Хомяков А. С.
Вадим («Песнь …»)

Песнь 1


День тухнет; хладен ветр над Ладогой седою,
И черной пеленой подернут неба свод.
Лишь там, где он вдали встречает бездну вод,
Дрожащий, слабый свет сражается со тьмою,
И тихо, тихо в мгле ночной
Он меркнет так, как луч надежды, луч последний
В душе оставленной судьбой.
Но он исчез, и месяц бледный
С востока медленно плывет;
То кроется средь тучи мрачной,
То сквозь покров ее прозрачный
Сребристый, тихий свет лиет,
В ущелиях глубоких, черных
Утесов, спящих над волной,
Ужасны стоны ветров горних,
Ужасен беспрерывный вой.
Колеблем бурей разъяренной,
Необозримый бор ревет;
Холодный, мелкий дождь осенний
На землю, как туман падет.
И облака за облаками
Бегут туманными грядами.
Но вот широкими шагами
Из бора вышед, по полям,
По черным и крутым скалам
Кто вдалеке, как тень, ступает,
Звуча копьем в огромный щит?
Но он запел. Пусть бор шумит,
Пуст ветр уныло завывает,
Пусть волны брег колеблют свой,
Пусть… Громче, чем их страшный вой,
Чем стон дубрав, рев скал ужасный,
Ловца младого голос ясный:
"О Стрибога дети, шумите, шумите!
Играйте, Полканы, с седою волной!
И песнею дикой мой дух веселится;
Вадиму приятны и буря, и бой.
Меня здесь угрюмая степь воспитала,
Родителя щит колыбелию был,
И буря младенцу ко сну припевала,
И первый луч утра к сраженьям будил.
Младенец с младыми боролся волками,
У дикой лисицы птенцов похищал,
И Ладоги шумные волны руками
Средь бури и грома, смеясь, рассекал.
Любил я и ветер холодный осенний,
Любил я плесканье ревущих валов,
И зимние хлады, и бури весенни,
Но сердце желало лишь битв и врагов.
Прощай же, о Ладоги берег пустынный,
Свидетель счастливых младенческих лет.
К победе, ко славе! Их голос призывный
В далекие страны Вадима зовет.
И вскоре пришелец надменный узнает,
Как сын Ратибора оружьем играет".
И булаву с спины широкой
Сорвал он мощною рукой
И в камень, часть скалы высокой,
Ударил тяжкой булавой.
Ударил ― яркий брызнул пламень,
Треща раздался черный камень.
Часть пала в пропасть, и кругом
Раздался вдруг ужасный гром.
Казалось, пропасти взревели,
Валы свирепей закипели;
Гул загремел в ущельях гор,
Стеня, завыл огромный бор,
Проснулся ворон в поле диком,
И филин вдаль помчался с криком,
И волк, забыв своих птенцов,
Бежал сокрыться вглубь лесов.
Но с гордостью, как после боя,
Уж в мыслях поразив героя,
Пустыни сын захохотал.
И эхо гор захохотало,
И эхо волн им отвечало,
Но он уж скрылся между скал.
Он в даль туманну поспешает;
Везде ему свободный путь.
Где зверь дубравный пробегает,
Где ветер горний может дуть,
Там славянин, как в поле чистом,
Бежит то с песнью, то со свистом,
И долго быстрою стопой
Бежал в долине он глубокой,
Но наконец утес высокой
Увидел он перед собой.
Здесь цель его: журча, струится
Источник светлых, чистых вод,
И чуть под ним пещеры зрится
Скалою загражденный вход.
Вадим трубит в свой рог огромный,
Звук долго мчится в тишине,
И голос из пещеры темной
Выходит: "Кто пришел ко мне?"
- "Я! сын твой! " Камень упадает,
В пещеру юноша вступает,
Добычу ловли сбросив, он
Ложится, и уж близок сон…
Но кто ж его будить дерзает?
Чей рог так громко прозвучал?
"Их друг" ― трубящий отвечал.
Их друг он! Странно! Им казалось,
Уж в мире друга не осталось.
И кто ж придет в пустыне сей
Искать оставленных друзей?
Пусть так, ― но сильною рукою
Вадим пещеры вход открыл
И незнакомца за собою
Ведет; меж тем старик схватил
Засохший мох, кремень, огниво
Ударил: искрою игривой
Огонь сокрытый засверкал,
На мох струею побежал,
И вспыхнул мох: в лампаде черной
Фитиль, куряся, затрещал,
И по стене во тьме пещерной
Вдруг свет неверный задрожал.
И старец странника узнал.
К нему в объятья упадает,
Безмолвствуя, лишенный сил.
Одно из уст их вылетает:
"О, Ратибор! " ― "Брегил! Брегил!"
О, если есть в сей жизни краткой
Хоть час один для сердца сладкой,
О, если хоть один есть миг,
Чтобы душа, от уз земных
Освободясь, небесное вкушала
И небо все в себе вмещала,
О, если есть, ― то знаю я его!
Когда мы друга своего,
Давно судьбою разлученны,
В отчизне снова съединенны,
Увидим вновь, ― тогда есть миг
Для чувств небесных, не земных.
Тогда есть миг, что годы вспоминаний,
И мнимых радостей, и истинных страданий
Весь дух стеснят ― и мысль за мыслию другой
Стремится, как волна за быстрою волной.
Но кто же сей пещеры житель?
Какою дивною судьбой
Изгнан он из страны родной
В сию пустынную обитель?
Все в диких и прямых чертах,
В глубоких ран его следах
О прежних подвигах вещает,
И проницательность читает
В лице пустынника, что он
Не к низкой доле был рожден.
Хотя над гордой сей главою
Уж много, много зим прошло,
Хотя высокое чело
Давно покрылось сединою,
Сверканье черных сих очей
Из-под нависнувших бровей,
Огромный рост, хотя рукою
Железной времени согбен,
И тело все, и каждый член,
Исполненные дивной силы,
Свидетели, что старец сей
И на самом краю могилы
Не много по руке своей
Найдет и копий, и мечей.
Почто ж он здесь? Кто он? Не знаю,
Лишь темно, темно вспоминаю,
Что двадцать лет прошли с тех пор,
Как некий воин Ратибор
Из Новограда стен высоких
Изгнан ― не он ли, может быть,
Спешил себя навек сокрыть
В степи, среди пещер глубоких.
" Так, Ратибор, двадцатый год
Уже невиданно промчался
Со дня, как я с тобой расстался
У яростных Ильменских вод.
Сопутник моего изгнанья,
С тех пор был знак воспоминанья,
Знак верныя любви твоей.
И много я преплыл морей,
И много зрел земель далеких,
Но неизгладимых, глубоких
И первых чувств души моей
Ничто, ничто не истребляло,
И вся душа чрез море прелетала
Вслед за крылатою мечтой
К тебе и ко стране родной".
- "Не говори мне о странах полдневных!
Изгнаннику в пустыне сей
Что до земли и до людей?
Так, прежде, чем судьбины гневной
Гром грянул над моей главой,
В те дни, как дух питался мой
Отрадной счастия мечтой,
И я любил повествованья
О дальних, дивных сторонах.
Тогда внимал я им! Но ах!
Теперь нет боле к ним вниманья,
И Полдень, Север, все страны ―
Все для изгнанника равны.
Увы! Как сон, промчалась младость,
Надежд златых исчезла сладость,
Все, все прошло, и стала радость
Безвестна для души моей.
И что осталось мне от жизни
К концу моих печальных дней?
Пещера на краю отчизны,
Жилище дикое зверей,
И дух, растерзанный страданьем,
И грудь, уставшая от бед,
И память горькая счастливых прежних лет,
И весь я ― лист, отторженный дыханьем
Несчастия и грусти злой,
Осенним мразом иссушенный,
Чрез дебри вдаль перенесенный
И брошенный в степи глухой".
- "О прогони туман печали
Далеко от души своей,
Не все еще в ней радости увяли,
В ней тлится искра прежних дней.
Когда тебя мои объятья прижимали,
Я видел, дружба в ней по-прежнему жива,
Глаза твои по-прежнему блистали,
Улыбка на устах была".
- "Нет! нет! свет радости мгновенной
Не оживит души, измученной тоской,
И дуб, веками иссушенный,
Не процветет с пришедшею весной.
Быть может, в веточке одной
На время снова жизнь проснется,
И лист на время развернется,
Но час пройдет ― увянет он,
И снова царь долин высокой
Застонет в грусти одинокой,
Ночною бурей обнажен!

