Плывут, цепляясь слегка
За собственные изгибы,
Серебряные облака ―
Серебряные, как рыбы.
И на чешуе-пуху
Холодные тени реже ―
Апрель царит наверху,
Но в улицах будни – те же.
Глядясь в золотую рань,
Что красит бока трамваю.
Желтеющую герань
Беспомощно поливаю…
Ломая порыв тоски,
Отпущенный в зимней мерке.
Кормлю голубей с руки
В окне, из-за жардиньерки.
И клювы стучат, стучат
По серой холодной жести…
Но пьяный весенний чад
Мы с ними открыли вместе.
На белом крыле чудес
Мой день с голубиным равен.
Бросаясь в окно небес
От этих немытых ставен.
Как будто сухой камыш.
Над будничною поклажей
Ломало виденье крыш.
Рисованное на саже.
И не становясь слабей
От радостного полета ―
Сегодня всех голубей
Со мной ожидает кто-то.
О том, что давно влекло.
Расскажет Ему скорее,
Ударившись о стекло
У райской оранжереи.
Последняя тает грань.
Когда зазвенят осколки.
Смешная моя герань
Стоит на небесной полке.
Горят ее лепестки,
Исчерченные грехами…
И кто-то меня с руки
Накормит опять стихами…
2.V.1930
За собственные изгибы,
Серебряные облака ―
Серебряные, как рыбы.
И на чешуе-пуху
Холодные тени реже ―
Апрель царит наверху,
Но в улицах будни – те же.
Глядясь в золотую рань,
Что красит бока трамваю.
Желтеющую герань
Беспомощно поливаю…
Ломая порыв тоски,
Отпущенный в зимней мерке.
Кормлю голубей с руки
В окне, из-за жардиньерки.
И клювы стучат, стучат
По серой холодной жести…
Но пьяный весенний чад
Мы с ними открыли вместе.
На белом крыле чудес
Мой день с голубиным равен.
Бросаясь в окно небес
От этих немытых ставен.
Как будто сухой камыш.
Над будничною поклажей
Ломало виденье крыш.
Рисованное на саже.
И не становясь слабей
От радостного полета ―
Сегодня всех голубей
Со мной ожидает кто-то.
О том, что давно влекло.
Расскажет Ему скорее,
Ударившись о стекло
У райской оранжереи.
Последняя тает грань.
Когда зазвенят осколки.
Смешная моя герань
Стоит на небесной полке.
Горят ее лепестки,
Исчерченные грехами…
И кто-то меня с руки
Накормит опять стихами…
2.V.1930
