Сатира V. На человека
Вы, которы прилежны подражать природе,
Что та ни произвела твари в всяком роде,
Художною рукою звыкли представляти
В сладость очам и мертвым сильны живность дати!
Коль по прочих трудах ум к вымыслам удобный
Силите рождать странны уроды и злобны,
Не сфинксе, не химере тщитесь образ дати,
Ни из разных тел чудных одно составляти;
Оставьте зверей лютых, киньте скотов грубость!
Желаяй нечто собрать, в чем бы крайня глупость,
Крайня свирепость была и все без порядку, ―
Человека напиши, пиши без оглядку!
Где так чудну сыщешь тварь, кой урод дичее?
Право, тот, что Гораций описал, складнее.
Пройди ж землю из края до другого края,
Зачни с Москвы до Перу, с Риму до Китая ―
Не найдешь зверя столько, как человек, злобна,
С всех животных в глупости не сыщешь подобна.
Разбери человека, не мне емли веры ―
В воле его и в нравах ни складу, ни меры.
Видишь ли купца того, кафтан весь в заплате? ―
Не один сундук с сребром в кладовой палате;
Всего много, и можно б жить ему в покои,
Да нет! вот уже не спит, бедный, ночи с трои,
Думая, как бы ему сделаться судьею:
Куды-де хорошо быть в людях головою!
И чтят тебя, и дают; постою не знаешь;
Много ль, мало ль ― для себя всегда собираешь.
Став судьею, уж купцу немало завидит,
Когда, по несчастию, пусто в мешке видит
И, просителей слыша у дверей вздыхати,
Не выспавшися, должен встать с теплой кровати.
«Боже мой! ― говорит он. ― Что я не посадский?
Черт бы взял и чин и честь: в них же живот адский.
Блаженны купцы наши: они жить умеют,
В богатстве и в покою растут и седеют».
Пахарь, соху ведучи иль оброк считая.
Не однажды вздыхает, слезы отирая:
«За что-де меня творец не сделал солдатом?
Не ходил бы в серяке, но в платье богатом,
Знал бы лишь ружье свое да свого капрала,
На правеже бы нога моя не стояла,
Для меня б свинья моя только поросилась,
С коровы мне ж молоко, мне б куря носилась;
А то все приказчице, стряпчице, княгине
Понеси в поклон, а сам жирей на мякине».
Пришел побор, вписали пахаря в солдаты ―
Не однажды уж вспомнит дымные палаты,
Проклинает жизнь свою в зеленом кафтане,
Десятью в день заплачет по сером жупане.
«То ль не житье было мне, ― говорит, ― в крестьянстве?
Правда, тогда не ходил я в таком убранстве,
Да летом я в подклети, на печи зимою
Сыпал, в дождик из избы я вон ни ногою;
Заплачу подушное, оброк господину,
А там, о чем бы тужить, не знаю причину:
Щей горшок, да сам большой, хозяин я дома;
Хлеба у меня чрез год, а скотам ― солома;
Дальня езда мне была съездить в торг для соли
Иль в праздник пойти в село, и то с доброй воли,
А теперь ― черт, не житье: волочись по свету;
Все бы бела рубашка, а вымыть чем ― нету;
Ходи в штанах, возися за ружьем пострелым,
И где до смерти всех бьют надобно быть смелым;
Ни выспаться некогда, часто нет что кушать,
Наряжать мне все собой, а сотерых слушать».
Чернец тот, что намеднись чрезмерну охоту
Имел ходить в клобуке и всяку работу
К церкви легку сказывал, прося со слезами,
Чтоб с ангельскими в счете был и он чинами,
Сегодня не то поет: «Рад бы скинуть рясу,
Скучили уж сухари, полетел бы к мясу;
Рад к черту в товарищи, лишь бы бельцом быти,
Нет мочи уж ангелом в слабом теле слыти».
Младый сын в жизни отца за десятьми прячет
Замками рубль один, а за грош горько плачет;
Умер отец-то он же велики намерен
Дела делать богатством, исправитель верен
Отцовского приказу: петь сорокоусты
Хочет, создати церкви, и, которы пусты,
Монастыри обновить, и создать убогим
Богадельню. А потом, временем немногим
Одумавшись, говорит: «Нет! полно, умнее
Будет деньги те беречь; всяк себе милее.
Возьму волю, поеду гулять во край чужды,
Слава богу, есть мне чем, нет мне ни в ком нужды».
Да опять: «Коли ездить? пора мне жениться».
И ходит ― свадьба в уме, и спит ― свадьба снится;
Купил перстень, вот завтра обручаться станет ―
Кто б думал, что с другою мыслью завтра встанет!