"
Умолк ― главу свою склоняет
Задумчиво к рукам своим,
Брегила взор в слезах блистает,
Сидит в безмолвии Вадим.
И долго витязи молчали,
И долго тишины их глас не прерывал,
И очи старика недвижимо стояли,
И дух его ко дням минувшим улетал.
Безмолвия ничто, ничто не прерывает,
Все в мертвой дремлет тишине,
Лишь изредка в лампаде на стене
Вдруг затрещит огонь, как будто потухает,
И снова ярче заблестит,
А старец все еще в безмолвии сидит.
Его ты слышал бы дыханье
И груди тихое порою колебанье,
И ветра вздох в траве сухой,
И тихий глас теней в час полночи глухой.
Но старца вдруг глаза, как молнья, засверкали,
Вздрогнул ― уста затрепетали,
На свод высокий он воззрел,
И глас со стоном излетел:
"О Новград! ты ценой изгнанья
За славу мне, за раны заплатил.
Я за тебя всю кровь свою пролил;
А ты меня на горесть и страданья,
Неблагодарный, осудил.
И от тебя вся жизнь моя увяла,
Душой к веселью умер я,
Наджда с счастьем убежала,
И все погибло для меня".
Престал ― молчанье все объемлет,
Но вскоре снова Ратибор
Со вздохом медленно подъемлет
Свой грустью омраченный взор.
Потом с печалию немою
На друга он взглянул опять
И по челу провел рукою:
Как будто силился прогнать
Ужасное воспоминанье
И мог он с памяти своей
Стереть рукой свое страданье
И все несчастья прежних дней.
Потом, казалось, вдруг проснулся,
Улыбкой горькой улыбнулся
И так ко другу говорил:
"Ты не дивись тому, Брегил,
Что я средь радости свиданья
И радость, и тебя забыл.
Ах! Двадцать лет тяжелого страданья
Оставили в душе ужасные следы,
И если в ней блеснут порой мечты
С звездой далекой упованья,
Ах! грозный мрак воспоминанья
Отрадный свет их помрачит
И скроет их прелестный вид.
Раскроются вновь сердца раны,
И вновь холодные туманы
Мой дух холодный облекут.
Но я теперь сложу на время
Воспоминаний тяжких бремя,
И ночи сей часы приятней пробегут!"
- "Так! Новоград виновен пред тобою, -
Сказал Брегил, ― но дни его торжеств прошли,
И Чернобог железною рукою
Склонил чело его к земли.
Ужель твой гнев не укротится,
Когда отечество в цепях,
И край родной в крови славян дымится,
И в Новограде царь ― варяг?"
- "Варяг! " ― отпрянув, восклицают
Внезапно старец и Вадим;
И юноши глаза, как молнии, сверкают,
Меж тем как старец словом сим,
Как будто громом пораженный,
Безмолвен, недвижим стоял.
И спор страстей в душе смущенной…
Прошло, он сел, вздохнул, сказал:
"О Новград! Ты меня изгнал!"
И тщетны, тщетны все моленья,
И не услышан дружбы глас,
Одно в нем чувство ― чувство мщенья.
Навеки в нем огонь погас
Любви и к брани и к отчизне,
И к славе, и к всему, чем мы счастливы в жизни
И чем для сердца красен свет.
Пусть Новоград в слезах зовет,
Он непреклонен. " Возвратите, ―
Вещает он. ― Ильгерду мне
И раны сердца исцелите,
Тогда лечу ко славе и войне!
Но вы, но вы ее убили!
Вы острый в грудь ее кинжал
Безжалостной рукой вонзили
И просите теперь, чтоб я за вас отмщал.
Мной ваша спасена свобода,
Но я, увы! Не знатен был,
Она от княжеского рода,
И мне, увы! за то, что я любил,
Даны в удел печаль изгнанья,
Ей грусть в отчизне суждена.
Но скоро, скоро… и она!
И чтобы я, ее страданья
Забыв, за вас на брань пошел,
И чтобы вновь мой меч кровавый
Неблагодарных рать повел
На путь побед, торжеств и славы?
И чтобы снова… никогда!
Скорее вспять польются реки
И буйной Ладоги вода
Утихнет в берегах навеки,
А небо встретится с землею,
Чем я за них пойду на бой.
А ты, из Новграда присланный,
Скажи, что я, от них изгнанный,
Не буду боле их рабом,
Что пусть погибнут их дружины,
Я здесь останусь до кончины,
Я здесь засну последним сном,
Здесь скроют гроб мой, щит и латы,
И меч мой, и шелом крылатый,
Что Новград я забыл, проклял…
И как чужой отчизне стал!"
Брегил потупил взор, туманами покрытый,
И слезы, светлою струей
Упав на бледные ланиты,
Блеснули на браде седой.
Но все молчит, устали старцев члены,
И скоро тихий сон смежил
Их взор, cлезою отягченный.
Быть может, он им вновь явил
Толпу прелестных, милых теней,
Давно исчезнувших для них,
Быть может, обновил на миг
Всю живость прежних впечатлений,
Всю сладость первых чувств младых.
Ах! часто он один ― несчастных утешитель! -
Один оставленных судьбою не бежит,
Но к ним во тьме ночной летит
С улыбкой на устах, как друг, благотворитель
И чувством радостным их сердце шевелит.
Я помню дни, когда, изгнанный,
Из родины своей враждебною судьбой,
Я унывал в земле чужой,
На берегах страны варяг туманной,
Вдали от кровных и друзей,
Как радовался я спокойствию ночей,
Когда с небес, покрытой ризой мрачной,
С вечерней тихою росой
Спускались на поля молчанье и покой.
И даль скрывалася во тьме прозрачной.
Как радовался я, что вскоре сон придет
И память горестей до утра унесет!
И сны с отрадой прилетали
К несчастному, лишенному отрад,
И свет надежды обретали.
Отчизна, пышный Новоград
Являлись снова предо мною
Со всей знакомой красотою.
Я снова видел те места,
Где я провел лета златые.
Там, там проснулася мечта
Души моей: там, там впервые
При виде утренних небес
Певец, исполнен восхищенья,
Почувствовал в себе весь пламень вдохновенья
И в песни робкий глас вознес.
Я видел холм, где я, сын счастья и свободы,
Любил на прелести природы
С волненьем радостным взирать
И детскую хвалу невнятно лепетать.
Я видел тихий дол глубокой,
Где надо мною дуб качался одинокой,
И на хребте скалы высокой
Ту башню, коей верх в зубцах,
Поросший серою травою,
Взносился часто предо мною,
Как мрачный великан на светлых небесах.
И снова я, как прежде, любовался,
Блаженством юных лет до утра наслаждался,
И, просыпаяся, желал,
Чтоб сон очей моих вовек не покидал.

