МАЯКОВСКИЙ
Синей топора, чугуна угрюмей,
Зарубив «ни-ког-да» на носу и на лбу,
Средних лет человек, в дорогом заграничном костюме,
Вверх лицом утопал, в неестественно мелком гробу.
А до этого за день пришел, вероятно, проститься,
А быть может, и так, посидеть с человеком, как гость
Он пришел в инфлюэнце, забыв почему-то побриться,
Палку в угол поставил и шляпу повесил на гвоздь.
Где он был после этого? Кто его знает! Иные
Говорят ― отправлял телеграмму, побрился и ногти остриг.
Но меня на прощанье облапил, целуя впервые.
Уколол бородой и сказал: «До свиданья, старик».
А теперь, энергично побритый, как будто не в омут, а в гости ―
Он тонул и шептал: «Ты придешь, Ты придешь, Ты придешь» ―
И в подошвах его башмаков так неистово виделись гвозди,
Что ― казалось ― на дюйм выступали из толстых подошв.
Он точил их ― но тщетно! ― наждачными верстами Ниццы,
Он сбивал их булыжной Москвою ― но зря!
И, не выдержав пытки, заплакал в районе Мясницкой,
Прислонясь к фонарю, на котором горела заря.
1931