А встав ― уже все не то: «Куды мне деваться, ―
Говорит, ― с женой? разве с людьми уж не знаться.
Нет, не женюсь! » Между тем пришли навещати
Друзья в печали: ну-тко, сел в кости играти ―
Сыплет молодец мешки. Где сорокоусты?
Где церкви, свадьба, езда? ― уж мешки все пусты.
Так мы тверды, таковы одноличны нравы!
Тот, кто поутру жадал достать себе славы,
Всяким способом ища, ни совести зная,
Ни милости, ни сродства на союз взирая,
Тот к вечеру уж мыслит, как бы бежать с света,
Как в тишине без шуму дожить дряхлы лета.
В один час ищет случай, чтоб жену пояти,
В другой час того же брак слышишь проклинати.
То богат хотел бы быть ― то деньги мешают;
То грустно быть одному ― то люди скучают.
Сам человек невесть что хотеть: теперь тое
Хвалит, а потом сие; с одно на другое
Пременяет мысль свою, и ― что паче дивно ―
Вдруг одно желание другому противно.
Кратка жизнь человека ― велики затеи;
Ума полон, а висит глупых дел на шеи
Не один кулек; к воле чрезмерна охота,
А ни в ком так не впилась, как в него, работа;
Полну власть в воле зная, сам в себе не волен;
Как иными, так собой всегда недоволен.
Все то часть несовершенств, часть разности чудной:
Все списать ― глупа смелость, труд бы был претрудной!
Злостью же человека кой зверь одолеет?
Когда лев на льва или медведь свирепеет
На медведя? Кто слыхал, чтоб тигры войною
На тигров же поднялись? Злобны под водою
Крокодилы знают ли, разбився на части,
Истреблять сами род свой для прибавки власти?
Всякий зверь, хотя как лют, в другом почитает
Звере подобность свою и пределы знает
Злости своей полагать с тем, в ком род свой видит:
Один другого добру никогда завидит.
Человек только в злобной ярости честь чает,
Когда человека съесть может и желает,
И того славным зовет, кто больше был вредный
Прочим людям, от кого страдал род наш бедный.
Видишь ли войнолюбца? И земли пространны,
И довольство имеет, однак в чужестранны
Власти с яростью бежит на слаба соседа,
Жжет, рубит без милости, не оставит следа
Жилища его, целы истребит народы;
А потом, чтоб действо то на многие годы
Памятно было, люди ж ему посвящают
Башни, храмы, ворота, богом называют.
Вельможа той, вышню власть не могий терпети
В иных руках, свирепством своим того ж дети
Отечества взаимну гибель подущает;
Того ж града жители друг друга ссылает,
И один другому смерть, жаден, ищет дати;
Под подобным знаменем ― враждебные рати;
Блещет зло оружие, текут струи крови,
А он, сердцем радостен, поднимает брови
И хвастает, что его совет столь был здравый,
Что жизни не пожалел для воли и славы.
Другой явно наступать, слаб сый, не дерзает,
Тайны ямы к гибели сильнейшим копает:
То ядом поит, то сном в доме отягченна
Огню предаст, и рука, тайно воруженна,
Скольких без проводника ввела на путь ада.
Мать свирепа, о боже! жрет собственны чада,
Забыв страх и жалость всю; брат своего брата,
Сын отца побивает, лише бы утрата
Чести не была какой иль бы в том прибыток:
Жизнь ничто, когда дело ― чтоб не был убыток.
Сверх того, зверь, когда зол, пользу себе чает:
Пищу ищет себе волк, как овцу терзает,
Лев, тигра умерщвляя, недруга сбыть тщится,
И бык, рогами вредя, от вреда щитится;
А человек без пользы себе иным вреден:
Хоть бы силен был, славен и собой небеден,
Коли видит, что другой его превышает
В славе, в силе, в богатстве, мертва себя чает,
Мучится сердце его, не знает покою,
Пока не сгубит кого; коли сам собою
Не силен к тому, прельстит сильного невежду;
Между тем он с того зла никую надежду
Себе ждет: не прибудет ни денег, ни чести,
Не наполнит действом тем печатные вести.
Мало ему, что рука бесовским советом
Наставлена показать искусным наветом
Чрез мал прах велику смерть пылать из металла;
Мало, что железо, сталь ядовитей жала
Змеиного остротой ― в крайну гибель бедну
Роду человеческу ввел ябеду вредну,
Истинный Пандоры дар. Сколько погибает
Людей чрез нее, сколько всю жизнь воздыхает,
Сколько сирот померло, сколько вдовиц тают,
Пока стряпчие с дьяком выписку счиняют.