Не спит Вадим: на длань склоненный,
В глубокой думе он сидит.
Покоя нет душе смятенной,
И сон очей его бежит.
Всечасно пред его очами
В тяжелых Новоград цепях
И торжествующий варяг
Над хладными славян гробами.
В Вадиме пылкий дух кипит,
Но кто за родину отмстит?
Глас мщения, глас громкой славы
Зовут его на бой кровавый;
И он, за ним летя мечтой,
Забыл усталость и покой.
И часто, часто он дивился,
Что гнев отца не укротился
В течение столь долгих лет.
Так юноша, в безвестный свет
Вступив с надеждою златою,
Лишь радости познав душою,
Не будет долгий гнев питать,
И думает: легко прощать.
Почто, доколе сновиденья
Ничто не может помрачить
И не успели упоенья
И грусть, и бедство прекратить,
Почто счастливец будет мстить?
Но старец, жизнью наученный,
Стонавший под яремом бед,
Обманчивых надежд лишенный,
В грядущем счастия не ждет;
В душе, где радость увядает
И пламень чувства угасает,
Увы, глубокие следы
Навек обида оставляет,
И долго тлится огнь вражды.
Но вон уж ночи мрак редеет,
И медленно вдали белеет,
Лучом сребристым поражен,
Восточный синий небосклон.
Потухли звезды, чуть мелькает
Туманный, бледный лик луны,
В безмолвии Вадим снимает
Свой меч, доспехи со стены,
Рукою молча сотрясает
Давно на них лежащий прах,
Главу шеломом покрывает,
Потом с щитом на раменах,
Покрыт броней, с мечом, стрелами,
Выходит гордыми стопами.
Казалось, в первый раз небес
Так светел вид ему являлся,
Казалось, пожелтевший лес
Красою новой одевался.
"Горит ли чище и светлей
Заря весенних тихих дней?
Когда так быстро пробегали
В лазурных облачка странах,
Так ярко в пурпурных огнях
Врата восточные блистали
И ветры так свежо дышали
На стихшей Ладоги брегах.
Пусть все цветы в лугах увяли,
Поблекла вся краса полей,
И птицы в рощах петь престали,
И слух, и взор пленять ― ручей.
Но клен с одеждой золотою,
Дуб в пурпуре своих листов,
И ели с зеленью густою
Прелестней взору, чем весною
Однообразный вид лесов.
Но мутный ток, с холмов бегущий
И с пеной в брег кремнистый бьющий,
По камням весело шумит,
И радость бурная свободы
На крыльях Стрибога летит
К сынам полунощной природы", ―
Так мыслит радостный Вадим;
То, вспомня о грядущей брани,
Трясет мечом он в мощной длани,
Играет копием стальным,
То, тихо погрузясь в мечтание,
Пьет утра свежее дыханье,
Та мысль, что скоро Ратибор
Останется один с тоскою,
Мрачит его веселый взор
Невольной быстрою слезою.
Но вот уже готов Брегил,
Унылый, с горестью глубокой
Стремится снова в путь далекой.
Он вход в пещеры отворил
И с другом тихо выступает,
И другу руку пожимает,
И что-то он сказать желает,
Но сердце не находит слов…
Ах, после двадцати годов
Разлуки, тяжкого изгнанья
Минута сладкого свиданья ―
И вдруг расстаться!.. Старцев грудь
Волнуют скрытые стенанья.
"Итак, один я в дальний путь, ―
Сказал Брегил, ― пойду с тоскою
Без друга? " Ратибор рукою
Поспешно мрачный взор закрыл.
" Один? " ― сказал опять Брегил,
И, на него с печалию взирая,
Ответа он от друга ждет.
Но друг молчит: лишь иногда, блистая,
Слеза меж пальцев протечет,
И крепко, крепко он рукою
Брегила руку вдруг пожмет
И тяжко, тяжко он пожмет .
" Ах! может быть, навек с тобою, ―
Сказал Брегил, ― проститься мне!
Быть может, вражеской стрелою
Сраженный на родной стране,
Я лягу мертвыми костями;
И ты, быть может, за горами,
В твоей пустынной тишине
И не узнаешь, что Брегила
Земля сырая уж сокрыла,
То дай мне обещанье, друг!
Что иногда стопой печальной
Придешь в вечерний свой досуг
Воссесть на камень сей прощальный
И вспомнить друга прежних лет,
И иногда воздушною стопою
Незрима тень моя придет,
Мой Ратибор! беседовать с тобою".
Но обратив ко другу взор
Упрека, горести глубокой,
Сказал, вздыхая, Ратибор:
"И ты подумать мог, что старец одинокой,
Один среди глухих степей,
Забудет о тебе, вернейший из друзей!
Доселе я в душе твоей,
В душе растерзанной, унылой,
Лишь два сокровища хранил:
Одно ― Ильгерды образ милой,
Другое ― образ твой, Брегил.
И ты… но нет! Начто прощанья
Нам чашу горькую по каплям испивать,
Не лучше ли свои страданья,
Сказав: прощай! навек прощай! ― прервать".
Умолк, в объятия друг к другу старцы пали,
И долго ток из их речей бежал,
И безутешный стон печали
Из груди их с усильем вылетал.
Вадим их зрел и дух его смутился,
Неведомая грусть простерлася над ним,
Как бы предчувствие: и над копьем стальным
Он голову склонил и тихо прослезился.
Рассталися друзья, Брегил
Свой взор поспешно отвратил
И, протянув ко другу руку,
Сказал: "Пожми ее на вечную разлуку,
Мне брань и смерть удел". ― И быстрою стопой
Пошел; но юноша, исполнен бога брани,
Потрясши щит в могучей длани,
Воскликнул: "Брань и смерть! Я всюду за тобой!"
И в изумлении Брегил остановился,
Но Ратибор с печалию немой
К пещере тихо обратился,
И видел грусть его Вадим,
Он видел и бежал за ним,
С душой, исполненной смятенья.
Ах! кто когда спокойно зрел
Отца в слезах? Кто не летел
К нему с словами утешенья,
Когда на взор его возлег туман густой,
Туман глубокия печали,
И на устах его, стесненных скорбью злой,
Упрек и стон невнятные роптали.
Вадим к коленам старца пал,
И слезы потекли из глаз его струею.
" Прости, прости, родитель! " ― он сказал,
Но старец юношу прервал:
"Иди, иди! И Родомысл с тобою,
Иди! тебя, быть может, счастье ждет.
Ах! горько мне с тобой прощанье,
Но не виновен ты: от первых жизни лет
На грусть, на слезы и страданья
Угрюмый Чернобог меня определил.
Прощай! " ― и, указав рукою
На холм, на коем ждал его Брегил,
Пошел и скрылся за горою.
Умолк уж шум его шагов,
Вадим восстал: из-за холмов,
Как великан небес огромный,
Всходило солнце, и рекой
Пролился яркий свет над радостной землей.
Вдруг бор позолотился темный,
Багряный огнь погас в полях
И на туманной гор вершине
И мрачной заиграл долине,
Ручья на ропчущих струях.
Тумана пелена над Ладогой свивалась,
И Ладога, как море, расстилалась,
Необозримая, огромный щит златой;
Чуть легкий ветр играл с волной,
И каждая скала блистала,
И каждая волна луч солнца отражала,
И чайка белая над озером летала,
И из средины диких скал
Пустыни серый царь взлетал
Брегил вдоль брега шел, с слезами вспоминая
О бедствиях родного края,
А юноша с улыбкою взирал,
Объятый сладостною думой,
Как солнца светлый луч играл
На лоне Ладоги угрюмой.

