Сатиры. II САТИРА ТРЕТЬЯ
Так ты изредка пишешь, что раз четырех в целый год ты
Не попросишь пергамента, а что писал, замараешь,
Злясь на себя, что сном и вином упоен, ничего ты
Не поешь достойного речи. Что ж будет? Бежал ты
От Сатурналий сюда. Так дай же нам здесь отрезвленный
Нечто достойное всех ожиданий: начни! — Ничего нет.
Трости напрасно винишь, невинным стенам достается,
Созданным словно нарочно в дни гнева богов и поэтов.
А ведь был ты с лицом, обещавшим прекрасного много,
Ежели праздного вилла тебя укроет тепленько.
Так для чего же укладывать было Платона с Менандром,
Евполиса и с ним Архилоха, таких провожатых?
Иль примирить желаешь ты зависть, покинувши доблесть?
Будешь в презренье, бедняк. Бежать от негодной Сирены
Лени ты должен, иль то, что жизнью лучшей стяжал ты,
Равнодушно покинуть. Пусть боги тебя и богини,
Дамазипп, за правдивый совет наградить брадобреем.
Но откуда меня ты так знаешь! С тех пор как на рынке
Лопнуло все достоянье мое, — чужом хлопочу я,
Изгнанный из своего. Любил я спрашивать прежде
Из какой был меди сосуд, мывший ноги Сизифу.
Что отчеканено плохо и что слишком жестко в отливке:
Во сто я тысяч сестерций ценил, как знаток, изваянье.
И бывало садов и роскошных домов накуплю я.
На барыши, как никто: за то мне на всех перекрестках
Прозвище дали: Меркурий. Я знаю и лишь удивляюсь,
Как излечился от этой болезни ты. Только иная
Старую странно сменила, как это бывает, что к сердцу
Из головы иль боков болезнь перейдет и как некий
Спячкой страдающий сам на врача пойдет на кулачки.
Лишь бы не ничто подобное; будь что угодно. О милый!
Не заблуждайся; больше глупцы и ты и все вместе,
Ежели правду Стертиний трещит, у которого много
Дивных я записал поучений, внимая в то время
Как, утешающий, мудрости бороду мне приказал он
Отпустить, и Фабриция мост покинуть без грусти.
Ибо, когда от дурных обстоятельств, хотел я, закутав
Голову, броситься в реку, он справа предстал и сказал мне:
«Бойся ты поступить недостойно; стыдом удручен ты
Ложным, если страшишься безумным прослыть средь безумцев».
Прежде спрошу я, что значит безумствовать; ежели этим
Полон один ты, то гибни отважно, не вымолвлю слова.
Кто по глупости пошлой иль по незнанию правды
Ходит единой, того Хризиппова школа безумным
Всем собором зовет. Идет это к целым народам
И к царям, исключив мудрецов. Послушай ты только,
Почему, как и ты, все безумны, что имя безумца
Дали тебе. Как в лесах, где ошибка всех порознь бродящих
С верной отводит тропы и этот только все вправо,
Тот же все влево идет; и их все та же ошибка
Только в различные стороны манит; считай ты безумным
В этом роде себя, хотя и тот, кто смеется
Надь тобой — не разумный, и тащит свой хвост. Есть известный
Род сумасбродства, который того, чего нет, все боится.
Он об огнях, о скалах и реках вопиет в чистом поле;
И напротив другой, не разумней нисколько, несется
Прямо в огонь, или в реку; пусть милая мать восклицает
Или честная сестра и родные, отец иль супруга:
«Тут огромнейший ров, тут большая скала, берегися!»
Он не лучше услышит, чем некогда выпивший Фуфий,
Как Илиону проспал, хотя б ему тысячу двести
Катиенов кричали: «К тебе я, о матерь взываю».
Я докажу, что толпа вся безумствует в этом же роде.
Дамазипп, накупающий статуй старинных, безумец;
Разве в здравом уме кредитор Дамазиппа? — Положим!
Если скажу я: «Бери у меня, чего ввек не отдашь мне».
