НАКАНУНЕ
Я помолился голубейшим ликам
о том, что скоро побелеет локон
и смерти испугается свеча,
узнав, как тают по священным книгам
ученики любимейшие Бога
и в тюрьмах сыновья его мычат.
И в небесах, непоправимо пьяных,
и в небесах, непоправимо пленных,
я таинство последнее узнал ―
о том, как люди поздно или рано
начнут, вскрывая ангельские вены,
выпрашивать прощения у зла.
Заплачет камень, затвердеет полдень,
и шар земной, похожий на золу,
заставит повторить великий подвиг
того, кого в стихах не назову.
И род людской, себя продавший трижды,
освобожденный только в облаках,
благословит виновника сей тризны
и собственную кровь нальет в бокал.
Сощурит глаз оранжевый, заря
скользнет по леденящим мертвым спискам,
и на ремне последнего царя
к нам приведут слепого василиска.
По всей земле предчувствую костры,
в заборах ― человеческие кости
и на церквах ― не русские кресты,
а свастику отчаянья и злости.
И паюсной икрой толпа лежит,
и по сигналу можно только хлопать,
мильоны их, но ни одной души,
и проповедь свою читает робот!