Безымянное небо. Зелёнка, и йод
и кармин. Запылённые липы
поредевшим кружком. И пластинка поёт
допотопное, то, что могли бы
мы услышать с бобины чудовищного
агрегата и выпасть в осадок,
приговаривая «волшебство, волшебство»,
на окраине шестидесятых,
в проржавевшей провинции мира, вдали
от вечерней фреоновой воли
метрополии, с привкусом чёрной земли,
и картошки, и дворницкой соли
на губах. Никого у подъезда. Кривой
тополёк, перепаханный дворик.
До одышки шатаясь крикливой Москвой,
не ищи, торопливый историк,
прошлогоднего снега, когда поделом
надвигается осень немая,
и бурлишь, и витийствуешь задним числом,
всё предчувствуя и принимая…
1990-2000
и кармин. Запылённые липы
поредевшим кружком. И пластинка поёт
допотопное, то, что могли бы
мы услышать с бобины чудовищного
агрегата и выпасть в осадок,
приговаривая «волшебство, волшебство»,
на окраине шестидесятых,
в проржавевшей провинции мира, вдали
от вечерней фреоновой воли
метрополии, с привкусом чёрной земли,
и картошки, и дворницкой соли
на губах. Никого у подъезда. Кривой
тополёк, перепаханный дворик.
До одышки шатаясь крикливой Москвой,
не ищи, торопливый историк,
прошлогоднего снега, когда поделом
надвигается осень немая,
и бурлишь, и витийствуешь задним числом,
всё предчувствуя и принимая…
1990-2000
