ОДИНОКИЙ ЧЕЛНОК
Лицо Есенина ― мой парус,
рубцы веселия ― мой хворост.
Я нарисую гордый атлас,
где новый остров ― новый голос.
Пока же строчка ручки греет,
пока же мальчик славу грабит,
мечта гуляет по панели,
зеленым вечером играет.
И самый светлый мой пацан,
скрываясь в суздальский акцент,
торгует сплетнями отца
у падчерицы на крыльце.
Шрам не выносит лишних глаз,
наоборот, их любит ― марш,
Надежда с верой снова ― пас…
любви оставлен ералаш,
но с милым рай и в шалаше,
сравнить с воздушными шарами
иконостас своих желаний,
которым холодно в душе.
Наш век ― педант, наш век ― бобыль,
и, приводя в порядок ногти,
ему плевать, какие лбы
в пороховом погибнут хохоте.
Я распечатаю колоду,
и сколько новых королей
отбросится тузам в угоду
к шестеркам битым на колени.
Еще не торжествует Зверь,
но мне слышны его повадки,
но мне видны его палатки,
там, где придворных моль и хмель!
Прилив… еще одна страница,
не прочитали ли случайно,
что ураган пришел мириться
и девять баллов за плечами.
Но королева любит вора,
служанка высохла по принцу,
страсть в кабаках скупает шпоры,
кокетничают в небе птицы.
По всей земле идет бардак
неслыханного окаянства ―
царицу соблазнил батрак,
и все его креста боятся.
И ложь не сходит с языка
кровосмесительных сих наций,
и мне разрешено смеяться
в угрюмых погребах стиха.
И, глядя на живую тварь,
пусть древние взбунтуют волны
и скажут ― нет, довольно, полно…
давайте слижем эту шваль.
В землетрясении писалась
земля, и им же будет крах,
но вдруг бессмертным показалось
лицо моих последних драк!