Откинув ситцевую блузу,
По пояс оголен, черняв,
Мотыжил парень кукурузу,
По телу солнце расплескав.
Он над провалом шел по круче,
Ломая землю и дробя,
К дубку корявому на случай
Веревкой привязав себя.
Как бы веревке той противясь,
Он двигался за пядью пядь.
Но не могла тугая привязь
Его движения связать.
И пот зернистый и обильный,
Густой, струящийся с трудом,
Он отжимал ладонью пыльной
И стряхивал со лба рывком.
Вцепясь корнями в грунт тяжелый,
Выравниваясь не спеша,
Тянулись к небу новоселы,
Листвою плотною шурша.
На парня этого уставясь.
Стоял я долго на тропе,
И, гордость чувствуя и зависть,
Я думал о своей судьбе.
Каким неистовством натуры
Он был от роду наделен,
Чтоб оседлать медвежий, турий,
К чертям сползающий уклон.
Землею влажною завален,
Упорный, яростный, босой,
В самозабвенье гениален,
Как Леонардо и Толстой.
1959
По пояс оголен, черняв,
Мотыжил парень кукурузу,
По телу солнце расплескав.
Он над провалом шел по круче,
Ломая землю и дробя,
К дубку корявому на случай
Веревкой привязав себя.
Как бы веревке той противясь,
Он двигался за пядью пядь.
Но не могла тугая привязь
Его движения связать.
И пот зернистый и обильный,
Густой, струящийся с трудом,
Он отжимал ладонью пыльной
И стряхивал со лба рывком.
Вцепясь корнями в грунт тяжелый,
Выравниваясь не спеша,
Тянулись к небу новоселы,
Листвою плотною шурша.
На парня этого уставясь.
Стоял я долго на тропе,
И, гордость чувствуя и зависть,
Я думал о своей судьбе.
Каким неистовством натуры
Он был от роду наделен,
Чтоб оседлать медвежий, турий,
К чертям сползающий уклон.
Землею влажною завален,
Упорный, яростный, босой,
В самозабвенье гениален,
Как Леонардо и Толстой.
1959