Песнь 2


" Как ночь мрачна! Как темен лес!
Как путь зарос кустами!
Ни звездочки среди небес,
Ни огонька пред нами!
Давно мы бродим по лесам,
Скажи, далеко ль Ниев храм?"
- "Вадим, ты зришь пред собою
Высоких сосен ряд густой?
За ними храм стоит над мрачною скалою".
И старец, и Вадим идут. Над их главой
Верхи дерев шумят уныло,
И мнится, жителей могилы
Несется глас во мгле ночной.
В дубраве, тихой и сухой,
Идут на верх горы кремнистой
Среди нависших диких скал,
Вступают в своды храма, мшистый
Помост под ними зазвучал,
И отголосок стен протяжно отвечал.
Идут неверною стопою…
Но вот незримою рукою
Отверзся перед ними вход
В высокий освещенный свод.
В средине длинный стол, из камня иссеченный.
И кубок на столе, и нож лежит священный,
И старцев кругом сонм сидит.
Как ярко свет на их челах играет!
Как белые власы и ризы их блестят!
И стены в сумраке стоят,
И луч, не долетев до свода, умирает,
Вдали, чуть светят на столбах
Тяжелые героев древних латы,
И их щиты, избитые в боях,
И шлемы, и мечи зубчаты.
Все тихо: дивный сонм молчит,
И каждый старец пред собою
На руны тайные глядит,
Седой склонившись головою.
Когда же ветр свирепый зашумит
И дымный пламень затрясется,
И свет неверный с тьмой сольется,
То мнится, старцы, стол, и своды, и стена
То вдруг блеснут, то исчезают.
Непостоянные пред взорами блуждают,
Как зданье зыбкое таинственного сна.
И недвижимый, изумленный,
У входа храмины священной
В молчаньи юный сын степей
Взирал на храма свод высокий,
На факел в храме одинокий,
На дивный сонм седых мужей.
Безвестное благоговенье
И перед таинственным страх
Блистали в юноши очах.
И мыслит он, что первый шаг
Разгонит светлое виденье;
Что витязи минувших дней,
Богатыри времен далеких,
Исшедши из могил глубоких,
Из царства мрачного теней,
Совет свой держат в тьме ночей
Об участи печальной, слезной
Отчизны, прежде им любезной.
Но вот, отбросивши рукой
Свой длинный плащ с чела седого,
Брегил идет и за собой
Ведет сопутника младого.
Обходит стол со всей сторон,
Встречаем дружеским приветом,
И низко кланяется он
Пред старцем, в черный плащ одетым.
"Вовремя ты пришел, Брегил! ―
К пришельцу старец говорил. -
Настал сей день, давно желанный.
Так завтра, завтра в ранний час.
У самых врат Новграда бранной
Трубы раздастся грозный глас.
Но Ратибора нет с тобою?"
- "Изгнанный Новградом, он Новоград проклял.
Как тщетно море бьет волнами
В громады черные нависших диких скал,
Так, Буривой! и я с слезами
Упал к его ногам, просил его, молил…
Вотще ― он непреклонен был".
- "Но кто ж с тобою в храм вступил?
Кто сей с блестящими, как взор орла, глазами,
Покрытый светлою броней?
Скажи, кто юный сей герой?"
- "Сын Ратибора он! послышав голос брани,
Он устремился вслед за мной
С мечом отмщения в младой, но сильной длани".
И Буривой восстал: он юношу ведет
В средину сонмища седого
И руку древнюю кладет
На меч героя молодого.
" О Ратибор сын! ― воскликнул Буривой! ―
Мой сын! клянися предо мной
Богами адскими и вечной адской тьмой
И Ния властию священной,
Что меч, тобою обнаженный,
Дотоль не скроется в ножнах,
Доколе Новоград не встанет с новой славой,
Доколе трепетный варяг
Не побежит стезей кровавой
В Рослаген свой, как дикий зверь лесов
Пред меткою стрелой и громким лаем псов".
Вадим еще хранил глубокое молчанье,
Но взор его блистал воинственным огнем.
И вдруг он меч извлек ― ступил ― потряс щитом,
И клятвы грозной обещанье
В восторге бурном произнес.
Он звал в свидетели властителя небес,
Тебя, защитник Новограда,
О златорогий царь Велес,
Тебя, тебя, о Ний, владыка грозный ада,
И Чернобога власть, и Ночь, и Бледный страх.
Так клялся он: в его глазах,
Казалось, молнии сверкали,
Слова под сводами звучали,
Как дальний над волнами гром,
Перья лебедя играли,
Колебляся, шумя над юноши челом.
Все в удивлении немом
Меж тем на витязя взирали
И мнили: юный Святовид,
Оставивший небесны своды,
Пришел поставить меч и щит
Против врагов отчизны и свободы.
Но Буривой вещал, Вадим
Пустился снова в путь с вожатаем седым
Чрез дебри мрачны и глубоки,
Через шумящие потоки,
Чрез холмы, долы по скалам,
К новградским дружеским шатрам.
Густее мрак долины покрывает,
В дубраве ветер завывает
И филина несется глас,
Уж близок полунощный час.
Чей голос слышен в храме Ния,
Как будто стон волны седой,
Как будто ветра рев глухой?
Вещает мрачный Буривой:
"На ветре стоны прилетают,
Подземные врата скрыпят,
Из ада духи вылетают,
Начнем, начнем таинственный обряд.
Я слышу грозные их крики,
Я слышу: крыльями шумят;
Поют протяжно адски лики,
Начнем, начнем таинственный обряд.
Бегут, над нашими главами
Их гласы громкие звучат;
Бегут несметными толпами;
Начнем, начнем таинственный обряд".
И вот горит костер священный,
Три раза, в жертву обреченный,
Телец обводится кругом,
Одет кровавым полотном.
Он пал, и кровь течет его в сосуд широкой,
Меж тем как в тишине глубокой
Вокруг стола и пред костром
Безмолвно ходит старцев сонм.
И все с поникнутой главою,
Все тихой, мерною стопою
Идут. О, если бы ты зрел,
Как стройно шел сей сонм священный,
Как каждый старец, облаченный
В свой длинный плащ, во мгле белел!
О, если б ты зрел их бледные ланиты,
И их главы, сединами покрыты,
И дикий, но потухший взгляд, ―
Ты мнил бы, истуканов ряд,
Рукой несмертной иссеченных,
Волшебством дивным оживленных
При звуке таинственных слов
Подземных властию богов.
Пред ними медленно ступает
В одежде мрачной Буривой
И с шумом над своей главой
Он знамя брани потрясает.
Идут и стали пред костром;
Но Буривой вокруг стола обходит
И круг таинственный обводит
Железным жертвенным жезлом.
Вдруг, распустив власы полуседые,
Он зашептал, склоненный над огнем,
Слова волшебные, глаголы неземные,
Когда бы он свой глас вознес,
Когда б его слова под сводами раздались,
Тогда бы горы всколебались
И бурею взмутился свод небес.
Тогда бы храм со сводами, с жрецами
Под мстящими богов громами
Затрясся, рушился, упал
И Волхов трепетный к Ильменю вспять бежал.
Но он слова свои едва-едва шептал,
И ветер громче завывал,
И звери дикие скрывались под кустами,
И путник зрел над шаткими древами
Огней бегущих длинный ряд
И бледный сонм каких-то странных теней,
И образы чудесные небесных привидений,
На коих и взирать не должен смертных взгляд,
Но сонм молчал. Лишь заклинанья
Чуть ропщут в бледных их устах.
И вдруг их грозного молчанья
Их грянул глас, исполнен предвещанья,
О крови, брани и смертях:
"Ний с престола восстает,
Ний копье свое берет!
Что ж владыку призывает?
День для брани наступает?
Завтра ли бой?
Враны несметной слетелись толпой,
В ночи холодной
Весело волк завывает голодный.
Завтра будет пир орлам.
Ний! о Ний! приди в свой храм!

Что же в аде восклицают?
Грозны радости духов!
Быстро, быстро льется кровь,
В небе призраки летают,
В адских странах
Смехи грохочут, как гром в небесах,
Тьмами и тьмами
Тени пред адскими вьются вратами.
Гибель, смерть и страх врагам!
Ний! о Ний! приди в свой храм!

Вот твой кубок позлащенный,
Вот под дланию жреца
Льется светла кровь тельца!
Обошли мы круг священный.
Грозный, внимай!
Ада владыка, на брань выступай!
Старцы седые
В полночь свершили обряды святые.
О, внемли своим жрецам!
Ний! о Ний! приди в свой храм!

Так пели старцы. Каждый раз,
Когда их таинственный глас
Во храме громче раздавался,
Их мрачный вождь к земле склонялся
И, знамя омокая в кровь,
Вещал: так брызнет кровь врагов.
Когда их гласы умолкали
И звуки песен умирали,
Как дальний ропот бурных вод,
Тогда, благоговенья полн,
Поднявши кубок позлащенный,
Угрюмый старец Буривой
Лил меда светлый ток златой
На пламень и костер священный.
Мгновенно пламень потухал,
Но вдруг он ярче вновь пылал,
Вновь рдяным светом озарял
И старика власы седые,
И зраки бледные жрецов,
И брони на стенах стальные,
И камни серые столбов.
Но вот уж пламя потухало;
Едва над гаснущим костром
Сиянье рдяное мелькало,
К костру склонившися челом,
Верховный жрец, простерши длани,
Качал, но тихо, знамя брани.
И вдруг, казалось, перед ним,
Очам незримые другим,
Вставали тайные виденья.
" Идет, ― воскликнул он, ― идет владыка мщенья,
Идет! Склонитеся пред ним!
Идет! " ― и старцы все поникнули главами
Перед незримыми, но близкими богами.
И долго сонм седой молчал,
Казалось, храм и ветр дремал.
Все члены старцев трепетали,
Холодный пот по лицам их бежал,
Власы на их главах от ужаса вставали,
Невольно зуб об зуб стучал.
И пламенника свет тусклеет и тусклеет,
И на костре огонь синеет и синеет,
Жрецы стоят, жрецы молчат,
Их дух стеснило ожиданье.
Вдруг что-то хладное, как мертвых целованье,
Как ветр знобящий адских врат,
Как смерти длань, над ними пробежало:
Казалось, жизнь с ним улетала,
Казалось, под перстом духов
На миг в них сердце бить престало
И в жилах их замерзла кровь.
Прошло!.. в них сердце бьется вновь,
Их мрачный взор блестит яснее,
Но вся душа в них трепета полна,
Как бы от грозного пророческого сна.
Их вождь стоял с простертыми руками,
С смущеньем на челе, с дрожащими устами,
Так бледен, хладен, недвижим,
Что мнилось, смерти мрак уже возлег над ним,
Его отверсты, мрачны очи,
Без жизней, мыслей, чувств стоят,
Глубоким ужасом его окован взгляд,
Вперился в мраки черной ночи.
Но вот из уст его исторгся тяжкий стон,
На мертвенном лице явился пламень новый,
Как будто сотрясал ничтожества оковы,
Как будто бы восстал к существованью он.
Его глаза, как звезды в мгле, пылали,
И под наморщенным челом
Зеницы серые сверкали
Багровым бешенства огнем;
И бледные его ланиты
Кипящей кровью налились;
Ужасной бледностью покрыты,
Уста его от ярости тряслись;
И из груди его стесненной
С усильем вылетал какой-то рев глухой;
Казалось, дух подземный, злой
Владел душою иступленной.
Вдруг знамя он потряс, главу свою поднял
И грозные слова вещал:
"О горе, горе вам, варягов род надменный,
О горе, горе вам! Грядет отмщенья час.
Вы смерти жертвы обреченны,
Ваш день пришел, весь ад восстал на вас;
Весь ад гласит вам: горе! горе!"
На время старец замолчал,
И сонм жрецов протяжно отвечал,
Их глас, их дикий глас звучал,
Как бьющее в утесы море;
Они вещали: "Горе! горе!"
- "Пусть гибнет весь их род! ― воскликнул Буривой. -
Пусть пожирает меч их хищные дружины,
Пусть Позвизд их мертвит холодною рукой,
Пусть поглощают их ревущие пучины
И голод их разит среди степи глухой.
Когда вся кровь же их прольется,
Пусть память их с земли сотрется!"
И вновь жрецов ответный глас
Высокий храма свод потряс.
Сей глас был бури завыванье
Иль ночью грома рокотанье
По снежным северным горам;
Они вещали: "Смерть! смерть лютая врагам!"
Их имена пусть скроет мрак забвенья,
И кости их, добыча тленья,
Пусть лягут средь степей без главы, без могил".
Ужасно их слова во храме раздалися,
Полнощный ветр свирепее завыл,
Доспехи тяжкие героев затряслися,
И тяжкий, тихий стон в них долго слышен был.
Но снова старец исступленный
Гласил проклятия священны:
"Когда вспылает бурный бой,
Коль Новограда сын, увидя знамя брани,
Отмщеньем не вскипит и робкою душой
Возлюбит рабский мир бесчестья и покой,
Проклят он в век и век, его прокляты длани!
И робкую, избравшую ярем,
Богам подземным мы навеки отдаем.
Пусть дом его падет и пред его очами
Пусть острый меч сразит жену его, детей,
Пусть горько плачет он и свет его очей
Иссушится тогда горячими слезами
И прежде времени потухнет в вечной мгле.
Пусть он пойдет, оставленный друзьями,
Сам-друг с отчаяньем скитаться по земле,
Пусть ночию и днем, во сне, во время бденья
Толпятся вкруг него стадами привиденья,
И пред кончиною пусть будет уж об нем
Голодный спорить пес и с волком, и с орлом,
Пусть червь, могильный червь живого кости сгложет
И даже смерть его раскаянье встревожит.
И пусть душе его во мгле сырой
Откажет Чернобог желанный им покой".
Жрецы проклятья повторили,
Слова их глушь лесов вкруг храма пробудили,
Дремучий бор уныло отвечал
И вран, проснувшися, три раза прокричал.

