4
Со старцем24 Ник беседовал вдвоем.
Увещевал его блаженный: «Друже!
Гляди, чтоб не было чего похуже.
Давай-ка, милый, Думу соберем.
А деда25 ― вон: слюнявит да ворчит.
Бери, благословясь, который близко,
Чем не министр Владимирыч Бориска? 26
Благоуветливый и Бога чтит.
Прощайся, значит, с дединькою, ― раз,
И с энтим, с тем, что рыльце-то огнивцем,
Что брюхо толстое ― с Алешкою убивцем. 27
Мне об Алешке был особый глас.
Да сам катись в открытье ― будет прок!
Узрят тебя, и все раскиснут ― лестно!
Уж так-то обойдется расчудесно…
Катай, катай, не бойся, дурачок!»
Увещевал его святой отец.
Краснеет Ника, но в ответ ни слова.
И хочется взглянуть на Милюкова,
И колется… Таврический Дворец.
Но впрочем, Ник послушаться готов.
Свершилось все по изволенью Гриши:
Под круглою Таврическою крышей
Восстали рядом Ник и Милюков.
А Скобелев, Чхеидзе и Чхенкели, 28
В углах таясь, шептались и бледнели.
Повиснули их буйные головки.
Там Ганфман29 был и Бонди30 из «Биржевки» ―
Чтоб лучше написать о светлом дне…
И написали… И во всей стране
Настала некакая тишина,
Пусть не надолго ― все-таки отдышка.
Министров нет ― один священный Гришка…
Мы даже и забыли, что война. 31
Со старцем24 Ник беседовал вдвоем.
Увещевал его блаженный: «Друже!
Гляди, чтоб не было чего похуже.
Давай-ка, милый, Думу соберем.
А деда25 ― вон: слюнявит да ворчит.
Бери, благословясь, который близко,
Чем не министр Владимирыч Бориска? 26
Благоуветливый и Бога чтит.
Прощайся, значит, с дединькою, ― раз,
И с энтим, с тем, что рыльце-то огнивцем,
Что брюхо толстое ― с Алешкою убивцем. 27
Мне об Алешке был особый глас.
Да сам катись в открытье ― будет прок!
Узрят тебя, и все раскиснут ― лестно!
Уж так-то обойдется расчудесно…
Катай, катай, не бойся, дурачок!»
Увещевал его святой отец.
Краснеет Ника, но в ответ ни слова.
И хочется взглянуть на Милюкова,
И колется… Таврический Дворец.
Но впрочем, Ник послушаться готов.
Свершилось все по изволенью Гриши:
Под круглою Таврическою крышей
Восстали рядом Ник и Милюков.
А Скобелев, Чхеидзе и Чхенкели, 28
В углах таясь, шептались и бледнели.
Повиснули их буйные головки.
Там Ганфман29 был и Бонди30 из «Биржевки» ―
Чтоб лучше написать о светлом дне…
И написали… И во всей стране
Настала некакая тишина,
Пусть не надолго ― все-таки отдышка.
Министров нет ― один священный Гришка…
Мы даже и забыли, что война. 31