В детях трущобных с рожденья умнинка:
надо быть гибким,/ подобно лиане.
Дети свой город Санто-Доминго
распределили/ на сферы влияний:
этому ― «Карлтон»,/ этому ― «Хилтон».
Что же поделаешь―/ надо быть хитрым.
Дети,/ в чьем веденье был мой отельчик,
не допускали бесплатных утечек
всех иностранных клиентов/ наружу,
каждого нежно тряся,/ словно грушу.
Ждали,/ когда возвратятся клиенты,
дети,/ как маленькие монументы,
глядя с просительностью умеренной,
полные, впрочем, прозрачных намерений.
Дети,/ работая в сговоре с «лобби»,
знали по имени каждого Бобби,
каждого Джона,/ каждого Фрэнка
с просьбами дружеского оттенка.
Мальчик по имени Примитиво
был расположен ко мне/ без предела,
и мое имя «диминутиво»
он подхватил/ и пустил его в дело.
Помню, я как-то еще не проспался,
вышел небритый,/ растрепан, как веник,
а Примитиво ко мне по-испански:
«Женя, дай денег! / Женя, дай денег!»
Дал. / Улыбнулся он смуглый,/ лобастый:
«Грасиас!» / А у него из-под мышки
двоеголосо сказали:/ «Здравствуй!» ―
два голопузеньких братишки.
Так мы и жили/ и не тужили,
но вот однажды,/ как праздный повеса,
я в дорогой возвратился машине,
а не случилось в кармане ни песо.
И Примитиво решил, очевидно,
что я заделался к старости скрягой,
да и брательникам стало обидно,
и отомстили они всей шарагой.
Только улегся, включив эйркондишен,
а под балкончиком,/ как наважденье,
дети запели, соединившись:
«Женя, дай денег! / Женя, дай денег!»
Я улыбнулся сначала, но после
вдруг испугала поющая темень,
ибо я стольких услышал в той просьбе.
«Женя, дай денег! / Женя, дай денег!»
В годы скитальчества и унижений
Женькою был я―/ не только Женей.
И говорили бродяги мне:/ «Женька,
ты потерпел бы ишо―/ хоть маленько.
Бог все увидит – ташшы свой крест.
Голод не выдаст,/ свинья не съест».
Крест я под кожей тащил―/ не на теле.
Голод не выдал,/ и свиньи не съели.
Был для кого-то эстрадным и модным ―
самосознанье осталось голодным.
Перед всемирной нуждою проклятой,
как перед страшной разверзшейся бездной,
вы,/ кто считает, что я ― богатый,
если б вы знали―/ какой я бедный.
Если бы это спасло от печалей
мир,/ где голодные столькие женьки,
я бы стихи свои бросил печатать,
я бы печатал одни только деньги.
Я бы пошел/ на фальшивомонетчество,
лишь бы тебя накормить,/ человечество!
Но избегайте приторно-святочной
благотворительности,/ как блуда.
Разве истории/ недостаточно
«благотворительности» Колумба?
Вот чем его сошествье на сушу
и завершилось, как сновиденье ―
криком детей,/ раздирающим душу:
«Женя, дай денег! / Женя, дай денег!»