ПРАВО НА СЕБЯ
лирическая поэма
Не успокоился мой разум,
мои эмоции ― взбурлили!
Я горд, что голосую сразу ―
за бытие планет и пыли,
за стойкость атома в природе,
за право жизни единицы,
за лишь одну из многих Родин,
за гордость гор, за горло птицы,
за клокотанье жгучей мысли,
за то, что нет мне повторенья,
за все мои низы и выси,
за их молчанье и горенье!
Я протираю глаз бинокль,
и мир ко мне подходит сам ―
в сплетеньях,/ в месиве,/ в потоках
обыденные чудеса:
различной масти,/ функций,/ типов,
различной пользы и вреда
предметы,/ звери,/ птицы,/ рыбы,
их всевозможная еда…
Я, человек, защиты ради,
их самобытность вставил в стих ―
с фасада,/ сверху,/ сбоку,/ сзади
она внутри их и на них!
Смотрите: вот они, ― потоп их! ―
ничтожества, богатыри…
Их можно гнать, не видеть, лопать,
но отрицать их ― не берись!
Как не берись рукою хищной
за человеческое Я:
оно свои дороги ищет,
на свой, единственный маяк!
… Бескровный камень туполобый ―
по-пояс в землю вмяк и влип.
Он раньше нас попал на глобус.
Он ― полноправный член Земли!
… Червяк, на стуже посиневший,
имеет право землю рыть,
себя укрыть, детей не евших,
червячный, скользкий век прожить!
… Зловонный клоп ― обойный хищник!
Он кровь сосёт, а не компот:
компот ему не лезет в рот!
Но что такое ― рот без пищи?!
… Заасфальтировали корни,
и стала липа ― городской.
Замкнули ствол её в намордник,
чтобы не трогали рукой.
А липа всё ж осталась липой:
тянула соки из земли,
слегка раскачивалась, либо ―
спала в безветрие в пыли;
то языками жадных листьев
лизала воздух, сыпь росы,
соревновалась с ветром в свисте,
ласкала птичии носы.
Что ей ― от неба и от почвы ―
природой вписано в меню ―
отдай! Она живёт ― и хочет!
Или предай её огню!
… Или такой певец отличный,
как всем известный соловей:
поёт не в опере столичной,
а где-то в радуге ветвей!
Его влечёт лесная сцена.
Аплодисменты ― не нужны!
И делу это не измена,
что соловьи ― себе верны!
Дрожит ли тварь, бунтует как-то,
рычит ли зверь, молчит предмет,
они ― не сказка! Ну, а фактам
до наших вкусов дела нет!
Они насквозь аксиомичны ―
в еде,/ в делении,/ в борьбе!
И даже атом ― это личность
(не говорю уж о себе!).
… Канава ржава. / В тоннах слизи
в канаве ― жаба… Жабий мир!
У жабы здесь полно провизий:
живи, наслаивая жир,
плодись, заваливая местность
своею собственной икрой!
Но мне доподлинно известно:
обрушь светила той порой,
спали весь мир, оставь канаву, ―
и жаба будет, как всегда,
зевать, кормить себя на славу,
была бы грязная вода!
Но разве жаба виновата,
что образ мыслей у неё,
да и сама-то жизнь ― чревата
болотной вязкостью, гнильём?
Не представлялся жабе выбор ―
собакой стать иль кошкой ей!
Когда б мне жабий жребий выпал,
и я бы квакал, хоть убей!
… А льва из Африки насильно
пересилили в зоосад,
где клетки с сыростью могильной,
неволи скованность и смрад.
Но лев ревел, как там, в пустыне!
Он чавкал мясом, грыз чурбак
и зубы скалил ― точно так,
как год назад… Он ― лев и ныне!
Здесь мы ― его послушны воле,
лишь потому он ― зверь и лев!
Даём ему не суп и хлеб,
а мясо, с кровью и без соли!
На самку,/ сон,/ отбросов вынос,
у льва на всё ― свои права.
Кто хочет в нём оставить льва,
тот должен уважать в нём львиность!
… Вот, эта львиность ― центр смысла
в моём походе за себя!
Я был собой из дома выслан,
скитаний проголодь любя…
И что я вижу: два узбека ―
в белье исподнем ― в чайхане!
Два очень трезвых человека,
а без костюмов, без кашне…
Чуть дальше ― яркая узбечка:
ни завитушек, ни колечка,
на голове ― косичек сто!
И рядом ― мул, а не авто́.
Вода ― в арыках, а не в трубах.
Табак ― не курят, а жуют.
Не ходят в валенках и шубах,
и не по-нашему поют.
… Но… то ― узбеки! Их немало,
а я, к примеру взять, один:
одна из рук моих ― беспала,
татуировка на груди,
нос завалился чуть налево,
с дефектом зубы: есть дупло,
в мое лирическое чрево
катар желудка занесло…
Ем не улиток, а картошку.
Курю не «Дели», а «Памир».
Смеюсь не много, а немножко…
Люблю большой и малый мир:
люблю цветы, не всех поэтов,
люблю Толстого (всех троих!).
Я отличаю ― т о от э т о,
чужих, понятно, от своих…
Долги ― имею: нет наличных.
Таскать галоши мне претит!
Напоминаю: я ― за личность!
За право ― выйти, так идти!
Я не могу смеяться пяткой:
смеюсь губами, рта кольцом!
Не говорю, что думать ― гадко.
Ношу не маску, а лицо!
Ругай меня ― за гибкость пальцев,
за пару ног, за то, что ― ем,
что, вот, меня не знает Мальцев,
а я так ― Мальцева совсем!
Что я пишу вот эти строчки ―
не как Володя, а как Глеб:
я ― Глеб в любом своем кусочке,
как в каждой хлебной крошке ― хлеб!
От двух татуировок бравых ―
до быть собой в своём стихе!
Другим дано другое право.
К примеру: прыганье ― блохе!
… Кому смешно ― повремените:
не потешать ― удел стиха.
Как в средней школе, в нашем быте
не всё, что слышишь, ― чепуха!
Когда любить придет способность,
и вы полюбите! Тогда
вам будет с милыми удобно:
беда ― так поровну беда!
Вам скажут: лоб у милой сужен…
Так вы не верьте: это ― ложь!
У милой ― лоб, какой вам нужен,
он на другие не похож!
Напоминаю: пусть, я ― нуден:
огромен мир, огромны люди!
Земля ― не Марс! Иван ― не Клим!
Как личность ― атом недели́м!
Поделишь ― атома не будет.
Пишу… Рука тверда,/ и слово ―
как отпечаток сапога.
Деталь души моей ― готова,
читайте: это для врага!
А друг и так поймет, без драки,
что я есть я, а он есть он,
что лают ― именно собаки,
что у больных ― не лай, а стон,
что нужно петь, когда есть голос,
глядеть, когда в глазах есть свет,
смеяться, если есть весёлость,
и не смеяться, если ― нет.
Пишу стихи, а не указы,
чтоб отстоять, сумев постичь,
то, что заложено мне в разум,
как в череп здания―/ кирпич!