Спаси, сохрани и помилуй меня
от черной земли, от лихого огня,
еще ― от недоброго глаза,
Ты знаешь, я снова живу на Тверской,
там место открыто для пыли мирской,
и всюду она как зараза, ―
лежит на предметах тончайшим пушком,
и мелкий паук с серебристым брюшком
ползет по пустому комоду.
А Волга беременной снится Оке,
и женщина с веткой омелы в руке
заходит в прозрачную воду.
И тело ее от любви не болит,
ее настоящее имя ― Лилит,
она опускает ресницы,
и чувствует ужас подземных толчков
подземная школа для птиц и сверчков,
чьи крылья мелькают, как спицы.
Ты в воду заходишь и чувствуешь вдруг:
вращается рыб заколдованный круг,
и машут они плавниками,
и Лулл, чтоб не съела его пустота,
огромный язык достает изо рта
своими сухими руками.
Мы будем пространство делить пополам ―
ты, вечный паломник по женским телам,
я, Богом зажатая в клещи.
Когда-то Нерону сказал Эпиктет:
«Нас мучит не вещь, не безмолвный предмет,
а лишь представленье о вещи».
А что Эпиктету ответил Нерон,
я, право, не знаю, и с разных сторон
с надеждой, тоскою и страхом,
покорные времени вещи глядят,
с пространством враждуют, друг другу вредят,
питаются пылью и прахом.
В земле по колено стоят города,
но их окружает лишь пыль и вода,
где тонет сухая омела.
И вновь, на свидание к Богу спеша,
подобная ветру, несется душа
по мертвой поверхности тела.