Если на полу не я,
то, значит, я ― на кровати.
Значит, проснулся я благодаря Хореву Андрею,
который в ночь полнолуния
кривоват, но не кривоватей
фиоритур, состроенных каждой его ноздрею.
Лос-Анджелес, с перепою
мне трудно глотать индейку.
Это вовсе не значит, что я, о ангел мой, голодаю.
Я просто стою, икая, одетый почти в голубое,
в дежурный костюм Ван Дейка,
Гейнсборо и Гирландайо.
Кодак теперь разрезает листы,
мне убедиться чтобы
в том, что утробы почвы преображают дом.
О, ангел мой, как извилисты,
нет, разветвлены тропы
в парке Hungtington library, выговорил с трудом.
Свой окоем доверив
небосводу, который лазорев,
я проследить пытаюсь теряющиеся в траве
тени японских деревьев,
кривоватые, словно Хорев —
в первой, и разветвленные, словно тропы в третьей строфе.
Время пришло, не пора ли
на выход, попробуй теперь его
определить, используя сжимаемые в горсти
веточку чапараля,
листик иисусова дерева
и Horizemа nervozum, трудно перевести.
Пара стаканов текилы
в принципе выпита мною.
В принципе ― означает, неполный один стакан.
Вместо небесной могилы
я ограничусь земною
поверхностью, на которой Дон Карлос и Дон Хуан,
оставшиеся, уже те, не я,
могут подумать, с чего я
пытаюсь функционировать как слезная железа.
Испытывая возбуждение,
хотя в основном речевое,
в сторону от Лос-Анджелеса перевожу глаза.