В обратный путь моих молитв
не сохранил я дружбы смеха,
и брови гордые мои
обсыпаны золой и снегом.
И на оранжевой груди
опять справляют новоселье
креста, который разбудил
лень анекдота и веселья.
Месть прошлогоднего пера
и лживые слова в гостиной
ты, как детей моих, вела ―
так, как детей моих, прости мне.
Жаргон отбрасывает тень,
и фаворитки лепят танец,
седые девы деревень.
Со мной заигрывал румянец,
а кони мундштуком хрустят,
погони чую злые лица,
но и столетие спустя
вам обо мне, чернила, литься.
В архиве-погребе найдут
все виноградные стремленья,
И гипсовые пальцы тут
закрошатся от удивленья.
Куда поклонницы мои
намылят розовые платья?
В обратный путь моих молитв,
на дневники в крестах да мате?!
Целую ручки у ручья
и волосы у водопада,
когда готовится ничья
греха с заплаканной лампадой.
Прости, пушистая шпана,
измену от ножа к перу.
Прости, шипучая страна,
что я шипучих не 6epу.
За этот шрам, за этот смех,
за эту дьявольскую маску,
за этот хлам, что храм для всех,
пошли мне смерть и жизнь на Пасху!
Я узаконю черный гроб,
который скоро открывался,
где каждый раб и каждый клоп,
увидев мертвого, смеялся.
Иерусалим! Слепая речь,
слепая жизнь, слепая вера!
Но я оставлю тонкий меч
во всех посередине тела.
И тот, кто крови убежит,
мои желания напишет
на ребрах, где шуршат ножи,
всех, кто обманут и обижен.
Мой камень не попросит голову,
ухаживаю, как гроза.
И бабы, словно черви, голые
откроют голые глаза.
Прости, задумчивое слово,
прости, остывшая земля,
что молния живет без грома,
как одинокая змея!..