Фуку
Сбивая наивность с меня,/ малыша,
мне сыпали ум с тараканами/ в щи,
мне мудрость нашептывали,/ шурша,
вшитые/ в швы рубашки/ вши.
Но бедность ― не ум,/ и деньги ― не ум,
и все-таки я понемножечку
взрослел неумело,/ взрослел наобум,
когда меня били под ложечку.
Я ботал по фене,/ шпана из шпаны,
слюнявил чинарик подобранный.
Кишками я выучил голод войны
и вызубрил родину ребрами.
Мне не дали славу―/ я сам ее взял,
но, почестей ей не оказывая,
набил свою душу людьми,/ как вокзал
во время эвакуации.
В душе моей больше, чем семьдесят стран,
все концлагеря,/ монументы,
и гордость за нашу эпоху,/ и срам,
и шулеры,/ и президенты.
Глотая эпоху и ею давясь,
но так, что ни разу не вырвало,
я знаю не меньше, чем пыль или грязь,
и больше всех воронов мира.
И я возгордился,/ чрезмерно игрив.
Зазнался я так несусветно,
как будто бы вытатуирован гриф
на мне:/ «Совершенно секретно».
Напрасно я нос задирал к потолку,
с приятцей отдавшись мыслишкам,
что скоро прикончат меня―/ потому,
что знаю я многое слишком.
В Гонконге я сам нарывался на нож,
я лез во Вьетнаме под пули.
Погибнуть мне было давно невтерпеж,
да что-то со смертью тянули.
И я пребывал унизительно жив
под разными пулями-дурами.
Мурыжили, съесть по кусочкам решив,
а вот убивать и не думали.
Постыдно целехонек,/ шрамами битв
не очень-то я изукрашен.
Наверно, не зря еще я не убит ―
не слишком я мудростью страшен.
И горькая мысль у меня отняла
остатки зазнайства былого ―
отстали поступки мои от ума,
отстало от опыта слово.
Как таинство жизни за хвост ни хватай ―
выскальзывает из ладоней.
Чем больше мы знаем поверхностных тайн,
тем главная тайна бездонней.
Мы столькое сами на дне погребли.
Познания бездна проклятая
такие засасывала корабли,
такие державы проглатывала!
И я растерялся на шаре земном
от явной нехватки таланта,
себя ощущая, как будто бы гном,
раздавленный ношей Атланта.
Наверное, так растерялся Колумб
с командой отпетой, трактирной,
по крови под парусом двигаясь в глубь
насмешливой тайны всемирной…