Будешь ли ты безумцем принявши? Иль большим безумцем
Если добычу упустишь, что явно Меркурий подносит?
Десять пиши ты на Нерия, мало, прибавь как Цикута
Крючкотвор сто расписок еще, к ним тысячу петель,
Изо всех то разбойник Протей силков увернется.
Если его потащишь ты в суд — он осклабится только,
Станет он вепрем, иль птицей, иль камнем, иль деревом даже.
Если хозяйничать плохо — безумно, а с толком — разумно.
То поверь мне, что мозг у Периллия тронулся сильно,
Коль расписку с тебя он берет в займе неоплатном.
Слушайте же и оправьте вы тоги, коль кто между вами
Бледен от честолюбия или от жадности к деньгам,
Кто страдает разгулом, иль суеверьем печальным,
Или иною болезнию; ближе ко мне по порядку,
Как я стану учить, что безумцы вы все, подходите.
Большую часть чемерки скупцам дать прежде придется:
Я не знаю, вернет ли рассудок им весь Антикира.
Что оставил Стаберий, наследники пишут над прахом:
Если не сделают так, сто пар повинны народу
Гладиаторов выставить, дать угощенье, как Аррий,
Столько ж пшеницы, как в Африке собрано. «Дурно ли это,
Иль хорошо, так хочу я, видь ты мне не дядя». Положим,
Так разумно в душе полагал Стаберий. Но чувством
Был он полон каким, приказав наследникам сумму
Высечь на камне? Покуда он жил, то бедность ужасным
Он пороком считал, ничего не страшась так, и если б
Умер он на одну лишь полушку беднее, то сам бы
Стал в глазах своих худшим: затем, что всякое благо,
Доблесть, слава, почет, все небесное или людское
Дивным богатствам покорно: и кто их стяжал, тот пребудет
Славен, могуч, справедлив. А мудр? Без сомненья, — и царь он,
И чем захочет, тем будет. Этим надеялся, словно
Доблестью, он хвалу заслужить. В чем сходен с подобным
Грек Аристипп?
Что слугам приказал средь пустыни Либийской
Золото сбросить, затем, что шли они медленно слишком
Под тяжелою ношей. Который из двух то безумней?
Но бессилен пример, что спор только спором решает.
Ежели цитр кто накупит и в общую сложит их груду,
Сам не учася на цитре, из муз не любя ни единой,
Если с ножом и колодками сам не сапожник, а также
Купит морских парусов, ненавидя торговлю, безумцем
По справедливости он прослывет. От таких чем отличен
Тот, кто деньги и золото прячет, не зная, что делать
С тем, что скопил, и боясь коснуться его, как святыни?
Ежели кто у огромной кучи пшеницы всечастно
Распростерт, сторожит ее длинной дубинкой, не смея
Хоть он голодный хозяин, оттуда и зернышко тронуть,
А между тем, как бедняк, наедается горькой травою;
Если набравши с хиосским вином иль со старым Фалерном
Тысячу бочек, нет мало, а триста тысяч, все пьет он
Едкий уксус; прибавь, если он лежит на соломе,
От роду без году осьми десятков, хоть много подстилок
Тараканам да моли на лакомство преет в бауле:
То понятно, безумцем казаться он будет немногим,
Так как большая часть людей в такой же болезни.
Иль это все, чтоб наследник, твой сын иль отпущенник, пропил,
Богопротивный старик, бережешь? Чтоб тебе то хватило?
Сколько, однако, умалишь ты суммы, хотя б ежедневно
Масла получше стал тратить на овощ или на свою то
Голову, что нечесана, в струпьях вся? Коль доволен
Малым ты, что ж клянешься во лжи, воруешь и тащишь
Ты отовсюду? В уме ль ты? Когда бы каменьями начал
Бить ты граждан и собственных слуг, которых купил ты,
Все мальчишки и девочки стали б кричать: сумасшедший;
Если ж петлею жену, а мать изводишь ты ядом,
В здравом уме ты? А что ж? Bедь это творишь не в Аргосе
Ты, не железом мать колешь, подобно безумцу Оресту.
