В отстое
Над Леной сирен пароходных вытье
утробное, трудное…
Руку протянешь ― не видно ее, ―
словно отрублена.
Ты был капитаном, но как ты мал
и как ты маешься,
когда и вокруг и внутри туман,
туманище.
Сегодня обычный вопрос: «Как дела?» ―
пустое,
когда и мысли и катера
в отстое,
и даже «Пушкин», и даже «Толстой»
везде по Лене
уходят в отстой,/ в отстой, в отстой
до просветленья.
Вмертвую скука зеленая пьет
с черной тоскою.
Тот, кто в движенье прекрасен – тот
жалок в отстое.
Все мы в отстое перед собой незащитимы.
Палубу драит, как шваброй, запой
сизой щетиной.
Боцман играет в «очко», босоног,
горькую тянет.
Ходит у нас анекдот в боцманах,
спирт капитанит.
Штурман храпит, словно труп, раздут:
«Бабу мне, люди!»,
и на двоящихся мачтах растут
в родинках груди.
Людям особенно надо иметь
что-то святое
в этом распаде, похожем на смерть
в этом отстое.
Что, капитан,/ заскучал над столом ―
кладбищем самокруток?
Чуб твой в граненом стакане пустом,
как золотой самородок.
Ежели судно твое,/ как шалман,
все в перегаре муторном,
лучше идти через внешний туман,
чем подыхать во внутреннем.
И капитан, гроханув по столу
приподнимается, крякая,
и надевает фуражку свою
с килькой, прилипшей к якорю.
«Встали! Довольно спиртягу жрать!
Хватит на нас отстой!
Надо самим идти, а не ждать
«Пушкина» и «Толстого»