Не жаворонка глас встречает
Зарю младую в небесах,
Не звонкий рог ловцов сзывает
В веселых новградских полях,
Не бледный свет зарниц играет,
На тихих Волхова брегах ―
Щиты горят под рдяною зарею,
Трубы ужасный глас звучит,
И вдалеке над чистою струею
Сверкают молньи, брег дрожит.
Мечи блестят, звучат кольчуги,
Вожди сподвижников зовут:
"Готовьтесь в бой, готовьтесь, други!
Варяги хищные из Новграда текут!"
Текут, как рек сердитых волны,
Как тучи, бурь грядущих полны,
Текут; и медленно с холмов
В долину грозна рать ступает,
Знамена ветер развевает,
Луч утренний скользит от копий и щитов.
Пред их стесненными рядами
Сто грозных витязей-певцов,
Покрыты светлыми бронями,
Идут с секирами в руках
И с песнью смерти на устах.
Но юный вождь в дружине бранной
Грядет, как некий вождь туманный,
Восставший над крутым холмом,
И первым солнечным лучом
Златимый в небе голубом,
Как пламенник, во мгле блестящий,
Как метеор, в огне дрожащей,
Копье его булатное горит,
И на груди его сверкает круглый щит,
Как образ месяца сребристый
В волне Ильменя, светлой, чистой.
О витязь молодой, полнощи грозный сын,
Чей взор тебя, о Рюрик, не узнает.
Как светлый неба исполин
Средь рдяных облаков на небосклон вступает,
Так ты стоишь среди дружин.
Но вот рядам врагов навстречу
Грядет славян отважный строй.
За славу и за край родной
Стремяся на кроваву сечу,
Они летят… Мечи обнажены,
Готовы стрелы роковые,
Сверкают панцири стальные
И копья тяжкие разить устремлены.
Ряды спешат, как волны за волнами,
И знамя битв над их главами,
Залог победы над врагом,
Колеблется игривым ветерком.
Трубы умолкло грохотанье,
Умолк ужасный скальдов глас,
Над полем возлегло молчанье,
Как иногда в полдневный час
Перед ревущею грозою
Ложится тишина над трепетной землею,
Когда Перун, горящих царь громов,
Свинцовы тучи собирает
И мрачною стезей по небесам ступает,
Сердитый ветр молчит и зной поля сжигает,
И молнья спит в изгибах облаков.
Но вдруг раздался свист, вдруг хлынул дождь реками,
Зажглася молния в смятенных небесах,
Ильмень в свой плещет брег сердитыми волнами,
Катятся громы за громами,
И черный воет бор на темных высотах.
Так в небе стрелы засверкали,
Шумя сомкнулся с строем строй,
Раздались крики, вспыхнул бой,
Мечи о брони застучали,
И горы вдалеке на вопли отвечали,
И громкий гул промчался над рекой.
Вот встало дневное светило
И поле битвы озарило.
Страшней, страшнее бой пылал,
Рекою в поле кровь бежала,
И смерть ужасней ликовала.
Но вот полдневный час настал,
Недвижимы ряды стояли,
Бойцы безмолвные разили, умирали,
И пыль над их главой клубилася столбом.
Лишь изредка, когда бледнеющим челом
Склонившийся на щит широкий
Сраженный витязь упадал,
Последний смерти стон и тяжкий, и глубокий
Из уст его невольно вылетал.
И изредка, когда, поднявши меч кровавый,
Пред строем воин молодой
На труп противника безглавый
Ступал надменною пятой,
Ужасный глас победы, мщенья
Гремел над полем истребленья.
Он умолкал, и вновь был слышен стук щитов,
Секирой тяжкой раздробленных,
И шлемов звон, мечами пораженных,
И тяжкое падение бойцов.
Дотоле всюду победитель,
Впервые Рюрик зрел колеблющийся бой.
Вотще в рядах носился он грозой,
Вотще разил, как пламень-истребитель!
Его могущею рукой
Ряды на время разрывались,
Он дальше тек, ряды смыкались,
И вновь неколебим славян отважный строй.
Уже героя щит стальной
Усеян копьями, стрелами,
Уж крепкий шлем погнулся булавами,
Но он средь копий и мечей
Стремился в те места, где знамя развевала
Толпа избранная седых богатырей;
Он тек, и перед ним, казалось, смерть летала,
Он тек… но вдруг секира засвистала,
Уж гибель над его челом…
О юный вождь, варяг, закрой себя щитом.
Защита слабая; ударом тяжкой стали
Разбился щит, обломки с громом пали,
И криком радости славяне отвечали.
Но медленно к рядам своих бойцов
Он отступил бестрепетной стопою,
И вслед его ― тела врагов,
Лежащие широкою грядою.
"Руальд, ― воскликнул князь, ― подай мне шлем стальной
И щит отцовский, боевой,
Пред коими, как трепетные длани,
Скрывалися в горах питомцы лютой брани,
Сыны Норвегии, враги земли родной".
И Рюрик ждет: никто не отвечает.
Но где Руальд? Почто же медлит он?
Почто на зов вождя боец не выступает?
Грозою битвы увлечен,
Быть может, он вдали свой острый меч вращает
И князя громкий глас к нму не долетает.
Из ряда в ряд, из строя в строй
Несется юный вождь стрелой
И громко друга призывает:
"Руальд! Руальд!.. " Престань искать,
Из мертвых другу не вставать!
На поле брани, поле славы
Он брань и славу позабыл,
Он пал; Вадима меч кровавый
Младого витязя сразил.
Так Рюрик, злобною судьбою
От поля брани удален,
Клянет свой рок… Вдруг видит он:
Варяги медленной стопою
Пред грозным знаменем славян
В молчаньи мрачном отступают,
Их храбрые вожди отвсюду упадают.
Он видит… Горести туман
Мрачит его глаза. В ряды бойцов смятенны
Без шлема, без щита, как вихорь разъяренный,
Стремится он с мечом в руках,
И первый шаг его во вражеских строях
Встречает труп кровавый друга.
На нем пронзенная кольчуга,
Под ним князей варяжских щит,
И близ главы младой тяжелый шлем лежит.
Взор Рюрика блеснул невольными слезами,
Но витязь окружен враждебными мечами,
И гнев в его глазах слезу остановил.
Он поднял шлем, он грудь щитом покрыл,
И грянул глас его, предвестник истребленья:
"Вперед! вперед! ― и с взором мщенья
Он первый в грудь врага свой острый меч вонзил.
Бегите перед ним! Его в бою теченье ―
Потока бурного стремленье!
Бегите, витязи славян!
Уже погиб младой Руслан,
Лежит в пыли Премысл надменный,
Зломира труп окровавленный
Упал, как глыба с снежных гор,
И вечной ночи прах покрыл Остапа взор.
Как каменный оплот пред храбрыми друзьями,
Стоял Услад, Днепровских честь брегов.
Прельщенный бранными венцами,
Забыл он хаты милый кров
И гуслей сладких звук под вещими перстами.
Почто он брань любил? Средь мирной тишины,
При плеске струй Днепра родного
Не лучше ль было петь и Леля молодого,
И славные дела глубокой старины?
Теперь ты пал, о витязь юный!
Теперь тебя сразил героя меч стальной,
Осиротели звонки струны,
Умолк навеки голос твой.
Уж нет его, но щит Рогдая
Простерт над юношей-певцом.
Рогдай его любил; секира роковая
Блеснула грозная над вражеским бойцом.
Он пал, он пал, но близок мститель,
Младой Услада победитель
К Рогдаю мрачному летит
И тяжкий меч в руках вращает,
Но страха славянин не знает,
Лишь ярче взор его блестит
И сердце радостней играет.
Враги сошлися ― щит с щитом,
Вскипел меж ними бой жестокий,
Ударил меч о меч широкий,
Раздался треск, как дальний гром
Над бездною морей глубокой,
И брызнул пламень от броней.
Но тщетно мужество Рогдая,
Уж сталь во грудь вонзилась роковая,
Свирепый блеск его очей
Уж тени смертные закрыли,
Геройску длань сковал могильный хлад,
Уста в последний раз, бледнея, повторили
Слова священные: Свобода, Новоград.
Он пал, как древний дуб, веков минувших зритель,
Нависший тению густой
На свежий дол, спокойствия обитель,
Падет, низверженный грозой.
И средь его дружин смятенье,
И хлынула за князем вслед
Толпа варяг, носящих истребленье
Уже вкруг знамени побед.
Богатыри славян седые
Легли, как класы золотые,
Сраженны острою косой.
На спину щит отбросив свой,
Уже врягов князь надменный
На знамя руку простирал,
Уже в мечтах торжествовал
Над ратию славян сраженной,
Уже… Но что за крик раздался?
Почто варягов храбрый строй
Вблизи, вдали восколебался?
Кто, кто течет губительной стезей,
Как брани бог, покрыт броней окровавленной,
Среди дружины их смятенной?
Вадим ведет на бой славян!
Как легкий утренний туман
Седые крылья собирает,
Ложась волнистою грядой
На темный скат горы крутой,
Так рать варягов отступает,
Смыкаясь вкруг вождя железною стеной
Враги за ними вслед, и страшный вспыхнул бой.
И палиц треск, и свист ужасный пращей,
И стали гром, о сталь разящей,
И шлемов звон, и стук щитов,
И глас вождей, и крик бойцов
В долине грозно раздаются.
Меж тем с полнощи ветр встает
И тучи сизые несутся,
Седой поток с холмов ревет,
Подъятый вихрем прах клубится,
На поле брани мрак ложится,
Рекой на землю кровь течет;
Там гибнет славянин, там сын иноплеменный
Вздыхает, падая, о родине своей,
Там старец богатырь, под шлемом убеленный,
При грохоте трубы и молниях мечей,
Теперь сражен враждебною стрелою,