Иль полагаешь, что стал он безумным, убивши родную,
И не гоняли безумца жестокие Фурии прежде,
Чем заостренную сталь у матери в горле согрел он?
Право с тех пор, как Ореста сочли не в здравом рассудке,
Он ничего не свершил, в чем мог заслужить бы упрека:
Ни Пилада и ни сестры Электры коснуться
Не дерзнул он мечем; лишь бранил их, одну называя
Фурией, а другого всем тем, что желчь подсказала.
Бедный Опимий, что все серебро и золото спрятав,
Пить Вейенское стал привычен из чарки Кампанской
Только в праздник, а лишь подонки прокислые в будни,
Как то впал в летаргию глубокую, так что наследник
Вокруг ящиков бегал уже и ключей в восхищенье.
Вот его врач весьма расторопный и преданный поднял
Таким образом: стол приказал он поставить и деньги
Высыпать все из мешков, и велел приступить к нему многим
Счетчикам, а больного он поднял такими словами:
Если не будешь стеречь, унесет все алчный наследник. —
«Как, при жизни моей?» — Что бы жить, так проснись: слушай. «Что же?»
Сил твоих истощенных не хватит, ежели пищей
Сильною ты ослабевшего не поддержишь желудка.
Ты в раздумье? Скорей, съешь эту похлебку из рису. —
«Что она стоит?» — Пустяк. — «А как?» — Восемь ассов. — «Увы мне.
Что в том, если меня не болезнь, а грабеж доконает?»
Кто ж по этому здрав? — «Кто не глуп». — Каков же скупой то?
«Глуп и безумен». Как, ежели кто не скупится,
Тот и немедля здоров? — «Ни чуть». — Как же, Стоик? — Послушай:
Не страдает под ложечкой, (думай, что слышишь Кратера)
Этот больной; так здоров и может вставать? — Не дозволит,
Так как в боку или в почках недуг проявляется острый.
Вот он ни клеветник, ни скупец; пускай же заклает
Ларам за то он свинью; но в нем честолюбье и дерзость;
Пусть плывет в Антикиру. Какое ж различие, бросить
В пропасть все, что имеешь иль век не жить припасенным?
Сервий Оппидий в Канузии, с древнего ценза богатый,
Как говорят, два именья деля меж двумя сыновьями,
Юношам так, умирая, сказал, подозвав их к постели:
Как заметил я, Авл, что ты носишь орехи и бабки
В пазухе не закрытой и так выдаешь их играя,
Ты же, Тиберий, с суровым лицом их считаешь и прячешь,
Стал я бояться, чтоб, врозь не вело вас позднее безумство.
Ты б Номентаном не стал, а ты б не пошел за Цикутой.
Так прошу вас обоих во имя священных пенатов
Бойся ты то уменьшить, а ты увеличивать тоже,
Чем доволен отец был и чем оградила природа.
Не щекотало чтоб вас к тому ж самолюбие, клятвой
Вас связую обоих: из вас кто станет эдилом
Или претором, тот да будет отвержен и проклят.
Что ж ты добро расточишь на горох, на бобы, да лупины;
Чтоб широко по цирку пройтись иль стать в нем из меди,
Без полей и без денег отцовских, безумец, оставшись,
Рукоплесканий ища, какие встречают Агриппу,
Как хитрячка лиса благородному льву подражает.
Отчего, ты Атрид, хоронить воспрещаешь Аякса?
«Царь я». — Так я плебей умолкаю. — «И правое дело
Я повелел. Но если кому покажусь я неправым,
Пусть говорит по душе, дозволяю». — Царь пресветлейший,
Боги на помощь тебе взять Трою и с флотом вернуться!
Стало быть можно тебя спросить и тотчас ответить?
«Спрашивай». — Так почему же Аякс, герой за Ахиллом
Следующий, истлевает, хоть стольких спас он Ахейцев,
И ликует Приама народ и Приам, что не предан
Тот земле, кто юношей стольких лишил погребенья?
