НЕПОДВИЖНЫЕ ГРАЖДАНЕ
Кто не видал/ чугунных граждан/ города?
Степенный вид,/ неяркие чины:
Пожарский,/ Минин,/ Пушкин,/ Гоголь,/ Федоров ―
в большую жизнь Москвы/ вовлечены.
Триумфы,/ может,/ памятникам снятся,
но в общем/ смирный,/ неплохой народ;
попросим―/ слезут,/ скажем―/ потеснятся,
не споря,/ у каких стоять ворот.
В других столицах/ памятники злее,
куда нахальнее,/ куда грозней!
Мосты обсели,/ заняли аллеи,
пегасов дразнят,/ скачут,/ давят змей.
Наш памятник―/ народ дисциплинированный,
он понимает,/ что кипит страна,
что вся Москва/ насквозь перепланирована,
что их,/ чугунных,/ дело ― сторона.
Вы/ с Мининым-Пожарским,/ верно, виделись?
На постаменте/ твердый знак и ять.
Что ж, отошли себе/ и не обиделись, ―
чем плохо/ у Блаженного стоять?
Бывает так,/ что и живой мужчина
на мостовой/ чугунный примет вид.
«Эй, отойди!» ―/ ему гудит машина,
а он себе,/ как памятник, стоит.
А монумент/ не лезет в гущу улицы.
Островский/ влез на креслице свое,
сидит,/ в сторонке сторожем сутулится,
хотя репертуарчик/ «не тое».
Другая жизнь/ у памятника бодрого,
в деснице свиток,/ богатырский рост;
покинул пост/ первопечатник Федоров
и занял/ более высокий пост.
Он даже/ свежим выглядеть старается,
метро под боком,/ площадь ― красота,
а в мае―/ песни,/ пляски,/ демонстрации…
Нет, не ошибся,/ что взошел сюда!
Ведь все-таки/ профессия из родственных ―
свинцом дышал/ и нюхал плавки гарь,
и скажем прямо:/ старый производственник,
а не какой-нибудь/ кровавый царь.
Что до царей―/ прописана им ижица.
Цари мне нравятся,/ когда они резвей,
когда они,/ цари,/ вниз головою движутся,
куда им полагается―/ в музей.
1935