Сатиры. САТИРА ШЕСТАЯ
Ни потому, Меценат, что из всех Лидийцев, пришедших
В землю Этрусков, никто с тобой благородством не равен,
Ни потому, что по матери и по отцу твои деды
Повелевали издревле числом легионов великим,
Не подымаешь ты носа, как многие делают это,
Над незнатным, как я, отцом отпущенцем рожденным.
Не принимая в расчет от какого отца кто родился,
Будь свободно рожденный он только, ты истинно понял,
Что до владычества уж и незнатного Туллия царства
Много нередко мужей, происшедших от предков ничтожных,
Прожили честно свой век и мест достигли почетных:
А напротив Левин, из рода Валерия, коим
Гордый Тарквиний низвергнут был с трона, он сам то
Целый свой век не дороже был ассом, по мненью народа,
А ты знаешь, народ ведь почести с дуру нередко
Воздает недостойным, и без толку рабствует славе,
Все дивится на подписи да на слепки. Что ж нам то
Делать, в такую безмерную даль от черни ушедшим?
Будь хоть так, что народ предпочел бы Левину дать место
Что безродному Децию иль зачеркнул меня Аппий
Цензор за то, что не от свободного родом родился:
И по делом, так как я не остался бы в собственной шкуре.
Но честолюбье влечет, приковав к колеснице блестящей,
И худородных не менее знатных. Что выиграл Тиллий
Тем ты, что вновь приобрел кайму и стал ты трибуном?
Зависти больше теперь, а в частном быту было меньше.
Ибо если безумец ремнем по голени черным
Проплетет и с груди кайму широкую спустит,
То услышит сейчас: «Это кто? — от кого он родился?»
Точно как тот, кто болен недугом Барра, желает
Слыть за красавца, куда б ни пошел, — желанье внушает
Девушкам, разобрать по частям, какое лицо то
У него и ноги и икры и зубы и волос:
Так и тот, кто берет на свое попечение граждан,
Город, Италию, царство и божеских храмов святыни,
Чей то он сын и не подл ли по матери низкого рода?
Думать об этом и спрашивать всех вынуждает он смертных.
«Ты, сын Сираиль Дамы иль Дионисия, смеешь
Граждан свергать со скалы, иль сдавать их на руки Кадму?»
Новий сидит же за мной на ступень, хоть мой сослуживец:
Так как он то, чем был мой отец. «По твоему Павел
Ты от того иль Мессала? А тот, хоть двести повозок,
Трое ль за раз похорон столкнутся на рынке, — рога все
Перекричит он и трубы; нас это то в нем привлекает».
Возвращаюсь к себе, отца отпущенника сыну.
Все грызут меня, отца отпущенника сына,
Ныне за то, что твой, Меценат, я сожитель; а прежде
Было за то, что Римский я вел легион, быв трибуном.
Это на то не похоже; ведь хоть и мог бы по праву
Кто позавидовать в почести мне, но не в том, что мне друг ты,
Знающий, как выбирать достойных, далекий от всяких
Хитрых пройдох. Не за то я могу назваться счастливцем,
Что по случайному жребию ты достался мне другом;
Ты не жребием мне приведен: давно уже прежде
Добрый Виргилий и Варий тебе про меня говорили.
Как вошел я к тебе, то мало сказал, заикаясь,
Так как безмолвная робость распространяться мешала;
Не говорил, что отец у меня из знатного рода,
Что объезжаю владенья свои на коне Сатурейском,
А сказал, кто таков я. Ты, по обычаю, мало
Мне отвечал: я ушел; а чрез девять месяцев снова
Ты призвал и меня к друзьям сопричислил. Горжусь я,
Что понравился я тому, кто знает, что честно,
Не по знати отца, а по жизни и чистому сердцу.
Если пороками легкими и немногими только
Я отягчен от природы, а впрочем исправен, как можно
Встретить порою на теле красивом родимые пятна, —
Если ни кто меня скупостью грязной иль гнусным разгулом
Не упрекнет никогда, потому что я чист безупречно,
(Чтобы себя похвалить), и если друзья меня ценят,
То причиной тому был отец, что при крошечном поле
Не захотел меня к Флавию в школу отдать, хоть в нее же
Знатные мальчики, центурионов дети ходили,
Левой рукою неся дощечку и ящик для марок,
Восемь раз принося за ученье деньги по Идам,
А отважился мальчика в Рим увезти, чтоб учился
Тем он наукам, каким и всадник чад своих учить,
Или сенатор. Одежду и слуг за нами идущих
В тесной толп если б кто увидал, подумал бы верно,
Что дедовское добро доставляет мне роскошь такую.
Сам неподкупнейшим стражем моим он был безотлучно
Около всех наставников. Что говорить? Чтоб стыдливость,
Эту красу добродетели, я сохранил, он не только
От деяний дурных меня блюл, но от всех нареканий;
Он не боялся подпасть обвиненью, если глашатым
Я со временем став, или сборщиком, как был и сам он,
Мелким займусь ремеслом; да и я б не роптал; а тем боле
Ныне я должен хвалой воздавать ему благодарность.
В здравом ум не стыжусь я такого отца; и не стану
Тем себя защищать, как это многие любят,
Что, коль родители их не почетные, знатные были,
В том не повинны они. С подобными я расхожуся
В слове и помыслах: ибо, когда бы природа велела
Возвращаться в известные годы к отжитому веку,
И пожелал бы иной других родителей выбрать
Ради тщеславия: я бы, довольный своими не взял бы
Новых со связками или же с креслами, — хоть показался б
Глупым толпе, а тебе быть может разумным, за то что
Не пожелал я нести мне вполне непривычное бремя.
Ибо нуждался б тогда непрестанно я в большем избытке,
Нужно бы многих принять; возить то того, то другого
Вместе с собой, одному чтоб в деревню иль в поле не ехать;
Много прислуги держать при себе и прокармливать коней,
Да заводить колесницы.
Теперь же к лицу на муле мне
Куцем, если угодно, пускаться хоть вплоть до Тарента,
Хоть чемодан тому боки протер, а всадник лопатки;
Не упрекнут меня в скупости, как упрекаем ты, Тиллий,
Коль за тобой по Тибурской дороге, за претором, только
Пять мальчишек несут и корзину с вином, да и судно.
Я же покойней живу, чем ты, преславный сенатор,
Или тысячи прочих. Один я, куда мне угодно
Прямо иду; справляюсь, по чем овощи и пшеница;
По лукавому цирку брожу; а под вечер нередко
И по Форуму; слушаю всех предсказателей; тут уж
К дому иду, к гороху, порею да блюду лепешек;
Трое служат за ужином мальчиков; пара бокалов
С маркою стоят на мраморе белом, и тут же
Чаша простая с кувшинчиком, — все Кампанская рухлядь.
Вот наконец то спать я иду, не заботясь, что завтра
Рано вставать, чтоб отправиться к Марзию прямо, который
Явно в лицо не желает из Новиев видеть меньшого.
До четырех я лежу; затем гуляю, иль чтеньем
Или письмом в тишине утишаюсь, потом натираюсь
Маслом, но не таким, что из ламп крадет мерзостный Натта.
Но когда утомленному жгучее солнце купаться
Мне велит, я бегу от лапты и с Марсова поля.
Тут закуска не сытная, а сколько нужно, чтоб день весь
Не натощак проходить, — и отдых домашний. Вот это
Жизнь отрешенных от зол и тягостей всех честолюбья;
Так утешаюсь надеждой прожить отрадней, чем если б
Квестором был мой отец и дед и даже мой дядя.