Я остался на всю жизнь красивым.
Это все равно, что крапивой или вечерней,
горько перевязанные керосином,
разбивали губы мои приключенья.
Засохшие речи потребовали мебель,
на которой выспалась Екатерина.
Ей-богу, бабы, нет времени,
надо мною тучи из пластилина,
Я свой дивный лоб закрою на челку,
чтобы не заглядывался телефон-автомат.
Пусть меня трамваи не подчеркивают,
не звенят колесами ― Ата-ман!
Я ушел в неслыханно длинные ногти.
Приближаюсь к «паруснику», значит ― ноктюрн…
О, прилежный шепот: «Что с тобою, плохо тебе?»
Заломивши руки, так бегут из тюрьм.
Мне сегодня выпало четыре туза.
Я иду на площадь, я срываю галстук.
Целый день пускаю под откос ― глаза,
да, я просто кнут, но не Гамсун…
Эта женщина за один звук моих ногтей
переменит танец ресниц и ошибок.
Кувшинки кончают самоубийством в воде,
а я кончаю самоубийством в кувшинках!..
Это все равно, что крапивой или вечерней,
горько перевязанные керосином,
разбивали губы мои приключенья.
Засохшие речи потребовали мебель,
на которой выспалась Екатерина.
Ей-богу, бабы, нет времени,
надо мною тучи из пластилина,
Я свой дивный лоб закрою на челку,
чтобы не заглядывался телефон-автомат.
Пусть меня трамваи не подчеркивают,
не звенят колесами ― Ата-ман!
Я ушел в неслыханно длинные ногти.
Приближаюсь к «паруснику», значит ― ноктюрн…
О, прилежный шепот: «Что с тобою, плохо тебе?»
Заломивши руки, так бегут из тюрьм.
Мне сегодня выпало четыре туза.
Я иду на площадь, я срываю галстук.
Целый день пускаю под откос ― глаза,
да, я просто кнут, но не Гамсун…
Эта женщина за один звук моих ногтей
переменит танец ресниц и ошибок.
Кувшинки кончают самоубийством в воде,
а я кончаю самоубийством в кувшинках!..
