Ты вспомнил ― розовым и алым закат нам голову кружил,
протяжно пела у вокзала капелла уличных светил,
и, восхищаясь жизнью скудной, любой, кто беден был и мал,
одной любви осколок чудный в холодной варежке сжимал?
Очнись ― и снова обнаружишь ошеломляющий приход
зимы. Посверкивают лужи, сквозит кремнистый небосвод.
По ящикам, по пыльным полкам в садах столицы удалой
негласный месяц долгим волком плывёт над мёрзлою землёй.
Зачем, усталый мой читатель, ты в эти годы не у дел?
Чьё ты наследие растратил, к какому пенью охладел?
И неумён, и многодумен, погрязший в сумрачном труде,
куда спешишь в житейском шуме по индевеющей воде?
А всё же главных перемен ты ещё не видел. Знаешь, как
воспоминанья, сантименты, и город ― выстрел впопыхах, ―
и вся отвага арестанта, весь пир в измученной стране
бледнеют перед тенью Данта на зарешеченном окне?
Потянет дымом и мочёной антоновкой. Опять душа
уязвлена, как зверь учёный ― огрызками карандаша,
и на бумаге безымянной, кусая кончик языка,
рисует пленной обезьяной решётку, солнце, облака…
1990-2000
протяжно пела у вокзала капелла уличных светил,
и, восхищаясь жизнью скудной, любой, кто беден был и мал,
одной любви осколок чудный в холодной варежке сжимал?
Очнись ― и снова обнаружишь ошеломляющий приход
зимы. Посверкивают лужи, сквозит кремнистый небосвод.
По ящикам, по пыльным полкам в садах столицы удалой
негласный месяц долгим волком плывёт над мёрзлою землёй.
Зачем, усталый мой читатель, ты в эти годы не у дел?
Чьё ты наследие растратил, к какому пенью охладел?
И неумён, и многодумен, погрязший в сумрачном труде,
куда спешишь в житейском шуме по индевеющей воде?
А всё же главных перемен ты ещё не видел. Знаешь, как
воспоминанья, сантименты, и город ― выстрел впопыхах, ―
и вся отвага арестанта, весь пир в измученной стране
бледнеют перед тенью Данта на зарешеченном окне?
Потянет дымом и мочёной антоновкой. Опять душа
уязвлена, как зверь учёный ― огрызками карандаша,
и на бумаге безымянной, кусая кончик языка,
рисует пленной обезьяной решётку, солнце, облака…
1990-2000
