Серебряный бор
Я ждал тебя в Серебряном бору,
полумальчишка и полумужчина,
ещё не смея ни на что решиться
и всё-таки решившийся на всё.
А на кругу конечной остановки
усталые троллейбусы толпились,
и с провода соскальзывавший ролик
водители на место водворяли
при помощи веревочных удил
(хотя, наверно, каждый ролик верит:
«Я соскользнул навек. Я победил»).
Я ждал тебя. / Любить ― всегда удрать,
И я удрал от провода того,
на коем вроде ролика крутился.
Проклятый ток на время прекратился,
и тихий ток свободы шёл по мне,
как ветер по сосне,/ на чьей коре, как красный с жёлтым зрак, ―
орудовский запретный знак,
по чьим ветвям, не помнящим обид,
не важно, что за знак к стволу прибит.
Я ждал тебя в Серебряном бору,
отчаянный, худой, бритоголовый…
Как люстра, полыхал репей лиловый
на стреказином призрачном балу.
Мальчишка гордо в банке нёс мальков.
Острил сержант, с буфетчицей знакомясь.
В её окне с томатным соком конус
алел, как будто мокрая морковь.
Запомниться просилось всё само:
обвёртывались пылью капли кваса,
и муравьи взбирались по Кавказу
валявшейся обертки «эскимо».
Я счастлив был в тот день
за чьим-нибудь мячом шальным нагнуться,
который прыгнул в собственную тень,
как в черноё крутящееся блюдце.
Я был готов не то что извинить ―
обнять всех наступавших мне на кеды,
скупить у всех цветочниц все букеты,
всем дать монетки, чтобы позвонить…
Я ждал тебя в Серебряном бору,
на шелест шин всем телом подаваясь
от остановки в сторону шоссе.
У девушек со мной стоявших рядом,
Москвой-рекою пахло от волос,
и роста баскетбольного гигант
читал, вздыхая, «Маленького принца».
Но выделялся раздраженным видом
один весьма угрюмый индивидум.
Как ни шутили, как ни пели, ― он
лишь морщился, как будто боль в печёнке,
надутый, мрачный, как Наполеон
в помятой треуголке из «Вечерки».
Когда к нему искатели монет
совались в торопливом простодушье:
«Простите, нету двушки?» ―
он отвечал им: «Есть… но лишних нет…»
А рядом, вида лучшего не выдумавши,
как копия, стояла индивидумша.
Мяч волейбольный чуточку задел
соломенную шляпу с васильками
искусственными… / Гневно задрожал
пластмассовый наносник: «Безобразье!» ―
и долго не смирялась эта дрожь:
«Как распустилась наша молодежь!»
Любви я в них не видел и следа.
О нет, не только внешняя среда
и козни современной молодежи ―
они друг друга раздражали тоже.
Супруг глядел со злобой на супругу.
Супруга, от жары начав скисать,
глядела злобно на него. / Друг другу
им было просто нечего сказать.
Я ждал тебя в Серебряном бору,
подсмеиваясь втайне незлобиво
над типом в треуголке из «Вечерки»
и над искусственными васильками,
воспринимающими слишком нервно
наш массовый советский волейбол.
И я, конечно, в тот момент не думал,
что, может быть, в другой какой-то жизни,
отчаянный, худой, бритоголовый,
с мячом, где сквозь расползшиеся дольки
живое тело камеры чуть дышит,
он ждал её в Серебряном бору.
(Я ждал тебя в Серебряном бору…)
«Послушай, я должна с тобой серьезно».
(… Полумальчишка и полумужчина…)
«Поговорить. Зачем нам вместе жить?»
(… Ещё не смея ни на что решиться…)
«Я не люблю тебя. Ты все убил».
(… И всё-таки решившийся на все.)
И всё-таки решившийся на всё,
кричу тебе: «Любимая, неужто
семья ― лишь соучастие в убийстве
любви? / Возможно, так бывает часто,
но разве это всё-таки закон?
Взгляни ― пушистый, словно одуванчик,
смеётся наш белоголовый мальчик, ―
я не хочу, чтоб в это верил он!
Любимая, люби меня хотя бы
во имя баскетбольного гиганта,
читающего «Маленького принца»,
Он всё стоит на той же остановке.
Его большие руки так неловки,
но тянутся к надежде и добру.
Та остановка навсегда конечна…
Любимая,/ сегодня,/ завтра,/ вечно
я жду тебя в Серебряном бору».