Рыбы, вмерзшие в лед, керосинки в пустом коридоре,
муравьи, саламандры и еж полумертвый в мешке,
все ли вы уместились в коротком случайном смешке?
На тарелках лежит серебро в геральдической флоре.
Шевелится в кастрюльке какая-то жалкая снедь:
то ли мяса куски с дорогим чесноком вперемешку,
то ли рыба усатая в чистом крутом кипятке.
Бросишь соли в кастрюлю ― вода начинает синеть,
но щербатые стены скрывают кривую усмешку,
выпрямлять же ее ― все равно, что гадать по руке.
Где-то примус гудит и стучат молотками соседи,
пыль невзрачная пляшет внутри светового луча,
паучок небольшой от запястья ползет до плеча,
отражаясь, как в зеркале, в тускло светящейся меди.
Что же, в это пространство никто не войдет без ключа.
От английских замков и от черных ощеренных скважин
мы ключи потеряли, и бросили запертый дом.
Он полынью зарос, он покрылся слоящимся льдом.
Что из этого следует? Вывод не так уж и важен.
Важно только движенье внутри дорогого жилища,
где былая любовь в униженье и смерти живет,
и смеется она, словно брошенный ангел, и вот
вновь сияет постель и готовится бедная пища.
И во воде закипающей мертвая рыба плывет.
1987