Все снежком январским припорошено,
Стали ночи долгие лютей…
Только потому, что так положено,
Я прошу прощенья у людей.
Воробьи попрятались в скворешники,
Улетели за море скворцы…
Грешного меня ― простите, грешники,
Подлого ― простите, подлецы!
Вот горит звезда моя субботняя,
Равнодушна к лести и хуле…
Я надену чистое исподнее,
Семь свечей расставлю на столе.
Расшумятся к ночи дурни-лабухи:
Ветра и поземки чертовня…
Я усну, и мне приснятся запахи
Мокрой шерсти, снега и огня.
А потом из прошлого бездонного
Выплывет озябший голосок ―
Это мне Арина Родионовна
Скажет: «Нит гедайге, спи, сынок,
Сгнило в вошебойке платье узника,
Всем печалям подведен итог,
А над Бабьим Яром ― смех и музыка…
Так что, все в порядке, спи, сынок,
Спи, но в кулаке зажми оружие ―
Ветхую Давидову пращу!»
… Люди мне простят от равнодушия,
Я им ― равнодушным ― не прощу!
1969 г.
Стали ночи долгие лютей…
Только потому, что так положено,
Я прошу прощенья у людей.
Воробьи попрятались в скворешники,
Улетели за море скворцы…
Грешного меня ― простите, грешники,
Подлого ― простите, подлецы!
Вот горит звезда моя субботняя,
Равнодушна к лести и хуле…
Я надену чистое исподнее,
Семь свечей расставлю на столе.
Расшумятся к ночи дурни-лабухи:
Ветра и поземки чертовня…
Я усну, и мне приснятся запахи
Мокрой шерсти, снега и огня.
А потом из прошлого бездонного
Выплывет озябший голосок ―
Это мне Арина Родионовна
Скажет: «Нит гедайге, спи, сынок,
Сгнило в вошебойке платье узника,
Всем печалям подведен итог,
А над Бабьим Яром ― смех и музыка…
Так что, все в порядке, спи, сынок,
Спи, но в кулаке зажми оружие ―
Ветхую Давидову пращу!»
… Люди мне простят от равнодушия,
Я им ― равнодушным ― не прощу!
1969 г.