Еще свой жмет булат хладеющей рукою.
А там, безвременный встречающий конец,
Боец мечтой перелетает
В тот край, где горестный отец
Его с слезами ожидает;
Где в час, когда заря багрянит небеса,
Невеста юная, родных полей краса,
Восходит на скалы крутые
И, кудри по главе разбросив золотые,
Вперяет взор в туманну даль,
К стенаньям ветерка свой жадный слух склоняет
И смотрит, вдалеке не светится ли сталь,
Не друга ль звонкий рог долины сон смущает.
Но друг ее, увы, изранен умирает.
Отвсюду слышен ветров вой,
И крик, и вопль, и стон глухой;
Ряды падут на землю мертвы,
Добыча смерти злой, кровавой брани жертвы.
Среди рослагенских сынов
Пришлец от дальних берегов
Морей Свеонии, покрытых вечно льдами,
Стоял бестрепетный Гаральд.
Ему несчастну смерть пророчил древний скальд,
Когда он плыл с варяжскими судами
По дремлющим в ночи волнам
К славянским счастливым краям.
Но ах! судьбы рука неотвратима;
Она таинственной стезей
Ведет нас, всюду невидима,
От лона матери до двери гробовой.
Гаральд потек на бой, его могущей длани
Бежал отважный славянин,
И круглый щит его во дни кровавой брани
Был грозною скалой для вражеских дружин.
Теперь вокруг него вотще сверкали стрелы,
Вотще Вадима меч тяжелый
Носил варягам смерть и страх.
Один в их трепетных рядах
Гаральд стоял неустрашимый,
Одной рукой неутомимой
Он яростных врагов порыв остановлял
И гласом громовым к сраженью призывал
Бойцов Рослагена смятенных;
Тела врагов, его мечом сраженных,
Лежали вкруг него широкою грядой,
Как листья бледные, отторгнуты зимой,
Лежат вкруг рощей обнаженных.
Вадима ждал Гаральд с угрозой на устах,
С блестящими от ярости очами.
Они сошлись, как в небесах
Две тучи бурные, чреватые громами,
Сверкают молньи, на горах
Дубравы падают, исторженны с корнями,
И жителей долин объемлет бледный страх.
Уж меч Гаральда сокрушился,
И щит его разбит, но бой не прекратился.
Враги схватилися и крепкою рукой
Друг друга жмут к груди стальной.
В них кровь кипит, в них дух теснится,
Их брони гнутся, прах клубится
Под их могущею пятой.
Кругом их смолк шумящий бой,
На время спят в колчанах стрелы,
К земле склонилися копье и меч тяжелый,
И все в молчании взирают на борцов.
Но вдруг раздался крик, доспехи загремели,
Иноплеменнки содроглись, побледнели.
В пыли лежит Гаральд, славенских страх станов,
В пыли Гаральд; над ним булат сверкает;
Вдруг, падая, стальной шелом
Сребристые власы героя открывает,
И юноша свой меч от старца отвращает,
Он вспомнил об отце, и старом, и седом.
Но ах! терзаемый и гневом, и стыдом,
Гаральд не хочет жить, печалью удрученный,
Подъемлет от земли булат окровавленный
И, грудь свою склонив, главу склоняет в прах,
Исполнен ярости, но с смехом на устах.
Его уж нет… Варягов страх объемлет,
Они бегут, бросая меч и щит,
И трепетный боец вождям своим не внемлет,
И лютый меч бегущих в тыл разит.
Казалось, Позвизд разъяренный
К победе путь славянам открывал,
И хладно вихри воздымал,
И тучей пыли ослеплял
Сынов земли иноплеменной.
Вотще бесстрашный князь навстречу к ним летел,
Вотще геройский глас гремел
И звал их в бой, на миг возобновленный, ―
Сей глас, за коим в прежни дни,
Как волки жадные, они
Стремилися к кровавой брани,
Теперь бессилен был; их ветр свирепый гнал,
Вадим бегущих низвергал,
И храбрые бойцы, бросая меч из длани,
Стремились снова в бег, как трепетные лани.
Они стремились в бег, и долго мнилось им,
Что мчался им вослед Вадим,
Поднявши тяжкий меч, их кровью обагренный,
Что роковой удар сверкал
Над их главой, могиле обреченной,
И, близкой гибелью смятенный,
Их дух невольно замирал,
И пот на их челе холодный выступал.
Ты, Рюрик, зрел, как воины бежали,
Вотще вокруг себя твой взор искал вождей,
И слезы бешенства, отчаянья, печали
Блеснули из твоих очей.
Тебе постыла жизнь, тебе не жизнь без славы,
И лучше для тебя, чтобы твой труп кровавый
Лежал в пыли, потоптанный, безглавый,
Чем поле брани уступить,
Бежать с бесславием и побежденным жить.
И витязь никогда столь грозным не являлся
В своих минувших торжествах,
Как в день сей, грозный день, когда надменный враг
Венцом победы увенчался.
Теперь, как, смерти бог, он гибель нес в рядах,
И рок пред ним, казалось, колебался.
К Вадиму мчался он, к нему летел Вадим,
Сошлись, сразилися, но бой их невидим.
На круглой вышине кургана,
Остатка гордого давно минувших дней,
Средь мрачных волн всходящего тумана
Скрывались подвиги вождей.
Но зрели, как от светлой стали
По броням искры вверх скакали;
Но слышно было, над холмом,
Ударов раздавался гром,
Как млатов стук, о наковальни бьющих,
Как грохот скал, в долины с гор падущих.
И долго длился бой, уж вечер наступал,
Багряный царь светил на западе сиял;
Тумана зыби опустились,
И вдруг очам славян явились
Во поле бранное врагов бегущих строй,
Победа вольности святой,
Курган с вершиною крутой,
Осыпанный вечерними огнями,
И юные вожди с поднятыми мечами,
Как исполины древних лет,
Сыны земли новорожденной
Или бессмертные властители вселенной.
С броней их лился рдяный свет,
Их шлемы средь небес сияли,
Как звезды дивные, предшественницы бед,
И тяжкие мечи сверкали
В могущих витязей руках,
Как молньи грозный луч на бурных облаках.
Так в чистый, хладный день зимою
Над яркой белизной снегов
Пылают два столба меж небом и землею,
Пути блестящие к обители богов.
Но ах! варяга щит, сей щит его отцов,
Вождей, любимцев бога брани,
Дотоле ужасом сиявший на врагов,
Под тяжестью славянской длани
Разбитый пал во прах, погнулася броня,
И кровию его Вадима меч упился.
От взора Рюрика навеки бы сокрылся
И неба свод, и свет веселый дня,
Когда б булат врага в бою не притупился.
Но скоро юный князь падет,
Уж он томится, он слабеет,
Рука мечом едва владеет;
О! кто его от гибели спасет.
Меча славянского тяжелые удары
То в шлем, то в бок, то в грудь его разят.
Быстрее, чем свирепый град,
Орудие небесной кары.
И витязь близкой смерти ждет;
Уж мрак перед его очами.
О! кто могущими руками
Богатыря от гибели спасет.
Среди рослагенской дружины устрашенной
Был Елла, воин молодой,
От детства Рюрика сопутник неизменный,
Как он, дотоль в боях непобежденный,
Как он, бестрепетен душой.
Толпой варягов увлеченный,
Еще сражаяся, он тихо отступал
И я тяжкой горести вздыхал
О славе друга помраченной.
За ним шумящею рекой
Стремились с мщением славяне;
Он обратил главу. О ужас! на кургане
Узрел он Рюрика, узрел кровавый бой.
"Друзья, ― воскликнул он, ― нас Рюрик призывает,
Наш гибнет князь, один во вражеских рядах".
Сказал, и воины забыли смерть и страх.
О стыд! их вождь, их князь, их слава погибает.
Сомкнулись, Еллы вслед, как буря, потекли
На сретенье врагам; славяне изумленны
Остановляются, бегут, лежат в пыли,
И Елла так, как вепрь, ловцами разъяренный,
Раздвинул их ряды и быстрою стопой
Летит на холм. Вадим, высоко над собой
Свой меч подняв, удар готовит роковой,
Разит, но Рюрик жив, ― железною стеной
Сомкнулися щиты рослагенских бойцов.
И Елла друга увлекает,
И Елла вкруг него варягов собирает
И путь широкий средь врагов
Мечом кровавым открывает.
Вадим, славяне ― им вослед,
Но тщетно ― небо сохраняет
Вождя для будущих побед.
Вот скрылось дневное светило,
Зажглася рдяная заря,
И тихое сиянье золотило
Леса, и холмы, и поля,
И струи Волхова священны,
И град славянский освобожденный.
Уж ветр носил в долине гул глухой,
Сраженья голос отдаленный.
Бегущий враг, славян победный строй,
И блеск броней, и шум терялись за холмами.
Средь поля битв, меж длинными грядами
Сраженных воинов, чуть слышны здесь и там
Иль слабая мольба к невнемлющим богам,
Иль голос, прерванный стенаньем,
Или проклятие, исторженно страданьем.
Но вот нисходит ночь; повсюду тишина.
Вдали умолкли бранны бури,
И средь безоблачной лазури
Плывет холодная луна.
Она сребрит туманный верх холмов,
Сребрит унылые дубравы;
Ильмень, она дрожит среди твоих валов,
В твоих зыбях, о Волхов величавый.
Как риза, бледный свет долину битв одел,
Здесь брони, там мечи светлеют,
Сверкают здесь щиты или кровавых тел
Громады мрачные чернеют.
И тихо все, нет жизни в трупах сих,
Последний глас умолк, последний стон утих,
Глубоким сном бойцов сомкнуты очи.
Одна задумчива, с небес глядит на них
Безмолвная царица ночи,
И хладный ветер полуночи
Вздыхает среди трав сухих.