«В бешенстве тысячу он овец предал смерти взывая,
Что героя Улисса убил и меня с Менелаем».
Ты же, когда в Авлиде любезную дочь вместо телки
Ставил перед алтарем и, злодей, осыпал ее солью,
В здравом ли был ты уме?
«А что?» Что ж Аякс то безумный
Сделал, как скот перебил он мечом? Не нанес он насилья
Ни супруге, ни сыну, он зло замышлял лишь Атридам,
Он не тронул и Тевкра и даже не тронул Улисса.
«Но ведь я, чтоб отвесть корабли, что засели на дальнем
Том берегу, разумно богов ублажал этой кровью». —
Да ведь твоею, безумец: — «Моей, а все ж не безумец». —
Кто в видениях странных добро и злодейство смешавши
Воспринимает, слывет помешанным и безразлично,
Заблуждается ль он от глупости или от гнева.
Выл в исступленье Аякс, неповинных овец убивая;
Но неужель ты разумен, злодействуя почестей ради,
Чист ли ты сердцем, которое так раздувают пороки?
Если кто белую станет носить на носилках овечку,
И одевши, как дочку, служанок ей даст и запястий,
Станет Руфою звать иль Пузиллой и честному мужу
В жены готовить; то претор его объявить лишенным
Прав, и будет он сдан здоровым родным под опеку.
Что ж? Если вместо овцы бессловесной кто дочь закалает,
Здрав он в уме? Ведь не скажешь. Поэтому где неразумье
Темное, там и неистовство высшее; тот кто преступнику
Тот исступленный; кого стеклянная слава пленила,
Тот оглушен уж Беллоной, которая счастлива кровью.
Вот пробери ка ты роскошь да Номентана со мною.
Разум докажет, что все расточители прямо безумцы.
Этот, как тысячу он получил талантов в наследство,
Объявил, чтоб рыбак и яблочник и птицелов шли
И торговец мастей, и вся сволочь из улицы Тусков
И колбасник с шутом, со всем Велабровским рынком
В дом, спозаранку. — Ну что ж? Они появились толпами.
Сводник ему говорит: «Что есть у меня, что у этих
В доме, — своим ты считай и требуй хоть нынче, хоть завтра».
Слушай, что юноша наш благородный на это ответил:
«Спи в сапогах ты на снеге Луканском, чтоб мог кабаном я
Ужинать; ты из зимней пучины мне вытащи рыбы.
Я лентяй недостоин владеть столь многим: берите!
Ты десять тысяч бери, ты столько ж, а ты бери втрое,
Чтобы жена твоя шла, хоть ее позову я и в полночь».
Сын Эзопа жемчужину, снятую с уха Метеллы,
Чтобы зараз миллион проглотить, распустил пребольшую
В уксусе; что же разумней ли он поступил, чем когда бы
В быструю речку ее зашвырнул, иль помойную трубу?
Квинта Аррия дедки, достойная парочка братцев,
Кутежом и бездельем и страстью к разврату известны,
Все дорогих соловьев себе закупали на завтрак.
Как их счесть? За здоровых мелом отметить иль углем?
Домики строить, в коляски мышей запрягать, в чет и нечет
Забавляться, иль ездить верхом на длинной тростинке,
Ежели этому рад бородатый, в нем верно безумство.
Если нам разум докажет, что влюбчивость пущее детство,
И различия нет в пыли ль, как бывший трехлеток
Ты забавляешься, или ты от любви к содержанке
Сетуя, плачешь: я спрашиваю; не поступишь ли лучше
Как Полемон, обращенный в дни оны? И кинешь болезни
Знаки: чулки и подушку и шейный платок, как тот хмельный
Сказывают, потихоньку снял с шеи венки, — услыхавши
Трезвый, его глубоко потрясший, учителя голос?
Яблоко гневному ты ребенку давай, не возьмет он.
«Милый котенок, возьми!» — Не берет. Не давай — он запросить.
