Дон Диег сидел печальный,
Ввек никто так не страдал.
Грустно думал днем и ночью,
Что его поруган дом;
Дом поруган старый, храбрый,
Лайнецов известный дом:
Он Инигисов во славе
И Абаркосов мрачил.
Слаб от лет, обижен страшно,
К гробу близится Дон Дьег,
Между тем как враг Дон Гормас
В безопасном торжестве.
Так без сна он и без пищи,
Потупив глаза, сидит,
За порог ногой не ступит
И ни с кем не говорит.
Друг его придет утешить ―
Он не слышит слов его:
Обесчещенный, боится
Ближних духом заразить.
Наконец скидает бремя
Он безмолвныя тоски,
Сыновей своих сзывает,
Но и тем не говорит;
Только всем веревкой руки
Тут же сам перевязал.
Все они его с слезами
Просят, чтоб пришел в себя.
Он почти уж без надежды,
Как Дон Родриг, младший сын,
Вдруг и радость и надежду
Возвращает старику.
Он, как лев, сверкнул очами,
Отстранился от отца:
«Забываешь разве, ― молвил, ―
И кто я, и кто ты сам?
Если б ты своей рукою
Не дал прежде мне меча, ―
И ножа бы мне достало,
Чтобы срам такой пресечь».
Слезы радости ручьями
Полились у старика:
«Ты, ― сказал он, обнимая, ―
Ты, мой Родриг, ты ― мой сын:
Гневом ты меня утешил
И досадой исцелил;
Только не отцу, мой Родриг,
Дома нашего врагу
Смертью отомсти». ― «А где же, ―
Молвил Родриг, ― кто посмел
Нас бесчестить?» ― и Дон Дьегу
Молвить слова не дает.