А в лесах звери того нимало боятся,
Без лукавства ссорятся, без злости мирятся,
Не заводятся дела, приказов не знают;
Орлы орлов на доску стать не вызывают;
Николи волк не всадил волка же в колоду,
Для чего без пошлины взмутил его воду;
Большой медведь от меньших улей с рук отняти
Не смеет за то, что он ему лучше кстати,
И волк, что трудом достал, хоть завистну оку
Подпал бы, не утратит тем, что не стал к сроку.
Да что ж, скажет кто-нибудь, человек уставы
Вымыслил и правила, чем добрые нравы
Вводить и злых свирепость в пользу укрощати,
Не знак ли то доброты? где то зверям знати?
Подлинно ― знак, но впротив: не доброты ― злости.
На что б пила, каб не столь тверды были кости?
Если б не зол человек, на что бы уставы?
Законы уставлены, чтоб исправить нравы
И удержать склонность к злу, что нам с детства сродно;
Нужда сделала закон; а то б, ей! несходно
То самое исправлять, что право собою.
Звери, понеже чище, нежли мы, душою,
Законов не требуют, да живут согласно:
Один у другого век не грабит напрасно,
Ни разбоев нет у них, нет кражи без нужды,
Свое место всяк знает; не вступает в чужды
Чистосердечны дела; вредят ли ― то явно
И за нужду, не затем, что вредить есть славно.
Но ни зло, ни добро им, скажет, неизвестно,
Не знают, что прилично, что гнусно, что честно,
И как злы невзначай, так добры не нарочно.
Столь и лучше такое невежество прочно!
А мы что? знаем добро и то похваляем ―
Любим злое и в том жизнь свою утверждаем;
Добродетель, хвалима гладом, хладом тает,
Злонравие все бранят, а всяк снабдевает.
Еще оправдание, скажет, я имею:
Человек один может добро и злодею
Своему делать, пищу дает неимущим,
Печальным утеху и помощь в бедах сущим,
А в зверях уж того нет, и слухом не знают.
Случается, правда, то, да скольких считают
Таких? Есть ли хоть десять в семьсот слишком веков?
Трудней таковых сыскать можешь человеков,
Нежли сливам средь зимы расти на соломе
Иль трезвых видеть певчих в епископском доме.
Итак, сумнюсь добро то совершенным звати,
Не навыкли мы даром добрыми бывати:
Коль милостыню даем ― верь, себя жалеем;
Если то не чужое, наградить умеем
Убыток тот: не медлим отнять у другого
Стократ больше. Кто обул бедного босого,
Ведай, что башмаки те отнял и с штанами;
Когда кто утешает сладкими речами
В печали слезящего ― иль весел с природы,
Иль смеется бедному, иль те ему годы;
Когда кто утесненну в бедах помогает ―
Иль противнику его досадить желает,
Иль обиженный родня иль быти имеет,
Иль что не пуст у него мешок разумеет.
Кто даст, что себе нужно, кто, вред себе зная,
Бедному хочет помочь? ветр ― надежда тая.
Такого-то Диоген ища человека,
Не сто свеч даром изжег и был смехом века.
Да полно уже о том; к глупости приступим
Смысленного животна. Но тут уж притупим,
Увы, не одно перо, ниже все списати
Воля мне есть; чрез век бо мой то б не скончати,
Столько она над нами заграбила власти.
Все места, и углы все, и все света части
Тоя в себе имеют преясные знаки;
И хоть кто стихи мои почитай за враки,
Лучше б людям дел своих в память не писати,
Полезней забвению было б предавати.
А то стыд и срам роду, и гнусно терпети,
Чтоб тварь, мниму умную, столь глупою зрети;
Ибо, хоть книги разбей, действа содержащи
Минувших времен, хотя смотри в настоящи
Веки дела человек ― глаза потемнеют,
Пока сыщешь таких, что с умом сходство имеют.
Глупость, лишь родимся, к нам с лаской приступает
И чрез всю жизнь нам дружный товарищ бывает;
Ею в младенцах игры и смех происходит,
Она безрассудных в огнь, в воду прямо вводит
И все страхи презирать смело побуждает.
Множащимся же летам и та возрастает,
Отчего видим в юных: иного жадати
Крайню чести суету и тую искати,
Всяку добродетели красу презирая,
Не на нрав, но на злато свое уповая.
Иной, как в красавицу, влюбившися в славу,
Как на пир, в битву бежит злобну и кроваву;
Страх всякий и смерть саму ни во что не ставит,
Полн надежды, что имя свое так прославит.