Песнь 3


Не так, как облачка в лазурных небесах,
Не так, как бег струи в сребристых ручейках,
Не так, как юный ветр над легкими цветами,
Нет ― легче сизых облаков,
И струй, и вешних ветерков
Мелькают дни за днями.
Когда средь тишины промчится легкий челн
По лону светлому ильменских синих волн,
За ним среди зыбей, на миг один блеснувших,
Вновь исчезает беглый след;
Так гибнут в темной бездне лет
Следы времен минувших.

Счастлив, кто век провел златой
С любовью, дружбою и резвою мечтой,
Счастлив, кто, избранный богами и судьбою,
Не видел старости туманных, хладных дней,
Сошел в безмолвный дом теней,
Простившись с радостью и жизнию младою.
Он видел мир, как в сладком сне,
Цветною радугой средь занавес тумана,
На мрачной сердца глубине
Он не читал притворства и обмана,
И упованья юных лет
Пред ним во мгле не исчезали;
Счастливца в жизни не встречали
Ни грозна длань судьбы, ни бремя лютых бед,
Ни чувство тяжкое, ужаснее печали,
Души увядшей пустота.
Нет, радость дни его цветами усыпала,
Надежд сладкая пред юношей летала
И, дочь благих небес, лелеяла мечта.
Но счастливей стократ, кто с бодрою душою
За вольность родины летел в кровавый бой
И лучезарною браздою
Рассек времен туман густой, ―
Он лег травой, непобежденный,
В объятьях гроба отдохнуть
Не так, как старец утомленный,
Свершивший многотрудный путь;
Но так, царь светил спокойный, величавый,
Нисшедший в рдяные моря;
Он лег… И вслед за ним вспылала честной славы
Неугасимая заря.
И имя витязя, гремя в веках далеких,
Как грозный глас трубы на вторящих горах,
Пробудит в гражданах весь пламень чувств высоких
И ужас в дерзких пришлецах.
За днями быстро дни мелькали,
И битвы битвам вслед пылали.
От тихих новградских лугов,
Покрытых тучными стадами,
До тех пустынных берегов,
Где среди блат, среди лесов
Нева широкими струями
Встречает сонм морских валов,
Везде, на дне долин глубоких,
В глуши степей, в тиши полян
Восстала цепь холмов высоких,
Могилы хладные варягов и славян.
И Новград под лучом свободы
Чело венчанное поднял,
В нем прежний пылкий дух вспылал,
И отдаленные народы,
И гордые послы царей,
Во прах склонившися главами,
К нему текли с богатыми дарами,
И с данию земли, и с данию морей.
Но ты, отец сынов непобежденных,
Весь мир наполнивший гремящею молвой,
О край Рослагена! венец затмился твой;
Померкла слава дел, тобою совершенных.
Везде, где ветр шумит, где пенится волна,
Твои бойцы бесстрашные летали,
Везде: полдневная страна,
И Запад, и Восток пред ними трепетали.
По яростным зыбям покорных им морей
Они неслись с крылатыми ладьями,
Как стадо белых лебедей,
К брегам, проклятым небесами.
Так слезы дев и стоны матерей,
И кровь, бегущая реками,
Где витязи твои промчалися с войной.
Прошло, и воин молодой
Затмил венец твоей блестящей славы.
Везде, где он стремился в бой,
Где пламенем сверкал булат его кровавый,
За ним летала смерть, пред ним носился страх,
Пред ним низвержены во прах
Знамена гордые рослагенской дружины,
Покрылись трупами врагов
Славян свободные равнины,
И Волхов зрел сынов чужбины,
Бегущих вдоль своих брегов.
Пред кем народов истребитель,
Пред кем смирился черный вран?
Кто, кто в путь славы вел славян,
Непобежденных победитель?
Не князь, не вождь, но смело в бой за ним
Толпы послушные летают;
Не старец он, но пред бойцом младым
Вожди и старцы умолкают.
Его был счастливый удел
Владеть покорными сердцами,
В душе возвышенной горел
Огонь, возжженный небесами.
Ему от ранних детских дней
Дажбог внушил дар чувств высоких,
И мудрости, и дум глубоких,
И сладкий дар златых речей.
Его и силой, и красою
Блестящий света царь одел,
И на младом челе могущею рукою
Черту влыдачества Перун запечатлел.
Как в сонме звезд денница золотая,
Стоял ли он в кругу богатырей,
Их всех главою превышая,
Прекрасен был и тихий свет очей,
И стана стройность молодая;
Прекрасен средь седых вождей.
Когда он силой слов могущих
Готовил гибель для врагов,
Победу новградских полков
И славу подвигов грядущих.
Когда ж он к битвам выступал
И на врагах остановлял
Свои сверкающие очи,
Кто взор бы встретить сей возмог?
Не столь ужасен брани бог,
Когда мрачнее черной ночи
Несется в высоте меж небом и землей,
Одетый трепетом, сопутствуем враждой.
Но среди шума игр веселых
Один Вадим печален был,
В толпе безмолвен он бродил,
И взор туманный говорил
О думах грустных и тяжелых.
Он был на радостных пирах,
Но радости был чужд душою;
Его слова, улыбка на устах
Дышали тайною тоскою.
Средь сонма счастливых друзей,
Бывало изредка, он счастливым казался.
Но вдруг ― он вновь от их речей,
От громких смехов удалялся,
Иль, бровь насупивши, в забвении стоял
Уныло, мрачно, одиноко;
И в бездне прошлого далеко,
Далеко мыслию летал.
Когда еще, прельщен мечтою,
Он думал, как в неясном сне,
О счастье, славе и войне,
С какою радостью живою
Оставил он скалу, жилище юных лет,
С какою радостью вступил в безвестный свет.
Но первый шаг рассеял сновиденья.
Ему явилися все ужасы сраженья,
Опустошение полей,
Покрытых мертвыми телами,
И сонмы бледных матерей,
Рыдающих над падшими сынами.
Везде он слышал вопль и стон,
Везде он видел смерть, бегущей крови реки,
Везде печаль… С тех пор навеки
Источник счастия в Вадиме отравлен.
Но сила прежняя душе не изменяла,
Свободой, жаждой громких дел
И славой пылкий дух горел;
И там, где длань судьбы безжалостно срывала
Сады прелестные, взращенные мечтой,
Там в тишине таился свет чудесный;
Где опыт сеял хлад мертвящею рукой,
Еще хранился огонь небесный,
И в теплоте его лучей
Росла надежда лучших дней.

