он даже не сволочь,
что он сделать хорошего сможет?
Ведь, как трон фараона,/ без новшеств
кресло―/ в рабстве у собственных ножек.
Ну а ножки―/ те, кто поддерживают
и когда им надо,/ придерживают.
Президенту надоедает,
что над ним/ чье-то «надо!» витает,
но бороться поздно:/ в их лести
кулаки увязают,/ как в тесте.
Президент сопит обессиленно:
«Ну их к черту! / Все опостылело…»
Гаснут в нем благородные страсти…
Кто он? / Раб своей собственной власти.
Ты подумай,/ Братская ГЭС,
в скольких людях―/ забитость,/ запуганность.
Люди,/ где ваш хваленый прогресс?
Люди,/ люди,/ как вы запутались!
Наблюдаю гранями строгими
и потрескавшимися сфинксами
за великими вашими стройками,
за великими вашими свинствами.
Вижу:/ дух человеческий слаб.
В человеке/ нельзя/ не извериться.
Человек―/ по природе раб.
Человек/ никогда не изменится.
Нет,/ отказываюсь наотрез
ждать чего-то… / Прямо,/ открыто
говорю это,/ Братская ГЭС,
я, египетская пирамида.
Монолог Братской ГЭС
Пирамида,/ я дочь России,
непонятной тебе земли.
Ее с детства плетьми крестили,
на клочки разрывали,/ жгли.
Ее душу топтали, топтали,
нанося за ударом удар,
печенеги,/ варяги,/ татары
и свои―/ пострашнее татар.
И лоснились у воронов перья,
над костьми вырастало былье,
и сложилось на свете поверье
о великом терпенье ее.
Прославлено терпение России.
Оно до героизма доросло.
Ее, как глину, на крови месили,
ну, а она терпела, да и все.
И бурлаку, с плечом, протертым лямкой,
и пахарю, упавшему в степи,
она шептала с материнской лаской
извечное: «Терпи, сынок, терпи…»
Могу понять, как столько лет Россия
терпела голода и холода,
и войн жестоких муки нелюдские,
и тяжесть непосильного труда,
и дармоедов, лживых до предела,
и разное обманное вранье,
но не могу осмыслить: как терпела
она само терпение свое?!
Есть немощное, жалкое терпенье.
В нем полная забитость естества,
в нем рабская покорность, отупенье…
России суть совсем не такова.
Ее терпенье ― мужество пророка,
который умудренно терпелив.
Она терпела все… / Но лишь до срока,
как мина. / А потом/ случался/ взрыв!
Прервала пирамида:/ Я против
всяких взрывов… / Навиделась я!
Колют,/ рубят,/ а много ли проку?
Только кровь проливается зря!
Братская ГЭС продолжает:
Зря? / Зову я на память прошлое,
про себя повторяя вновь
строки вещие:/«… Дело прочно,
когда под ним струится кровь».
И над кранами,/ эстакадами,
пирамида,/ к тебе сквозь мошку
поднимаю ковшом экскаватора
в кабаках и боярах Москву.
Погляди-ка:/ в ковше над зубьями
золотые/ торчат купола.
Что случилось там? / Что насупленно
раззвонились колокола?