Иной, любовью пленен, всю ночь воздыхает,
Не спит, лицо любезной с мысли не спускает;
Утро все пред зеркалом в уборах проводит,
Целый день, если можно, с глаз ея не сходит,
Для нее друзей, и жизнь, и все презирает,
Одну за крайне добро мнит и почитает.
Иной ни Марса труды, ни Венеры сладость
Ищет, ― вся в картах стоит его крайня радость,
В тех все жития время своего теряет;
Ниже о ином когда лучшем помышляет,
Нежли как бы и ночи днем сделать, играя;
Богатство ему ничто, и злату какая
Цена невесть; ниже той умные советы
Друзей слушает, ниже почтительных леты
Родителей приказы полезны внимает ―
Вся за сладость пагубной игры расточает.
Ин с корчмы не исходит, век свой пребывая,
Когда есть склянка с вином ― мнится среди рая;
Ни о здравии мыслит, ни в что честь теряет,
Без вина, как без воды рыба, жить не знает.
Увидишь двух с ярости вне себя бывати,
Мечами друг другу смерть злу ищущих дати ―
За что?
за то, что им двум блядь люба едина.
Куды важна не щадить жизнь свою причина!
Полный возраст имеет свои недостатки:
В тот доспев люди, чины мнятся им быть сладки,
И затем видишь многих покой оставляти
В доме своем и трудам себя предавати
Жестоким, и питаться тщетою надежды.
Иные, блистание любящи одежды,
Отягчают плоть свою вредительным златом,
Мнящи глупца не глупым быть в платье богатом.
Иные, в безбрачии провождати время
Не терпящи, тяжкое на ся берут бремя,
Да и отца наживут имя, им приятно,
Вздыхают потом поздно уж неоднократно.
Ниже брак хулю честный: его же любови
Пламень ― нрав сходство вина; но сии готови
Неизвестну с край света в жены себе взяти,
Лишь бы в рядной росписи было что читати.
Не лицо, не нрав, не ум они рассмотряют ―
Много ли приданого в-первых вопрошают.
В старых, им же должно бы, чтоб искус прибавил
Ума, право, то ж видим: ин себя прославил
Изнуренными силы в Венерином поле;
Ин, все расточая, стал убог с доброй воли;
Ин над кучею денег с гладу помирает,
И что вложит кусок в рот, то цену считает.
Без зубов и с сединой с морозу колеет,
Боися тронуть мешков, а сам разумеет,
Что весь свет смеется им; но мысль его знаю:
Я сам-де, в сундук смотря, себя похваляю,
Хотя надо мной народ безумно хохочет;
Всякому воля дана ― живет всяк как хочет.
Увидишь столетнего старика в постели,
В котором лета весь вид человека съели,
И на труп больше похож; на бороду плюет,
Однако дряхлой рукой и в очках рисует.
Что такое? ведь не гроб, что ему бы кстати, ―
С огородом палаты, где б в лето гуляти.
А другой, видя, что смерть грозит уж косою,
Не мысля, что сделаться имеет с душою,
Хоть чуть видят бумагу слабые в нем взгляды,
Начнет писать похорон своих все обряды:
Сколько архипастырей, попов и причету
Церковного пред гробом и сколько по счету
Родни за гробом пойдет с горькими слезами;
С сколькими и какими провожать свечами,
Чем покрыть гроб, где вкопать, и надпись какую
В память себе поставить; медну ль, золотую
Над ним лампаду свесить, кому панихиды
По нем петь; а ближнему сделанны обиды
Наградить и смириться, с кем брань имел вечно, —
О том ни слова, мнит бо лишным то, конечно.
В коем скоте покажешь мне действа такия?
Все об нужном пекутся и лишное тыя
С вредом себе не хранят, и суеты полны
О будущих мысли их не мучат, довольны
Сущи иметь в жизнь свою, что к тому полезно;
Любят без ссор так один, как два, что любезно;
Время знают к похоти, и обжорством тело
Не вредят, ниже пьянство известно им дело.
К тому ж видывал ли кто, чтоб за кусок злата,
За парчицу, чем будет красивей палата,
За вещь, правда, вкусную, но нам в естве вредну,
Чрез целые полгода скот терпел жизнь бедну,
Посреде вал подвержен бурям непрестанным,
И вверил ветрам живот свой непостоянным?
Видывал ли кто, чтоб скот пред другим гордился
И, худшего знав себя, лучшим являть тщился,
Или бы в лето лежал, а тужил зимою,
Что есть нечего и нет деньги за душою?