Седой Бертольд на пир богатый
Сзывал рослагенских вождей,
И замка в светлые палаты
Теснился шумный рой гостей.
Вблизи над тихими волнами
Ладей белели паруса,
Протяжно вторились брегами
Певцов протяжных голоса;
И замок с яркими огнями,
Покоясь на крутых скалах,
С вратами, башнями, бойницами, стенами
Гляделся в зеркальных водах.
Все было шум, все было радость.
За полной чашей круговой
С цветущею ланитой младость
И старость с белою главой
Заботы жизни забывали
И дружным сонмом пировали
С равно веселою душой.
Иные пили вспоминанья
Давно минувшей их весны,
Другие ― злато упованье
С мечтами сладкими и славы, и войны.
Но скальд вставал, и гласы умолкали,
Безмолствовал веселый сонм,
И кубки полные стояли
Недвижно с пенистым вином.
И скальд пел стук мечей, свирепое сраженье,
И на главе вождей сверкающий венец,
И дружбу, и тебя, источник вдохновенья,
Любовь могущая, владычица сердец.
И струны звонкие, казалося, дышали,
По арфе жизни дух неримо пробежал.
То, мнилось, гром гремел, то ручейки роптали,
То слышен битвы шум, то легкий ветр вдыхал.
И с грудью трепетной, с главою наклоненной,
Едва дыша, в глубокой тишине
Все витязи свой слух склоняли восхищенный
И к песне сладостной, и к сладостной струне.
Но звук ее смолкал, и ярче вновь пылало
Веселье бурное гостей;
Вновь кубки двигались, вино рекой бежало,
И крик, и смех, и шум речей
В один нестройный звук сливались
И в звонком замке раздавались,
Как рев бунтующих морей.

Все тихо в башне, где Ровена
В своей светлице, у окна ―
Глава на перси наконенна ―
Сидела, грустых дум полна.
Ночей безмолвное светило
Катилось в небе голубом
И грозный замок серебрило
Своим задумчивым лучом.
Светлелись холмы и долины,
Светлелись скалы с серым мхом,
И моря спящие равнины
Блистали ярким серебром.
Едва осина трепетала,
Едва с березой ветр шептал,
И сонная волна плескала,
Дремало море, брег дремал.
Но дочь Бертольда не взирала
На холмы, долы, на леса
И на безмолвные над нею небеса.
Осины бледной трепетанье,
Ночного ветра легкий шум
И тихое волны плесканье
Не развлекали грустных дум.
Она мечтала ― и душою
Летела через глубь морей
И крупную слезу порою
Стирала с голубых очей.
С главы власы ее бежали
Небрежной черною струей,
И вздохи белу грудь вздымали,
И скорбен был взор девы молодой.

Прекрасны, как мечты задумчивых Баянов,
Как первый солнца луч, рассекший зыбь туманов,
Как утро вешнее с росистою зарей,
Цвела под сению родительского крова
Ровена, дочь вождя седого.
Кто мог бы зреть с холодною душой
И свежий блеск ее чела младого
Меж кудрей черных и густых,
И красоту улыбки томной,
И длинный шелк ресницы скромной,
И неба взоров голубых?
Смотри, как лебедь горделивый
Плывет по зеркалу полунощных зыбей,
Так средь толпы подруг игривой
По мягкому ковру муравчатых полей
Вечерней позднею порою
При шуме тихоструйных вод
Она воздушною стопою
Водила легкий хоровод.
Но кто опишет глас прелестный,
Волшебный звук ее речей?
Нет, нет, весной в тени древесной
Не так пленительно вздыхает соловей,
Как струи в берегах душистых,
Ровены тихой век бежал,
Но часто ток ручьев сребристых
Свирепый вихорь возмущал,
И Лель своей надеждой льстивой,
Своею сладостной тоской
Души беспечной и счастливой
Разрушил девственный покой.

Звезда полунощи сияла
Над омраченною волной;
Ровена плакала, вздыхала
И томным оком пробегала
Дремучий лес и брег крутой.
Вдруг зрит она: в дали туманной
Огонь блеснул сквозь темный бор.
"Он здесь! он здесь! привет желанный!" -
И заблистал веселый взор.
Уже под легкою рукою
Угрюмой башни дверь скрыпит
И дева с трепетной душою
Под светлый кров небес летит.
Привет желанного свиданья
Ровене светится вдали.
На крыльях радости, желанья,
Едва касаяся земли,
Она в боязни молчаливой
По диким камням, меж кустов
Летит вдоль дремлющих валов
Быстрее серны торопливой.
И все вокруг нее молчит.
Ее узрев, пловец усталый
Оставить темный брег спешит
С своей ладьею запоздалой.
Он знает, что во мгле ночной,
Оставив бездну вод и тень дубравы мрачной,
Русалка хитрая спешит на брег морской
В одежде белой и прозрачной.

Досель безвестна мне любовь
И пылкой страсти огнь мятежный;
От милых взоров, ласки нежной
Моя не волновалась кровь.
И мне не петь свиданья радость
И встречу тайную полунощной порой,
Речей и томных вздохов сладость,
И сердца разговор немой.
Нет, песнь моя гласит одни печали;
Сопутницы мои от колыбельных дней,
Они мой гений воспитали,
И тихой арфы стон есть глас души моей.

Они недвижимо стояли,
Они друг на друга взирали
С слезами в пламенных очах;
Слова, начавшись, умирали
На их трепещущих устах.
Вздохнув, Ровена темны очи
Воздвигла к тверди голубой;
Там вечные светила ночи
Спокойно круг свершали свой.
Вздохнула снова и молчанье
Дрожащим гласом прервала:
"О славянин, я поняла
Твое безмолвное страданье;
Твое чело, твой полный грусти взор,
Сей тихий вздох душевной муки
Сказали мне и грозну весть разлуки,
И вечных слез ужасный приговор.
Ах! сердце вещею тоскою
Давно мне предрекло печаль.
Когда, глядя в туманну даль,
Летела я к тебе пылающей душою,
Когда одна на береге морском
Я о любви, о радости мечтала
Иль звуку милому речей твоих внимала
В восторге сладком и немом;
Тогда, о славянин, казалось часто мне,
Что, тайный ужас навевая,
Носилась надо мной в полночной тишине
Судьбы десница роковая.
Казалось, счастие бежало от меня.
Мне слышались невнятные угрозы,
Из глаз моих лились невольно слезы,
И вздохами вздымалась грудь моя.
Свершилось все! исчезли сновиденья,
Завял навек надежды ранний цвет;
Ты в брань идешь, тебя зовут сраженья
И славы гибельный привет.
За ней стремясь, средь вихря сеч жестоких,
На грозный пир безжалостной войны,
Ты, может быть, исполнен дум высоких,
Забудешь дочь враждебной стороны.
Умолкнет гром военной непогоды,
И, девою славянскою прельщен,
Под сению и мира, и свободы
Ты вновь начнешь прелестный счастья сон.
Но для меня не возвратится радость.
На сих скалах, далеко от тебя,
В тоске, слезах моя увянет младость,
Кляня любовь, но все еще любя".

Под сенью векового древа
Над скатом мрачных скал крутых
В безмолвии стояла дева
И витязь в латах боевых.
Прискорбен вид Ровены милой;
Склоненный взор блестит слезой;
И витязь бледный и унылый
Глядит на месяц золотой.
Все тихо; над долиной сонной
Лежит росы серебряной покров,
И пар дымился благовоный
Вокруг увлажненых цветов.
Но вдруг промчался над полями
И тихо зашумел водами
На миг проснувшийся поток.
Со вздохом дева светлы очи
Воздвигла к тверди голубой,
Где вечные светила ночи
Спокойно круг свершали свой;
Со вздохом длинными власами
Слезу с ланиты отерла
И так дрожащими устами
К младому другу начала:
"Вадим!
Вадим! Ужели все свершилось?

Ужель настал разлуки грозный час?
И в мрак густой навеки закатилось
Светило счастия, блеснувшее для нас?
Но ты молчишь… Увы! сие молчанье,
И тяжкий вздох, и полный грусти взор
Сказали мне души твоей страданье
И вечных слез ужасный приговор ".

Начало 1820-х годов