Л. Шинкарёву
Могила де Лонга
с вершины глядит на гранитную серую Лену.
Простора―
навалом,
свободы, как тундры, ― не меряно,
и надвое
ветер
ломает в зубах сигарету,
и сбитая шапка
по воздуху скачет в Америку.
Здесь ветер гудит
наподобие гордого строгого гимна.
На кончике месяца,
как на якутском ноже,
розовато
лежат облака,
будто нельмовая строганина,
с янтарными жёлтыми жилами жира заката.
Здесь выбьет слезу,
и она через час, не опомнившись,
целёхонькой с неба скользнёт
на подставленный пальчик японочки.
Здесь только вздохнешь,
и расправится парус залатанный,
наполнившись вздохом твоим,―
аж у Новой Зеландии!
Здесь плюнешь―
залепит глаза хоть на время в Испании цензору,
а может, другому―
как братец, похожему ― церберу.
Здесь, дым выдувая,
в двустволку тихонько подышишь,
и юбки, как бомбы,
мятежно взорвутся в Париже!
А руку поднимешь―
она над вселенной простёрта…
Простор-то,
простор-то!
Торчит над землёю,
от кухонных дрязг обезумевшей,
над гамом всемирной толкучки,
всемирного лживого торга
бревно корабельное,
будто бы пёрст,
указующий,
что смысл человеческой жизни
в прорыве к простору ―
и только!
Дежнёв и Хабаров,
Амундсен и Нансен,
вы пробовали
уйти от всего,
что оскоминно,
тинно,
пристойно.
Не знали правительства ваши,
что были вы все верноподданные
особого толка―
вы верными были простору.
С простором, как с равным,
вы спорили крупным возвышенным спором,
оставив уютные норы
бельмастым кротам-червеедам.
Лишь тот, кто себя ощущает соперником равным
с простором,
себя ощущает на этой земле
человеком.
Мельчает душа от врагов «правоверных»―
до ужаса мелких.
О, господи,
их побеждать―
это даже противно!
Для «неправоверных»
простор―
это вечная Мекка.
С ним драться не стыдно.
Он сильный и честный противник.
Обижены богом скопцы,
что дрожат за престолы,
за кресла, портфели…
Ну как им не тошно от скуки!
Для них никогда не бывало
и нету простора.
Они бы его у других отобрали,―
да коротки руки!
Диктатор в огромном дворце,
словно в клетке, затюканно мечется,
а узник сидит в одиночке,
и мир у него на ладони.
Под робой тюремной
в груди его―
всё человечество,
под стрижкой-нулёвкой―
простор, утаённый при шмоне.
Убить человека, конечно, возможно…
Делов-то!
Простор не убьёшь.
Для тюремщиков это прискорбно.
Простор, присягаю тебе!
Над могилой де Лонга,
припав па колено,
целую гудящее знамя простора.
Могила де Лонга
с вершины глядит на гранитную серую Лену.
Простора―
навалом,
свободы, как тундры, ― не меряно,
и надвое
ветер
ломает в зубах сигарету,
и сбитая шапка
по воздуху скачет в Америку.
Здесь ветер гудит
наподобие гордого строгого гимна.
На кончике месяца,
как на якутском ноже,
розовато
лежат облака,
будто нельмовая строганина,
с янтарными жёлтыми жилами жира заката.
Здесь выбьет слезу,
и она через час, не опомнившись,
целёхонькой с неба скользнёт
на подставленный пальчик японочки.
Здесь только вздохнешь,
и расправится парус залатанный,
наполнившись вздохом твоим,―
аж у Новой Зеландии!
Здесь плюнешь―
залепит глаза хоть на время в Испании цензору,
а может, другому―
как братец, похожему ― церберу.
Здесь, дым выдувая,
в двустволку тихонько подышишь,
и юбки, как бомбы,
мятежно взорвутся в Париже!
А руку поднимешь―
она над вселенной простёрта…
Простор-то,
простор-то!
Торчит над землёю,
от кухонных дрязг обезумевшей,
над гамом всемирной толкучки,
всемирного лживого торга
бревно корабельное,
будто бы пёрст,
указующий,
что смысл человеческой жизни
в прорыве к простору ―
и только!
Дежнёв и Хабаров,
Амундсен и Нансен,
вы пробовали
уйти от всего,
что оскоминно,
тинно,
пристойно.
Не знали правительства ваши,
что были вы все верноподданные
особого толка―
вы верными были простору.
С простором, как с равным,
вы спорили крупным возвышенным спором,
оставив уютные норы
бельмастым кротам-червеедам.
Лишь тот, кто себя ощущает соперником равным
с простором,
себя ощущает на этой земле
человеком.
Мельчает душа от врагов «правоверных»―
до ужаса мелких.
О, господи,
их побеждать―
это даже противно!
Для «неправоверных»
простор―
это вечная Мекка.
С ним драться не стыдно.
Он сильный и честный противник.
Обижены богом скопцы,
что дрожат за престолы,
за кресла, портфели…
Ну как им не тошно от скуки!
Для них никогда не бывало
и нету простора.
Они бы его у других отобрали,―
да коротки руки!
Диктатор в огромном дворце,
словно в клетке, затюканно мечется,
а узник сидит в одиночке,
и мир у него на ладони.
Под робой тюремной
в груди его―
всё человечество,
под стрижкой-нулёвкой―
простор, утаённый при шмоне.
Убить человека, конечно, возможно…
Делов-то!
Простор не убьёшь.
Для тюремщиков это прискорбно.
Простор, присягаю тебе!
Над могилой де Лонга,
припав па колено,
целую гудящее знамя простора.
