Одна, одна в совсем пустом Париже,
одна, одна в совсем пустой вселенной,
совсем одна, и ни на шаг не ближе
к разгадке вечности, где держат меня пленной.
Совсем одна, в метелочки полыни,
пробившейся сквозь трещинки в панели,
как в полынью ныряю или в пламя,
как из огня да в полымя метели.
Здесь молонья вчера прогрохотала,
и я одна, совсем одна отныне,
и пустота Латинского квартала
не пуще нутряной моей пустыни.
Пустынножительница, полонянка
камней, уже не видных под вьюнками,
как просто было дожидаться танка,
идя навстречу с голыми руками.
Но этот грохот не артиллерийский,
зачем он мне одной принес пощаду?
Отсюда и до островов Курильских
какой игре расчистил он площадку?
Совсем одна, мала, слаба, глупенька,
заполонённая умом позавчерашним,
зачем так стало, что последняя ступенька ―
я, а не кто-то мудрый и бесстрашный?
Не кто-то праведный, кто, запросто ответы
на все найдя, век дожил бы в блаженстве…
И плачу я щекой к щеке планеты,
мы с нею две равны в несовершенстве.
1979