Состязаться ли дуньке с Европой,
даже если не гонят взашей?
Запасной сарафанчик заштопай,
молодые карманы зашей.
Слышишь ― бедную Галлию губят,
неподкупному карлику льстят,
благородные головы рубят ―
обожжённые щепки летят
и теряются в автомобильных
пробках, в ловчих колодцах очей
голубиных. До луврских ткачей
и до их гобеленов обильных ―
что им, звёздам Прованса, холмам
обнажённым, где римский роман
завершается? И ― не свобода ли
есть первейшая ценность? О да!
Но её одурманили, продали.
В коммунальном стакане вода
подземельная пузырится.
Дождь ― каштановый, устричный ― льёт
в Фонтенбло. Обнищавшая птица
(скажем, сыч) воровато клюёт
беспризорные зёрна. Пшеничные?
Нет, ячменные. Видимо, личная
не сложилась, да и подобрать ли
рифму к милостыне? Чёрное платье
тоже вымокло, солнцу назло.
Нелегко. И тепло. И светло.
Февраль 2001 ― октябрь 2003
даже если не гонят взашей?
Запасной сарафанчик заштопай,
молодые карманы зашей.
Слышишь ― бедную Галлию губят,
неподкупному карлику льстят,
благородные головы рубят ―
обожжённые щепки летят
и теряются в автомобильных
пробках, в ловчих колодцах очей
голубиных. До луврских ткачей
и до их гобеленов обильных ―
что им, звёздам Прованса, холмам
обнажённым, где римский роман
завершается? И ― не свобода ли
есть первейшая ценность? О да!
Но её одурманили, продали.
В коммунальном стакане вода
подземельная пузырится.
Дождь ― каштановый, устричный ― льёт
в Фонтенбло. Обнищавшая птица
(скажем, сыч) воровато клюёт
беспризорные зёрна. Пшеничные?
Нет, ячменные. Видимо, личная
не сложилась, да и подобрать ли
рифму к милостыне? Чёрное платье
тоже вымокло, солнцу назло.
Нелегко. И тепло. И светло.
Февраль 2001 ― октябрь 2003
