Вот как ты повернулась,
история!
Съемка.
Санто-Доминго.
Яхт-клуб.
И посасывает
джин с тоником
Христофор Кинофильмыч Колумб.
Между так надоевшими дублями
он сидит
и скучает
по Дублину.
Г оворит он Охеде Алонсо: ―
Чарльз,
а мы чересчур не нальемся?
В карты режется касик из Токио ―
пять минуточек подворовал,
и подделанная
история
вертит задом
под барабан.
Как ты хочешь,
трусливая выгода,
в воду
прячущая концы,
чтоб история―
она выглядела
идеальненько,
без кровцы.
А историю неидеальную,
словно старую индианку,
чья-то вышвырнула рука,
чтоб не портила боевика.
А Колумб настоящий―
на хижины,
им сжигаемые дотла,
так смотрел деловито
и хищно,
будто золотом станет зола.
Может быть,
у Колумба украдена
вся идея напалма хитро?
Не войну ли накликал он ядерную,
забивая в мортиру ядро?
Псов охотничьих вез он в трюмах
на индейцев,
а не на зверей.
Увязая ботфортами в трупах,
кольца рвать он велел из ноздрей.
И от пороха жирная сажа,
сев на белые перья плюмажа,
черным сделала имя «Колумб»,
словно был он жестокий колдун.
И Колумб,
умирая,
корчился
от подагры,
ненужный властям,
будто всех убиенных косточки
отомстили его костям…
история!
Съемка.
Санто-Доминго.
Яхт-клуб.
И посасывает
джин с тоником
Христофор Кинофильмыч Колумб.
Между так надоевшими дублями
он сидит
и скучает
по Дублину.
Г оворит он Охеде Алонсо: ―
Чарльз,
а мы чересчур не нальемся?
В карты режется касик из Токио ―
пять минуточек подворовал,
и подделанная
история
вертит задом
под барабан.
Как ты хочешь,
трусливая выгода,
в воду
прячущая концы,
чтоб история―
она выглядела
идеальненько,
без кровцы.
А историю неидеальную,
словно старую индианку,
чья-то вышвырнула рука,
чтоб не портила боевика.
А Колумб настоящий―
на хижины,
им сжигаемые дотла,
так смотрел деловито
и хищно,
будто золотом станет зола.
Может быть,
у Колумба украдена
вся идея напалма хитро?
Не войну ли накликал он ядерную,
забивая в мортиру ядро?
Псов охотничьих вез он в трюмах
на индейцев,
а не на зверей.
Увязая ботфортами в трупах,
кольца рвать он велел из ноздрей.
И от пороха жирная сажа,
сев на белые перья плюмажа,
черным сделала имя «Колумб»,
словно был он жестокий колдун.
И Колумб,
умирая,
корчился
от подагры,
ненужный властям,
будто всех убиенных косточки
отомстили его костям…