Ей, нет! равенство в себе хранят все любезно,
Трудятся, запас чиня в том, что им полезно.
Мала пчела с коликим трудом себе в зиму
Готовит мед, чтоб пищи не зреться лишиму,
Когда север иссушит цветы все на поли!
И муравей чтогодно потом и мозоли
Наполняет амбар свой богатством Цереры;
А как мразов свирепством, не знающих меры,
Естество начинает унывать бесплодно ―
Животно то из гнезда станет неисходно,
Наслаждаяся зиму тем, что нажил летом.
Человек, один ума одаренный светом,
В темноте ходит век свой; не в время прилежен,
В чем не нужно ― трудится, а в потребном ― лежень;
Все, что он ни делает, ― без смысла, некстати,
Все нравно и не нравно, и обыкл бывати
Без причины радостен, без причины скорбен;
Наудачу он любит, гонит, смирен, злобен,
Делает, портит, множит, малит, возвышает,
Низит, ищет с жадностью или обегает.
И да словом в глупости явим крайность рода,
Вспомним мы, что человек, ― его же природа ―
Прах, ничто, и подвержен бедам непрестанным,
Болезням, страхам, смерти, страстям несказанным,
Который каплю дождя не силен есть дати,
Ни жизни знает конец, ни как продолжати, ―
Дерзнул богом себя звать и таковым мнился,
Честь, ему должну, себе искать не стыдился.
Вспомним, что люди и те, своими руками
Излив или вырезав болван, того ж сами
Как бога чтят, боятся, помощь ожидают
От него, когда мертва, бесчувственна знают;
Иль животно бедное как суще пресильно
Чтят; или пред чесноком молятся умильно;
Люди ж те, что столь дивный чин во твари зрящи,
Стольки тела пречудны в воздухе висящи,
Так порядочный тех ход и пользу приятну,
Разность видов животных, умом непонятну,
И телес наших состав, и жизни причину ―
Природы дело (увы, с страху перо кину!) ―
Природы дело то быть, безумно болтают;
Все то собой сделалось, и никого знают
Твари творца, и что уж двизатися стало ―
Движенью не требует своему начало,
Ниже есть кто создатель преумный, превечный,
Правящий вся, пресильный, страшный, бесконечный, —
Что же прибыли им в том? все их обегают;
Страха полны, хотя вид дерзостный являют,
Беспокойна совесть их, терпит мысль ужасно,
Юже не быть силу мнят, той самой чточасно
Трепещут и почти ждут бесконечну муку ―
Только затем, что нову следуют науку.
Право, если все то знать умным можно дело ―
Можно сказать, что душа вкупе есть и тело!
Здесь пора бы уж кончать, но зрю пред собою
Толпу людей брадатых, черною главою
Кивающих, и слышу с яростью вопити ―
Временной вечной казни мя достойна быти
За то, что тварь изящну, чудну, несказанну,
Наподобие творца премудро созданну,
Так охулить дерзнуло перо неучтиво.
Доброе в худо вменять велико ли диво?
Убо оправдаться в том есть мне только воля,
А потом, собрав ружье, сам ударю с поля.
Хоть я невеликий чтец, столько, однак, знаю,
Что известная бога милость с край до краю,
Персть взявши, создала нас самому подобных,
Мудрых, правых и чистых, к греху неудобных,
И дав жизнь бесконечну, полну всякой сласти,
Без страху и без труда, без бед, без напасти.
Но вем и то, что Адам, получив супругу,
Слышал указ, что в раю, гуляя с досугу,
Мог бы от всяких древес, что в раю, вкушати,
Кроме того, что сильно есть знание дати.
Но той когда с сладких уст супруги любезной
Услышал, сколь красив плод и сколь вкус полезной,
Как лицом, так и умом равен богу быти,
Забыв заказ, возжадал, взял плод, смел вкусити.
Тотчас, сколь пагубна сила того древа,
Узнали, да уж поздно: и Адам и Ева
Впали в беды и труды и подпали власти
Смерти, и пленили их многовидны страсти,
И когда всемудрому равны быть искали ―
Воспою греховною и вид потеряли,
Так, что, изгнанны с рая, если б кто им дати
Мог зеркало, чуть себя могли бы узнати.
Мы же, которы из них род свой весь изводим,
Их любопытством на них, бедные, походим.
И коли б не так, то кто б мне велел писати
Ложь на себя; принужден бо то признавати,
Что и я, хотя пишу против человека,
Человек один с многих нынешнего века;
Но истину утаить не могу, не знаю,
И затем, как кто хочет, а я вот кончаю.