
Западный ветер ― здоровый дядя ―
Думу надумал, напружил грудь;
Губы и щеки враз наладя,
Стал себе в невское устье дуть.
«Вот остужу, изловчусь и выпью,
Люди проснутся и ― нет Невы…
Ухает ветер голодной выпью,
Роет в пучинах ямы и рвы.
Невская барыня ― шасть обратно,
Откуда взялась у старой прыть?
Оно и понятно: разве приятно
Этаким зверем выпитой быть?
Половина взморья за Невой вперла,
Падает берег за футом фут.
Рявкнули пушки в доброе горло:
«Братцы, спасайся ― стихии прут!..»
С плачем и воем, с мильоном истерик
Через барьерный гранит и мосты
Кинулись волны от ветра на берег ―
По дворам и подвалам пряча хвосты.
Месяц погас, как дрянь-огарок,
Но напоследок головой покачал,
Когда десяток ленивых барок
Ветер с чугунных сорвал причал.
Не дома в переулках, а прямо ― губки
Только огонь в лампах сух;
Вот показались первые шлюпки ―
С чердаков обирать ребят и старух.
Узлы пересыпанной пухом ноши,
Треск подмытых водой ворот…
Кто-то ругался, что забыл калоши,
А самому Нева забиралась в рот.
Дует со взморья черная морда,
Валит на Невском прохожих с ног,
Даже Фонтанка вздыбились гордо,
Таская дряхлый живорыбный садок.
В окнах тонко кричали стекла,
Визжали на крышах флюгера-петухи.
Целую ночь столица мокла,
Продувая и мо́я свои грехи.
В каждой трубе черти вопили,
В уличных фонарях метался газ.
И до утра на Адмиралтейском шпиле
Ехидно подмигивал зеленый глаз.
И все настойчивей, час за часом,
Забыв назначенье ― гибель и смерть,
Добрые пушки бархатным басом
Били тревогу в ночную твердь.
Думу надумал, напружил грудь;
Губы и щеки враз наладя,
Стал себе в невское устье дуть.
«Вот остужу, изловчусь и выпью,
Люди проснутся и ― нет Невы…
Ухает ветер голодной выпью,
Роет в пучинах ямы и рвы.
Невская барыня ― шасть обратно,
Откуда взялась у старой прыть?
Оно и понятно: разве приятно
Этаким зверем выпитой быть?
Половина взморья за Невой вперла,
Падает берег за футом фут.
Рявкнули пушки в доброе горло:
«Братцы, спасайся ― стихии прут!..»
С плачем и воем, с мильоном истерик
Через барьерный гранит и мосты
Кинулись волны от ветра на берег ―
По дворам и подвалам пряча хвосты.
Месяц погас, как дрянь-огарок,
Но напоследок головой покачал,
Когда десяток ленивых барок
Ветер с чугунных сорвал причал.
Не дома в переулках, а прямо ― губки
Только огонь в лампах сух;
Вот показались первые шлюпки ―
С чердаков обирать ребят и старух.
Узлы пересыпанной пухом ноши,
Треск подмытых водой ворот…
Кто-то ругался, что забыл калоши,
А самому Нева забиралась в рот.
Дует со взморья черная морда,
Валит на Невском прохожих с ног,
Даже Фонтанка вздыбились гордо,
Таская дряхлый живорыбный садок.
В окнах тонко кричали стекла,
Визжали на крышах флюгера-петухи.
Целую ночь столица мокла,
Продувая и мо́я свои грехи.
В каждой трубе черти вопили,
В уличных фонарях метался газ.
И до утра на Адмиралтейском шпиле
Ехидно подмигивал зеленый глаз.
И все настойчивей, час за часом,
Забыв назначенье ― гибель и смерть,
Добрые пушки бархатным басом
Били тревогу в ночную твердь.