Чем же отличен любовник отверженный, в мыслях теряясь:
Что входить или нет, хоть вернулся б незваный и липнул
У ненавистных дверей? — «Сама ведь зовет; так войти ли
Мне теперь? Иль подумать, как лучше окончить мученья?
Выгнала; в от позвала: войти ль? — Нет, хоть бы молила».
Раб едва ль не умнее сказал: «Господин мой, в том деле
Где ни правил ни толку, уже ни правил ни толку
Придержаться нельзя. В любви в том зло, что посмотришь
То война, а то мир: и если кто пожелает
Эту изменчивость и слепую подвижность погоды
Удержать за собой, — добьется не больше, что если б
Сумасбродствовать вздумал по данным законам рассудка».
Коль из яблок Пиценских ты семена вынимаешь
И радехонек, если попал ими в свод, ты в уме ли?
Если старое небо твое издает только лепет,
Чем умней ты строителя домиков? Крови прибавь же
К глупости и в огне мечем ты копай, говорю я.
Был ли Марий, Элладу убив и сбросившись на смерть
Сам, безумцем? Иль ты, обвинение сняв с человека
В помешательстве, хочешь его обвинить в преступленье,
Обзывая, как водится, родственным именем вещи?
Отпущенец старик с руками умытыми рано,
Трезвый бегал по всем перекресткам, крича: «Одного то, —
Иль большого прошу? — Одного то избавьте от смерти!
Это богам так легко», он молил; а здоров был на оба
Уха и глаза он; но продавец его должен с изъяном
Ум его показать, коли сам не сутяга. Подобных
В роду Меневия, столь большому, Хризипп причисляет.
«Ты, Юпитер, ты шлешь и снимаешь большие страданья,
Молится мать больного уже пять месяцев сына,
«Если четверодневный озноб от ребенка отстанет,
То он утром в тот день, как ты пост указал, обнаженный
Будет в Тибре стоять». Коль врач или случай больного
От напасти спасет, то мать убьет, в безрассудстве,
На берегу холодном заставивши звать лихорадку.
Что же ей повредило так ум? Одно суеверье.
Это оружье Стертиний, осьмой он мудрец, мне, как другу,
Дал, чтоб за тем уже я не слыхал безнаказанных гонок.
Если безумцем меня обзовет кто, услышит все тоже,
Чтоб оглянулся на то, что висит за спиной неприметно.
Стоик, после утраты все продавай подороже,
Ты каким же безумством меня, не в одном они роде,
Одержимым считаешь — себе то кажусь я здоровым.
Разве когда отсеченную голову бедного сына
Носит Агава, себя она почитает безумной?
Я признаю свою глупость — ведь правде уступишь невольно —
И безумство мое; но скажи: какою душевной
Я болезнью по твоему болен? Так слушай: во первых
Ты все строишься, то есть равняться с высокими хочешь,
Сам с головы и до пят двухаршинной меры — а тоже
Ведь смеешься задору Турбона ты и походки
С ростом его не совместным. Чем меньше его ты забавен?
Ежели что творит Меценат, то тебе надлежит ли,
Столь не сходному с мощным и мелкому, с ним состязаться?
У лягушки ушедшей телушка детей раздавила,
Но лягушонок ушел и матери сказывать начал,
Как велик был зверь, раздавивший детей. — Та спросила:
«Как же велик, не таков ли?» — сказала она, надуваясь.
«Вдвое больше». «Так видно таков?» Когда ж она дулась
Больше и больше; нет, хоть бы пришлось тебе лопнуть, воскликнул
Тот — не сравняешься с ним. Не далек от тебя этот образ.
Тут прибавь ты стихи — то есть масло в камин подливай ты;
Если их здравые пишут, и ты сочиняй их здоровый.
О раздражении я умолчу. Уж оставь. О желанье
Жить не по средствам. Займись, Дамазипп, ты своими делами.
Тысячи вспомни безумств ты к мальчикам, тысячи к девам.
О пощади же, безумец ты больший, безумца меньшого.